Одиночество-12 - Арсен Ревазов

Через пятнадцать минут рассказа и еще две чашечки кофе отец Джозеф извинился, сказал несколько предложений в телефон по-итальянски, после чего предложил нам посетить Апостольский дворец.

– Для того чтобы иметь возможность выполнить свою часть договора в полной мере, я сочту за честь пригласить вас…

Мы не возражали.

Дема был прав – нас ожидали шеф тайной полиции Ватикана Креспо и Великий Инквизитор, точнее префект Священной конгрегации кардинал Вышинский. Мы попытались расплатиться за кофе, но он улыбнулся и просто подписал счет. Для официанта это оказалось более чем достаточным, и мы собрались уходить.

– А чаевые, – робко спросил я?

– Ватикан не платит чаевых, – сказал, улыбнувшись, отец Джозеф.

– А русские платят, – сказал Матвей и положил бумажку в 10 евро.

Что за понты? Мы сели в припаркованный за углом черный Бентли и через десять минут въехали в ворота Ватикана. Нам отсалютовал алебардой гвардеец в полосато-желто-красной форме с лихо надвинутым черным беретом.

Мы поднялись по лестнице и пошли по коридорам. Дема был прав. Интерьеры вставляли. Мраморные полы со сложной мозаикой в бело-синих тонах. Фрески на стенах, написанные маслом. Крутые лестницы с расписными сводами и чугунные перила запутанного литья.

Пока мы шли, я понял, что понятия не имею как будет по английски «Ваше Высокопресвященство». Матвей только фыркнул, когда я спросил его об этом.

Один из коридоров кончился небольшим полукруглым залом. Над входом в зал висела, обрамляя полуарку, довольно темная латунная табличка Instituto per le Opere Esteriori. В зале стоял массивный темно-коричневый письменный стол, обитый зеленым сукном. На столе стоял жидкокристаллически монитор, два телефона кнопок на 30 каждый и канцелярский прибор. «Интересно, какие у них дыроколы», – подумал я. Я всегда любил пафосные канцтовары.

За столом сидел человек лет тридцати пяти, одетый в черную сутану с фиолетовым воротником. На голове у него была черная шапочка. Мы остановились в центре зала. Отец Джозеф молча поклонился. Черный человек нажал кнопку на телефоне и что-то тихо произнес.

Я озирался в приемной, Матвей подошел к одной и стен и уставился на нее. Потом подозвал меня.

– Можешь перевести?

Что Антон, что Мотя почему то считали, что годового курса медицинской латыни достаточно для того, чтобы стать специалистом по классической филологии. Или хотя бы переводить с латыни без словаря. Я их, конечно, не разубеждал, но сейчас почувствовал себя из-за такой ерунды дискомфортно. Предстояло отвечать перед Мотей за латинский базар. Я без особой надежды поднял глаза и прочел инкрустированную золотом надпись под небольшой статуей Девы Марии:

Я решил, что надо постараться перевести внимание Моти с текста на скульптуру, в тайне надеясь что она работы Микеланджело. Дева Мария была великолепна: нежна, чувственна и нервно озабочена чем-то. Я сказал самым простым и естественным голосом, на который был способен.

– Это Ave Maria. Молитва. А вот скульптура, кажется…

– Я сам вижу, что молитва. Перевести можешь?

Дело пахло легким позором. Тогда я попытался для очистки совести найти несколько знакомых слов кроме имен (gratia, benedicta, fructus). Сочетание этих слов показалось мне знакомым. И знакомство шло из какого-то глубокого детства. Я попытался прислушаться к самому себе. Няня. Дача. Ранний зимний вечер. Мы только что полдничали чаем с печеньем, а теперь куда-то идем. В небе летают большие птицы. Маленькая церковь. Сейчас. Сейчас. Секунду! Есть! Есть!

«Богородице, Дево, Радуйся» и «Ave Maria» это одна и та же молитва!

Я осторожно посмотрел на Мотю и стал переводить. Но не с латыни, а с церковно-славянского. «Радуйся Мария, полная благодати. С тобой Господь. Ты благославенна среди жен и благословен плод живота твоего – Иисус».[27] Мотя посмотрел на меня со смесью страха и уважения перед тайным знанием. Тогда я, чтобы подстраховаться, невозмутимым голосом сказал:

– Да это то же, что и «Богородице, Дево, Радуйся!» Только по латыни. Не так уж сильно разделились наши церкви. Молитвы одни и те же.

Мотя, чуть наклонив голову, начал разглядывать меня как одно из чудес Ватикана. Впрочем, секретарь помешал мне насладиться торжеством. Он поднялся из-за стола, поклонился нам, подошел к двери и потянул за бронзовую ручку. Дверь открылась. За ней виднелась другая дверь, такая же черная и массивная. Он открыл и ее, а затем еще раз поклонился нам. Мы вошли в кабинет. Я ахнул, даже не успев толком оглядеться.

