Потерянный взвод - Сергей Дышев

Вдруг в сумерках ярко полыхнула очередь. Ахмад стоял, широко расставив ноги, одной рукой, словно пистолет, держал автомат стволом в небо. Он выкрикнул несколько слов, и в наступившей тишине послышалось что-то вроде одновременного выдоха.

«Нашли время раздавать зерно, – подумал я, – дождались бы утра… Хотя вряд ли бы дождались».

Машины подходили одна за другой. Сгружали хлеб. Это зрелище в конце концов утомило, я крикнул водителю, который уже задремал, чтобы он выезжал из крепости.

Из люка комбатовской машины пробивался свет. Значит, он был там. Я быстро влез на броню и по праву старшего сапера в колонне смело спустился внутрь.

– Что нового?

Вместо ответа комбат показал мне кулак. Он сидел в шлемофоне, глаза прищуренные, будто пытался что-то разглядеть особенное на панели радиостанции.

– «Ноль двадцать первых» нет? Потерь нет? – вдруг крикнул он. – Я не понял, Град-3! Я не понял… Ах-х…

Он подскочил на месте, сжал в кулак руку, будто собирался сокрушать радиостанцию.

– Град-3, не ввязывайся, уходи, пили со всех ног! Как слышал? Град, как понял?..

Комбат сгорбился и застыл, сидел неподвижно минуту или две. Я боялся вздохнуть. Наконец он поднял глаза, увидел меня.

– Что? – одними глазами спросил я.

– Ух, черт… – Он стукнул кулаком по колену. – На духов нарвались…

– Кто?

– Красильников…

Он сорвал с головы шлемофон, протянул его Кизилову.

– Давай, сиди на связи. Я тут, рядом буду.

Он полез наружу, попутно крепко задел мою голову ботинком, но даже не заметил этого. Я вытер щеку и остался в машине. Горела только лампочка радиостанции. Кизилов глянул на меня, чиркнул спичкой, закурил.

– Комбат локти кусает, – задумчиво проронил он. – Не надо было этот взвод оставлять. Одно за другим…

– И все из-за этой дуры.

– Этот тоже хорош. Идиот… Оставил одну.

– Баба на корабле – к несчастью.

– Зря я его не отговорил. – Кизилов вздохнул.

– А Горелого – одного оставлять? Конечно, лучше было бы еще взвод в городе оставить.

– Лучше, хуже… Хорошо рассуждать задним умом, – раздраженно перебил Кизилов.

Воображение рисовало мне картины одну ужаснее другой. Убитый или, того хуже, плененный Горелый, растерзанная Танька, расстрелянный и уничтоженный взвод во главе с Красильниковым. Черные мысли преследовали, будто наяву я видел догорающие в ночи бронетранспортеры, трупы наших ребят, и над ними – копошащиеся хищные птицы, моджахеды. Хуже нет состояния. Погибли, все погибли…

До самого рассвета я ходил кругами возле штабной машины, смолил сигареты «Прима», слушал, как орал где-то под крышей уцелевший афганский петух.

Ни Горелый, ни Красильников на связь не выходили.

Нервы мои были на пределе. В таком состоянии человек не может ни спать, ни есть, ожиданием заполнена каждая клетка. Я рассеянно наблюдал, как блекло черное небо и на востоке постепенно расползалось багровое пятно. Что предвещал новый день?

– Лысов, – услышал я за спиной голос комбата. – Собирайся, поедешь на трассу. Пулей проскочишь. Пока этот десант появится… А потом – в город и там будешь ждать колонну. Ясно? С тобой три, нет, четыре машины.

Я кивнул и тут же побежал к бронетранспортерам. Я был готов на что угодно, лишь бы не изнемогать, не сгорать медленно от тягостного и мучительного ожидания.

Машины стояли наготове, видно, комбат давно принял решение, но колебался до последней минуты. «Проскочишь пулей», – повторял про себя его слова. Пыльные тяжелые бэтээры ждали меня. Они, конечно, мало походили на пули, и все же в грозной скупости их линий таилась стремительная сила и надежность.

