Свет Вечной Весны - Энджел Ди Чжан
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Смотри, мам, я такая талантливая, что могу опустить солнце на землю с помощью картонки.
Мама потрепала меня по голове:
– Ты действительно очень талантливая.
Теперь солнце было съедено уже на две трети, и мамина тень вытягивалась всё дальше и дальше. Небо потемнело, словно вечером, хотя тени до сих пор были очень контрастными, будто перед лицом близящейся тьмы они набрали ещё большую глубину.
– Дай я покажу тебе, как это работает.
Я схватила маму за руку, и мой палец мазнул по точке, куда бабушка втыкала акупунктурную иглу. Я поёжилась и отпустила её руку. Дала маме картонку поменьше и указала на землю, где лежала большая, объясняя, что делать.
Мама опустила взгляд:
– Оно такое маленькое, это изображение на земле. Когда я была девочкой, мы смотрели прямо на солнце в пору затмения через закопчённое стекло.
Йен улыбнулся и под взглядом сияющей Айнары поднял свою грязную линзу. Он повернулся к солнцу, держа одну ладонь козырьком над глазами, а в другой – сжимая стекляшку.
– Йен, закопчённое стекло не защитит твои глаза полностью, – предупредил папа. – Тебе не стоит смотреть на солнце, обожжёшься.
Айнара наклонила голову:
– Но солнце не такое яркое во время затмения.
– Не такое. Когда ты смотришь на солнце в обычный день, зрачки в твоих глазах сужаются, чтобы защитить тебя. Во время затмения солнце по-прежнему яркое, но твои глаза обманываются, и зрачки расширяются. Можно смотреть прямо на солнце, только когда затмение полное.
Я сосредоточенно нахмурилась:
– То есть, чтобы его увидеть, нужно его не видеть.
Папа кивнул.
Я посмотрела наверх. Солнце выглядело как чёрный центр, окружённый кольцом света. Солнечные вспышки пробивались сквозь лунные долины, вызывая к жизни все названные человеком цвета и множество неназванных. Йен стоял между Айнарой и мной, достаточно близко, чтобы затмить сияние многих вещей, если бы я это допустила.
Я сделала мысленную фотографию. Попыталась запомнить его именно таким, каким видела в этот миг, – лицо обращено к солнцу, обёрнуто в тьму и свет.
Одиннадцать
Проснувшись, я резко вскочила. Дэвид поймал меня и притянул к груди.
– Утро… – прошептал он, и я была страшно благодарна, что он не сказал «доброе утро».
Вчера вечером, после того как я упала, меня перенесли сюда, в кровать Лиен. Я едва на ней помещалась, а значит, ноги Дэвида свисали с края. У моей головы тикали часы на прикроватном столике. На ощупь я определила, что они сделаны в виде фигурки кролика, но это не сказало мне, сколько сейчас времени. Я спросила у Дэвида:
– Двенадцать минут восьмого. Как твои глаза?
Мир оставался одинаково чёрным что с открытыми глазами, что с закрытыми. Я подняла веки, как будто разница была.
– По-прежнему ничего не вижу. И ещё у меня нет чистой одежды. Что я буду носить?
– Нужно отвести тебя к доктору.
– В этом доме два доктора, – сказала я.
Проигнорировав эти слова, Дэвид продолжил:
– Мы найдём тебе лучшего окулиста, когда вернёмся, и я уверен, что эта проблема быстро решится. И у тебя есть одежда. Ты можешь надеть мою.
Матрас изогнулся, когда Дэвид отстранился, а потом сунул мне в руки свою спортивную кофту. В ленивые воскресенья в Нью-Йорке я могла не снимать эту одёжку с логотипом «Чикагских медведей» весь день.
Я не пошевелилась, и он поднял мои руки над головой и натянул на меня кофту.
– Спасибо.
– Не стоит благодарности.
Я оценила эту попытку меня развеселить, пусть даже она и провалилась.
– Нужно было сказать это по-китайски. Бу йонг кси.
– Бо юн сэ.
– Бу йонг кси.
– Бу йонг кси.
– Достаточно похоже.
За дверями комнаты по плиткам шаркали шлёпанцы и палочки для еды постукивали о тарелки.
– Они завтракают?
– Думаю, да.
Это меня ранило. Будучи семьёй, мы всегда ели вместе. Но, конечно, прошло много времени с тех пор, как я была частью семьи.
– Жаль, что нас не разбудили.
– Ты отключилась, Эми. Они, наверное, хотели, чтобы ты отдохнула.
– Может быть… – пробормотала я.
Дэвид помог мне облачиться в его штаны, закатав штанины и подтянув пояс. Я чувствовала себя так, словно вернулась в детство. Я была в отчаянии, но слёзы – это не то, что вызвало бы у моей матери гордость. Я пробежала пальцами по колтунам на голове:
– По крайней мере, мне не видно, какой там хаос.
– Я люблю, когда у тебя на голове хаос. Но твоё семейство может не согласиться. – Муж вложил мне в руку расчёску. – Тебе плоховато удаётся просить о помощи.
– Вовсе нет. – Я потёрла шею, которая ныла из-за сна в неудобной позе.
– Да. Быть сильной не значит делать всё в одиночку. Ты можешь попросить о помощи людей, которые тебя любят. Ты не отказываешься, когда тебе предлагают помощь, но и не просишь, когда она тебе нужна.
– Я не хочу быть обузой.
– Эми, мы делаем друг для друга разные вещи. В этом суть отношений.
– Ты говоришь так только потому, что я слепая.
Я услышала, как Дэвид набирает в грудь воздуха, а потом выпускает его.
– Я пытаюсь дать тебе то, что ты хочешь, но, возможно, не даю того, что тебе нужно.
Мне не нужно было слепнуть. Не нужно было разбираться с мёртвой матерью. Но никто не может дать мне освобождения.
– И что мне нужно, по-твоему?
– Принимать вызовы.
Я хохотнула.
– Я ослепла! Думаю, это достаточный вызов. – Я подчеркивала каждое слово, будто говорила на чужом языке. – Я слепой фотограф.
– Бетховен был глухим композитором. Он сочинял музыку у себя в голове и ориентировался на вибрации фортепиано.
– Ты сравниваешь меня с Бетховеном?
– Я просто говорю, что ты научишься пользоваться другими чувствами.
– Так ты думаешь, это навсегда.
– Я не знаю, Эми. Только врачи могут это сказать.
Я помолчала, осмысляя очередной пример его особого фирменного оптимизма:
– То есть я научусь определять предметы съёмки по звукам, которые они издают, а композицию выстраивать на ощупь?
– Может быть. Или определять их по запаху и расставлять по вкусу. – Он подождал и не услышал смеха. – Мне стоило заставить тебя поговорить с мамой. Ты настолько независимая женщина, что я…
Я ощетинилась:
– Это проблема?
– Нет, я люблю это в тебе. Но мы женаты шесть лет, и всё равно у меня иногда возникает ощущение, что в один прекрасный день ты просто появилась в этом мире полностью сформированной личностью.
Я сдвинула брови:
– Это потому, что ты не знал, что я появилась отсюда. Возможно, я… и сама этого не понимала.
Между нами повисла долгая тишина. На заре