Сокровище трёх атаманов - Сергей Алексеевич Чуйков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Уроды не спеша удалились, очень собою довольные. Тобик поднял Рыжика, тот не шевелился. Ноги подкосились. Тобик сел прямо на дороге, согнулся и горько заплакал. Он не чувствовал боли разбитого лица и тела, не думал про обиду, ему не жаль было ничего на свете, только бы Рыжик очнулся! Слёзы текли сами собой, внутри было так горько, как не бывало ещё никогда в жизни. Он гладил рыженькую шёрстку, лапки, хвостик, а слёзы всё катились по щекам… Сколько прошло времени, Тобик не знал, ему казалось, что много. Рука, на которой лежал бельчонок, вдруг ясно ощутила частое биение сердечка. Сознание сработало моментально: «Бегом, в центре есть ветеринарная клиника, домой за деньгами, и туда».
Вихрем Тобик залетел в квартиру, уложил на кровати Рыжика и стал копаться в шкафу в поисках своей заначки.
— Опять тебе очки разбили? — вдруг услышал он знакомый голосок бельчонка, слабенький, но такой же задорный, как прежде.
— Вдребезги! — Тобик от радости закричал, мигом вернулась жизнь, отпустило, отлегла от души чёрная тяжесть, — как же ты… Как я за тебя испугался! Сейчас к врачу пойдём!
— А я за тебя… Больно, как тогда… Я этому гаду морду расцарапал, дальше не помню.
— Не думай сейчас! Погнали в больницу!
— Да не надо.
— Надо!
Пожилой ветеринар с удивлением осмотрел влетевшего в клинику мальчишку с разбитым в кровь лицом и обувной коробкой в руках:
— Вам, молодой человек, в травмпункт надо, а здесь зверюшек лечат.
— Вот, доктор, это Рыжик, он убился сильно! Я деньги принёс, помогите, пожалуйста!
— Да подожди деньги совать, давай своего друга, осмотрим, и тебя тоже, если уж ты такой герой.
Тобик молча положил Рыжика перед врачом. Тот медленно, основательно ощупал и осмотрел бельчонка, потом принялся обрабатывать раны:
— Переломов нет, вывих лапки я вправил, ушибы сильные. Зверёк молодой, думаю, поправится! Теперь с тобой: кровоподтёки, синяки обработать. Без разговоров.
Через час друзья уже ехали в своей тележке в Отрадное. Боцман всё понял. Вид его был свирепым и задумчивым, а вёз тележку он с особой осторожностью. Дома сразу пришлось рассказать всё бабушке и Дарёнке.
— Ай ты, господи! Не ладно-то как! Глупой ты… и заступа нету… — Баба Нюра гладила по голове внука и старалась изо всех сил не плакать, — на добыче думать головой надо, по сторонам-то глядеть, когда такое дело, это тебе не дома на лавке в шахматы играть! Энти-то не люди — шакальё! Много яво развелося, поскотинился народец, какия с гнильцом были. Энто раньше говорили — один с сошкой, семеро с ложкой, а счас их куда там семеро, семьдесят семь уж. И каждый себе царём мнить. А жизня твоя для них ничаво не стоить… Теперича деньги унюхали, дак не отстануть…
Дарёнка, не стесняясь, плакала над коробкой, где свернувшись, лежал Рыжик. Тобик сел рядом. Она уткнулась ему с плечо, тихо спросила:
— Очень больно?
— Да ничего, терпимо. Сначала вообще ничего не чувствовал, Сейчас ноет. Пройдёт.
Баба Нюра вышла, потом вернулась, поставила около печки топор и вилы.
— В дом-то вряд сунуться… А сунуться, тута мы их встренем, отобьёмся, Бог дасть… Глядеть надо. Дарёнка-то у нас нехожалая, вот беда. А там-то уж прятаться придётся тебе от них. И выпускать тебе теперя боязно, и дома через них сидеть — много чести для дряни такой. От ведь горя… — баба Нюра ещё долго вздыхала и ворчала что-то себе под нос.
Вечером по телефону маме Тобик ничего не рассказал. Решил не расстраивать. Следов того, что он заходил домой днём, когда все были на работе, не заметили. Там было всё нормально. Алёнка по нему скучала, мама и отчим работали, а денег всё равно не хватало. Одна из двух погоревших соседских старух вернулась жива и невредима, уже делала ремонт. Другой так и не было.
Пришедший в себя окончательно к вечеру Рыжик рвал и метал. На вывихнутую лапку наступать он пока не мог, прыгал на трёх. Обещался за всё рассчитаться, выследить и наказать злодеев. Баба Нюра его поддержала:
— Поглядеть за ними надо. Как лапка заживёть, займись. Да и рассчитаться можно, если только с умом… Таким укорот давать надо, больно распоясалися. Я вам старую сказку обещала, дак садитесь, расскажу на сон грядущий, можа, не так тяжко будеть. Хотите?
— Да, да!
— Ну слухайте!
Завечерело. Раны и ушибы стали ныть потише. А главное — душа у Тобика успокоилась, оттаяла. Он не один, все живы, вокруг родные люди — значит, всё хорошо. Выстоим, отобьёмся, всё заживёт, горе забудется, а добро останется…
— Жил в одном селе барин, уж до чего злющий был да жадный — ни в сказке сказать, ни пером описать, весь народ им битый да ему должный был. Мироед, а не барин. А любил он премудрости разные, да при всяком случае любил учёным себе показать. Вот раз нанялся к тому барину один бедняк батрачить, за скотиньи харчи, с утра да до ночи. В первый день велить барин печь затопить, а как батрак огонь развёл, спрашиваеть: «Что энто ты, дурак, в печи сотворил?» «Огонь, господин хороший! — отвечаеть работник. А барин хрясь яво по морде: «То не огонь, а красота!» Стерпел батрак, такая уж бедняцая доля…
На другой день опять барин с вопросом. Сидить в уголку хозяйская кошка, сметанку с блюдца лижеть, да мурлыкаить. Показываить барин на кошку, и спрашиваить: «А знаешь ли ты, дурак неотёсаный, кто это?» Батрак отвечаеть: «Кошка это, добрый господин!» А хозяин его опять по морде, да приговариваить: «То не кошка, а чистота!» Утёр кровь работник, да опять стерпел.
А на третий день велить барин натаскать воды из колодца. Несёть батрак вёдра с водой, а барин яво и спрашиваить: «Чаво у тебе, дубина сиволапая, в вёдрах?» «Вода энто там у мене, хозяин-батюшка!» — говорить батрак. А барин опять с кулаками, бьёть да приговариваить: «Энто не вода, а божья благодать!»
Утомилси барин лупить свого работника, пошёл на двор до ветру, а батрака такое горе взяло, могуты терпеть больше нету. Поймал он кошку, привязал ей к хвосту на верёвке горящую головню из печки, да пустил на чердак. Приходить хозяин, а бедняк ему и говорить: «Чистота красоту потащила на высоту, тащи-лей