«Проскочим», – сказал я себе и полез на первую машину. Опасное неведомое дело полностью завладело мной, я даже не задумывался об опасности очередного шага комбата. Я подумал: «Мы – мобильное, маневренное, хорошо вооруженное подразделение и, значит, должны по-современному вести боевые действия». Примерно так и подумал строчками из боевого устава.

…Это была гонка, ралли, это была безумная езда, и оправданием ей мог быть лишь наш расчет на внезапность. Если нас ждут духи, то мы должны проскочить мимо них с такой скоростью, чтобы они только рты разинули.

У меня сжалось сердце, автомат грелся под рукой, взведенный и готовый к бою.

Бойцы распластались на броне.

Без происшествий мы достигли той точки, где вчера оставили взвод. Здесь было мертвенно и тихо. Я спрыгнул с брони и пошел по шоссе. Несколько раз я натыкался на автоматные и пулеметные гильзы. Один из бойцов нашел панаму. На внутренней стороне инициалы: «В. Н. М.». И больше никаких следов.

Я вышел на связь с комбатом, доложил обстановку. Голос Сычева из радиостанции прозудел:

– Срочно возвращайся!

– В город?

– Нет, к нам. Все ясно? Конец связи.

Я мысленно выругал дурацкую лаконичность комбата. Что случилось в кишлаке? Почему он отменил свой предыдущий приказ отправиться в город? Я ничего не понимал. Меня подмывало снова выйти на комбата, узнать, нет ли вестей от Горелого и Красильникова, но я понимал, что за лишнюю болтовню в эфире можно получить по шее.

Мы возвращались. От нескончаемой дороги, длительного напряжения я стал терять чувство реальности. Ощущение постоянной опасности притупилось, я равнодушно смотрел на шоссейку, изредка поглядывал по сторонам.

Даже когда в небе появились две пары вертолетов, я не испытал к ним никакого интереса. Они шли на большой высоте, и шум наших моторов заглушал их стрекот. «Вертушки» обогнали нас и скрылись за горами. Было не похоже, что они собирались высаживать десант.

На скоростях мы прошли серпантин, потом миновали черные скалы и Ущелье. Солнце слепило глаза, броня раскалилась.

Кишлак опять встретил нас тишиной. На полях мирно копошились люди, на берегу реки выстроились грузовики, бронетранспортеры, кто-то мыл машины, кто-то купался. Первым, кого я увидел, был Горелый. В толпе наших, собравшихся перед воротами, возвышалась его поджарая фигура. Егор сорвал панаму и издали приветственно замахал. Внутри у меня все запрыгало от радости. На ходу я соскочил с бэтээра, и Егор схватил меня в свои суровые объятия.

– Где ты пропадал? И как ты здесь?!

– Спокойно, Лысов! Я прибыл с вертолетом. Мадемуазель со мной. Все живы и здоровы, никто не простудился! Какие еще вопросы?

Из Горелого слова не вытянешь. Но какое-то время спустя, как бы между прочим, такие подробности расскажет, что верится с трудом.

Тогда я выжал из него немногое.

Татьяну он начал искать, как и следовало ожидать, по дуканам. Он несколько раз прошел все торговые ряды, съездил в дальний дукан. Таньки нигде не было. Он вернулся в центр и, как сам выразился, начал «шерстить» все дуканы подряд. Связаться с нами по радио он не смог: ничего не слышно. На ночь глядя ехать не решился, переночевал во дворе ХАДа. Под утро Горелый встретился на шоссе со взводом Красильникова, уже после того, как те вырвались из окружения и благополучно улепетывали аж до самого города. Только тогда Горелый смог связаться по радио с ЦБУ и потом с комбатом. Я к тому времени был в пути и, естественно, ничего не знал. Потом вертолетчики забрали Горелого, Таньку-заразу, Калиту и доставили в кишлак. Красильников со взводом остался ждать в городе.

– Так что, старина, – он хлопнул меня по плечу, – приношу извинения, что своим отсутствием доставил хлопот.

