Древние боги славян - Дмитрий Гаврилов

Дикий, звериный мир не относится ни к миру людей, ни к жилищам небесных Богов. Велес — пастух, но со стороны Иномирья. Вероятно, такое представление о Велесе восходит к вере в то, что одна из душ человека после смерти воплощается в зверя и что душа пасётся на посмертных Елисейских лугах, ожидая перерождения.

Б. А. Рыбаков отмечал: «…Этнография дает нам множество примеров верований в переселение душ, в перерождение человека после смерти в то или иное живое существо, живущее на земле. В этом тесно переплетались анимистические и тотемистические представления охотничьей первобытности. Человек не отделял себя от природы, сливал себя с ней. Ярким показателем была подготовка мертвеца ко второму рождению в каком-то новом облике (может быть, снова в человеческом). В обильном сказочном фонде всех народов сохранилось множество сюжетов, связанных с оборотнями, полулюдьми-полуживотными, зверями, говорящими человеческим языком, или людьми, понимающими язык животных. Во многих сказках давность времени определяется указанием на то, что „тогда еще люди звериную речь понимали“. Косвенно это тоже связано с возможностью для человека воплотиться в зверя, а после перемены тех или иных обличий — опять в человека. Такой „круговорот душ“ должен был, очевидно, содействовать взаимопониманию человека и природы. Говорящие животные, деревья, птицы, рыбы в сказках всех народов земли, частичный антропоморфизм разных звеньев природы — наследие той длительной эпохи, когда человечество верило в перевоплощение, во второе рождение после того, как жизненная сила покинула тело умершего. Мыслилось это вполне реально: умерший продолжал жить на земле, но в каком-то ином облике» (Рыбаков, 1997, с. 362–363).

Юстиниан Великий (483–565), византийский император, при котором жил и небезызвестный Прокопий Кесарийский — первоописатель славян, указывал на подобное заблуждение своих подданных как на весьма распространённое: «Если кто уверует в немыслимое существование души до рождения и нелепейшее перерождение после смерти, того надлежит предать анафеме!»

Идея о «нелепейшем перерождении» принадлежит, разумеется, даже не Пифагору (570–490 до н. э.), считавшему, что «душа, попадая то в одно существо, то в другое, движется, таким образом, в круговороте, предписанном необходимостью», и не прочим античным мыслителям{21}. Оно свойственно индоевропейцам в принципе, начиная от самой зари их истории. Изменялись только формы представления о «перевоплощении душ».

СВИДЕТЕЛЬ СПРАВЕДЛИВОСТИ

«Ц(а)рь же Леонь со Олександромъ миръ сотвориста со Олгом, имьшеся по дань, и роте заход(и)вше межы собою: целовавше кр(е)сть, а Олга водивше на роту и муж(и) ег(о) по рускому закону, кляшася оруж(и)емъ своим, и Перуном, б(о)гомъ своим, и Волосомъ, скот(ь)емъ б(о)гомъ. И утвердиша миръ» (Радзивилловская летопись по поводу договора Олега с греками). Теми же богами клянётся князь Святослав, скрепляя договорённости с византийским владыкой.

Впрочем, считающийся весьма авторитетным знатоком славянского язычества Генрик Ловмянский доходит до того, что описывает как «новшество» появление имени Волоса в договоре Святослава 971 г.: «Культ Волоса, еще неизвестный в 944 году, был в 971 году совсем новым, поддерживаемым рыцарством (так в тексте. — Авт.); возможно, он возник и оформился в ходе болгарских войн Святослава. В русских источниках, кроме договора 971 года, Волос как божок существует только в качестве литературного заимствования из этого же договора, и то очень редко…» (Ловмянский, 2003, с. 88–91). Ну да, конечно! Великое новшество! Г-ну Ловмянскому, надо думать, невдомёк, что тот же «божок» известен как выдающийся бог ещё по договору Олега. с греками 907 года. Интересно, это традиционная нелюбовь к язычеству или стародавняя неприязнь поляка к своим восточным соседям?

Разумеется, Г. Ловмянский обрушивается на А. Брюкнера (Bruckner, 1918, s. 76–85), имевшего куда более взвешенную точку зрения: «Как и Нидерле, Брюкнер не сомневался в существовании славянского Велеса, известного также чешским источникам как обозначение дьявола, что имеет и литовскую (velnias — дьявол, veles — души мёртвых), а также албанскую аналогию — veles. По его убеждению, Велес является „значимым славянским богом“, однако не богом скота, а, скорее всего, „клятвы, слова и договора — ничего более убедительного нет“, далее Брюкнер называет его еще богом „нави, страны душ и умерших предков“… Он также доказывал, что Велес — это старая языковая форма слова Волос (как melko — молоко)… Другие исследователи отвергали отождествление Велеса и Волоса как необоснованное с языковой точки зрения…»

Г. Ловмянский, впрочем, как мы уже говорили, вообще считает большинство славянских богов поздним литературным вымыслом, пытаясь доказать, что средневековые славяне вплоть до X–XI вв. верили в лучшем случае в «демонов». Придерживаясь подобной логики, остаётся признать лишь, что славянское язычество скрыто, но непрерывно развивалось под маской «народного христианства» или параллельно официально принятой религии, поскольку следы богов и сведения о них имеются в немалом объёме, пусть и вразброс.