Полусводчатые огромные потолки. Ряд узких высоких окон с обеих сторон. Книжные шкафы, разделяющие пространство. Т-образный стол, за который могло бы сесть человек двадцать. Или тридцать. И фрески, фрески, фрески на стенах. Никаких картин в золоченых рамах. Только фрески.

В кабинете, хотя по-хорошему, это место следовало бы назвать залом, находилось двое людей. Один стоял далеко от нас, слева, прямо напротив окна, так что был виден скорее его силуэт. Он был весь в белом. Белый чуть сгорбленный силуэт на фоне небесно голубого окна.

Второй начал движение в нашу сторону. Черная сутана с яркой пурпурной каймой. Первая ассоциация, которая пришла мне в голову при виде его была: «Прокуратор».

На вид ему было около шестидесяти, волосы торчали ежиком (кажется, это здесь принято). Тонкие золотые очки. Очень странные черные сапожки с длинной шнуровкой, уходящей под сутану. На руке перстень. Рубин, размером с компьютерную клавишу.

Силуэт у окна делал вид, что он нас не видит. Он махал белыми крыльями, как будто с кем-то разговаривал.

Отец Джозеф поклонился. Быстрым уверенным деловым поклоном. Я почувствовал себя в средневековье. Но решив, что рукопожатия маловероятны, (если что-то тут и делают с руками – то их целуют), я тоже поклонился. Не так быстро, низко и уверенно, но все-таки…

Краем глаза я успел заметить, что Матвей сделал тоже самое. Прокуратор в ответ легко кивнул нам троим и жестом пригласил садиться. Мы, оглянувшись друг на друга, сели. Прокуратор сел напротив нас. Ватиканская демократия.

– Bon giorno, – сказал Прокуратор и улыбнулся чуть смущенно.

Из-за улыбки и звуков чуть хрипловатого голоса он показался мне простым итальянским священником времен Петрарки. Исповедал только что бедного французского рыцаря, который умер от гангрены в придорожной гостинице, а теперь решил поговорить и с нами. Узнать, как дела, может, помочь чем? Хотя рубин и кровавый подбой все-таки создавали дистанцию.

– Это мой шеф, – сказал Джозеф. – Монсиньор Креспо. А это, – он кивнул в сторону белой птицы у окна, – монсиньор Вышинский.

– Nice to meet you monsignores, – сказал Матвей и чуть поклонился.

«Да, ты Матвей – дипломат!» – подумал я.

Отец Джозеф очень четко изложил все, что мы ему рассказали. Мой пятнадцатиминутный рассказ в кафе уложился в три минуты.

– Чем мы можем вам помочь, монсиньоры?

По голосу Прокуратора казалось, что он искренне хочет нам помочь.

– Мы хотим знать, кто убил наших друзей. Кто такие хаты?

– Тайное общество. И в каком-то смысле народ.

– Как это может быть?

– Кровнородственные браки на протяжении нескольких тысяч лет. Члены этого общества (они называют себя Братством) должны рожать детей от своих братьев и сестер. Инбридинг.

– Каковы цели этого Братства? В чем их миссия?

– Сеять зло. Проливать кровь и слезы. Но об этом знают только члены Братства, посвященные в высокие степени. Посвященные в начальные степень считают себя избранным народом. Полагают, что их главная цель – сохранение неких тайных знаний. Что-то связанное с жизнью после смерти. Но они – пешки. Как мы полагаем, на самом деле, их задача – поддерживать устойчивость Братства. Занимать высокие посты в обществе, чтобы влиять на принятие политических и финансовых решений. Естественно, Братство помогает им в этом всеми силами, требуя от них всего двух вещей: безусловного послушания и сохранения тайны. Наказания за отступничество – весьма тяжелы. Он задумался. Весьма тяжелы.

– А зачем им зло? Зачем кровь и слезы?

– Мы не знаем этого достоверно. Не думаю, что аргументы об их непосредственной связи с дьволом показались вам убедительными.

– А откуда они вообще взялись, эти хаты?

Матвей выглядел раздраженным. Он никогда не любил сталкиваться с силой, превосходящую его собственную.

– Мы полагаем, что окончательно Братство сформировалось в начале нашей эры. Как раз в коптском монастыре Дейр-Эль-Бахри. С тех пор это место священно для них. Но корни его в неких тайных знаниях древнего Египта, которыми владели жрецы.

– Не жрецы. Фараоны.

– Фараоны?

И Прокуратор, и Джозеф посмотрели на меня с удивлением. Я коротко пересказал им то, что смог разведать про Хатшепсут. Они выслушали меня внимательно, но не согласились.

– По нашем данным, тайны принадлежали жрецам. Хотя то, что священным животным хатов стала двухгловая змея, символ власти фараона, может говорить об осмысленности и вашей точки зрения.