– Теперь ты имеешь право на постоянный пропуск в женский модуль, – отозвался я. – Кстати, а где же Татьяна?

– Под домашним арестом. В машине комбата…

– Пойдем, навестим.

– Извини, но у меня на нее аллергия.

Татьяна сидела в тени машины и занималась сразу двумя делами: пила из баночки с надписью «си-си» и курила сигарету «Мальборо». И то, и другое было из комбатовских запасов. Она приветствовала меня легким взмахом руки, будто ничего не случилось.

– Привет, привет, путешественница…

– Станешь тут с вами путешественницей. Ну, и мужики пошли! Подожди, говорит, минуточку, а сам исчез, мерзавец. Бросил девушку среди душманов. Спасибо, хоть один настоящий мужчина нашелся.

Я возмутился:

– Слушай, Татьяна, я бы на твоем месте молчал.

– Ты на моем месте?! – Она фыркнула и нахально вытаращила глаза. – Да я у душманов в лапах была. Меня выкрали!

– Из-за твоей глупости столько людей жизнью рисковали.

– А я не рисковала?! Я вообще чудом жива осталась. – Она зло хмыкнула. – Ладно, иди, мальчик. В другом месте поучать будешь. Ну и мужики пошли… Сплошь учителя!

Я даже поперхнулся от такой наглости. Будь у меня нервы послабей, я бы, наверное, не выдержал и затолкал ей в лифчик гранату. Но я лишь мысленно обозвал ее нехорошим словом. Спорить с такими женщинами бесполезно: у них стойкий синдром собственной правоты.

Всю картину ее падения живописал Калита.

– Сначала мы обошли весь ряд дуканов. Пацаны пристают: «купи, купи», всякую ерунду суют. Горелый все отмахивается от них, спрашивает, где «шурави-ханум». А никто ничего не знает или не хотят говорить. Товары показывают… И тогда товарищ капитан говорит мне: «Надо устраивать шмон. Мне эти подозрительные рожи не нравятся». Ну вот. Чувствую, что товарищ капитан собирается устроить международный скандал. Поэтому я предложил ему съездить в другие дуканы. Ясно, для очистки совести. Поехали – там тоже ничего не нашли. Вернулись. И тогда товарищ капитан снова говорит: «Начинаем шмон». Приказывает остановить бэтээр у дукана и пулеметчику: «Крути стволом туда-сюда». А сам врывается в дукан, дуканщика в сторону, орет диким голосом: «Ханум?! Ханум?!» Полез в подсобку, перерыл все коробки. Ужас! Я с автоматом наперевес стою на входе, а Горелый носится по дукану – ну, как угорелый, кричит: «Она где-то здесь, я нюхом чувствую!» Перерыл один дукан, оттуда – во второй. Бэтээры за ним следом… Дуканщики трясутся, позеленели от страха. Ясно, вдруг ненормальный шурави попрет на своей громадине прямо на прилавки… В третьем дукане раскололись. Может, от страха, может, захотели насолить конкуренту. Жирняк там был, здоровый такой боров, на двух стульях сидел. Перетрусил… И вот по-русски очень складно нам рассказал: была, значит, ханум, заходила к нему, потом пошла дальше – в самый крайний дукан, и больше он ее не видел. Ну, мы для порядка перевернули еще два дукана, в последнем товарищ капитан совсем разъярился, схватил хозяина за грудки. Где, где ханум, кричит. От его крика посуда все с полок посыпалось. Потом как двинет его: хозяин в одну сторону, чалма – в другую. А тут на шум парень какой-то вылетает, Горелого хвать за руку, а он его – в дубленки отправил. Я даже не успел заметить, как Горелый это сделал. Ханум, ханум! От одного крика обделаться можно! Наверное, в дукане все японские стереосистемы гавкнулись. Так он ревел… Потом он заметил подсобку – и туда. Двинул разок ногой – дверь открылась, а оттуда: бабах! Выстрел. Пуля ему касательно прошла вдоль руки.