Однако ещё в XIX в. спорный, как уже говорилось, во многих доказательствах и выводах, но весьма информированный Д. О. Шеппинг писал: «…Добровский утверждает, что имя Велеса нередко и встречается даже в чешских книгах XVI века, хотя ныне оно совершенно забыто. Наконец, как замечает Волонский, существует еще некоторое родство между богом стад и названием валахов или влахов, которые сами зовут себя волосами. Это подтверждается, по его мнению, гербом валашского княжества, который состоит из бычачьей головы, намекающей на прежнее поклонение Волосу, от обоготворения которого этот край, столь богатый скотом, и мог получить свое название. Это мнение подтверждается еще тем, что в Валахии, как и в России, Св. Власий почитается народом за покровителя скота.

Все это достаточно показывает нам, что Волос не только достиг полной степени своего развития как кумир <…> достоверно можно предположить, что Велес в первобытном своем значении принадлежал к богам солнца тем более, что бык и рога во всех вообще делах служили всегда символами богов солнца и самое имя нашего Волоса, как увидим дальше, весьма сходно по значению и звукам с халдейским Ваалом или Балом.

В Белоруссии Белес является под именем Богана, и тамошние крестьяне говорят до сих пор еще о родившемся или умершем скоте: Боган родил теленка; Боган задушил овцу и т. д.; у поляков поклонение скотному богу раздробилось на несколько низших личностей, как то: Горданычъ — покровитель телят; Ратаыныча — покровитель лошадей; Гардунытис — бог телят; Припаршисъ — хранитель поросят; Кремара и Крукис — боги свиней; Курвейчин или Ерайчын — бог ягнят; Валхына или Волчина — покровительница домашних зверей и Гуди — покровительница оленей и богиня лесов…» (Шеппинг, 1997).

Суждение Шеппинга о первоначальном поклонении Велесу как солнечному богу в части доводов действительно не выдерживает критики: ближайшие аналоги Велеса у других индоевропейских народов (Гермес, Меркурий, Шива) — лунные боги. Но само по себе оно интересно, и вот почему. Из истории религии известно то обстоятельство, что при смене общественного уклада главные боги (у индоевропейцев изначально небесные, солнечные) как бы переходят «вниз», принимая на себя ответственность за Нижний мир или за хаос.

С именем Велеса (белорус. Вялеc, Волас) перекликаются народные названия созвездия Плеяд — «Валасажары, Власожельцы, Валасыні» (Беларуская міфалогія, 2006, с. 100–102).

В греческой мифологии семь Плеяд связаны с тем же Гермесом. Одна из них — Майя, т. е. «магия», а прочие её сёстры. Это очередной намёк нам, что Велес и Гермес — имена одной Сущности у разных народов индоевропейской семьи.

Если Велес как один из Старших богов, владетелей Дикого мира, был связан с охотой и скотоводством, то при развитии земледелия он вполне мог уступить место наверху новой Силе, когда сам Дикий мир стал воплощением хаоса за пределами поселения.

Идея переноса имён из настоящего в прошлое то Нестором, то даже самим Никоном (которому больше нечем было заняться, надо думать), т. е. приписывание им вставок по части имён славянских богов в договор Олега 907/912 гг. в известной степени антирусская и даже антиславянская. Во всяком случае, норманистская точно.

Так, финский академик В. Й. Мансикка (1884–1947) пытается доказать, что «описанный акт клятвоприношения не входит в состав самого договора, сочинён самим Нестором из элементов» договоров 944 и 971 годов. Он, как и Ловмянский, утверждает, что имя бога Волоса впервые появляется в договоре 971 г. и попало в рассказ об Олегове походе из этого договора. Наконец, он делает фантастический по наглости вывод, что, раз «…других указаний на то, чтобы русские имели обычай клясться своими богами, мы не имеем. На скандинавском же севере, на родине Варягов (ну-ну! — Авт.; ср. Кузьмин, 2003), клятвы именами одного или нескольких богов были чрезвычайно распространены, причем особенное значение придавалось клятвам, подкрепленным именем громовника Тора…».