Лечить или любить? - Екатерина Мурашова

Ребенок, девочка лет пяти-шести, напоминал чертика. На ней были полосатые шерстяные гетры, тяжелые, наверное, очень модные ботинки, красная с черным юбочка и какие-то странные, тугие косички, стоящие торчком по всей голове.

Поздоровавшись и уверенно назвав имя-фамилию-адрес, девочка сразу же направилась к полкам с посудой — играть. Женщина молча сидела в кресле, расслабленно опустив на колени ухоженные кисти, доброжелательно осматривалась и как будто чего-то ждала.

На мгновение мне показалось, что она что-то перепутала и решила, что находится где-то вроде спа-салона. И ждет, что сейчас я начну рекламировать имеющийся ассортимент услуг: а вот детский психоанализ Анны Фрейд, гештальт-терапия, песочная терапия по Юнгу… если пожелаете, новинки — сказкотерапия…

И девочка Надя, и ее мать Вероника выглядели вполне благополучными и, по счастью, здоровыми людьми, любящими друг друга.

— Вы хотели бы протестировать ребенка на предмет школьной зрелости? — вежливо спросила я. Возраст девочки делал данное предположение вполне вероятным.

— Нет, — Вероника на мгновение как будто очнулась. — Дело не в этом.

— А в чем? — я не дала молчанию (которое разбивалось лишь бормотанием девочки, деятельно занимавшейся приготовлением кукольного обеда из каштанов, желудей и ракушек-каури) устояться.

— У нее волосы выпадают, — шепотом сказала женщина.

— Косички расплести не пробовали? — спросила я. На вид с девочкиными волосами все было как будто бы в порядке.

— Нет, нет, мы специально так, чтобы не видно было… А можно мне с вами наедине?..

Ага! Скелеты в шкафу! — догадалась я и, с сожалением оторвав девочку от игры, отправила ее в другую комнату смотреть тест-книжку про котов.

— Я слушаю вас.

Все тем же полушепотом Вероника рассказала мне, что ее дочь интересуется вопросами жизни и смерти, и как-то раз хотела нарисовать, но почему-то так и не нарисовала рисунок, в котором мама, папа и она сама жили в отдельных домиках.

Я объяснила, что первые экзистенциальные вопросы: «Мама, а ты умрешь?», «А все люди умрут?», «А где теперь баба Света?» — встают перед человеком как раз в этом возрасте. Поводом (но не причиной!) для их возникновения часто служит какой-нибудь трагический случай (машина сбила котенка) или наблюдение (в случае с девочкой этим толчком стала торжественная церемония похорон патриарха Алексия II, виденная по телевизору вместе с мамой). А толковать вне контекста детские рисунки (тем более, не нарисованные, а только задуманные) я бы никому не советовала.

— Так что же вы хотели мне сказать наедине?

— Вот это и хотела, — удивилась женщина.

Я тоже удивилась и вернула Надю обратно, к ее недоваренному обеду. В книжке девочка показала мне найденных ею котов, похожих на членов семьи (такое было задание). Кошка, похожая на маму, стояла поодаль от всех и опасливо смотрела через плечо.

— Так что же с волосами?

Волосы у Нади стали выпадать два года назад, на фоне полнейшего благополучия. Девочка живет в полной семье, ничем особенно не болела. Мама сидит дома и уделяет ей много внимания. Папа — довольно крупный предприниматель, но в редкое свободное время совсем не прочь повозиться с дочкой или съездить куда-нибудь развлечься всей семьей. Есть бабушка и дедушка, обожающие внучку. У девочки спокойный и легкий характер, она охотно общается с другими детьми и любит играть «в Белоснежку».

Семейный педиатр сказал: надо искать системное заболевание.

Были задействованы самые разные специалисты. Некоторые из них находили по своей части какие-то отклонения, которые были тщательно пролечены самыми современными препаратами. Волосы то вроде бы отрастали, то выпадали вновь (вплоть до образования обширных лысин).

В конце концов кто-то посоветовал обратиться к психологу. Я была четвертым по счету специалистом. Предыдущих трех вызывали на дом. Один сказал, что девочка сама тайком выдирает себе волосы (мне это тоже уже приходило в голову, но уж больно солнечным человечком смотрелась Надя) и предложил для начала годовой курс психоанализа по два-три раза в неделю, другой велел не баловать ребенка и гнать глистов, третий — настаивал на трансцендентальной коррекции биополя.

У меня возникли некие подозрения. Симптом Нади выглядел как чужой симптом. Но тогда чей же он? Искать его имело смысл в семье.

— А чем вы сами по жизни заняты, Вероника? — спросила я. — Кто вы по образованию и вообще?

— Ничем… Так как-то… Недавно вот курсы дизайна интерьеров закончила… А по образованию — сначала педагогическое училище, художественное отделение, а потом — институт, учитель младших классов…

— Вы работали учителем?

— Нет, нет, я детей боюсь!

— А зачем же пошли учиться?

— Мама у меня работает в образовании, она посоветовала…

— Ну а потом?

— Потом я вышла замуж, родила Надю…

— И?

— Муж сказал: зачем тебе работать? Сколько ты заработаешь? Занимайся ребенком, собой…

— У вас есть друзья? Свой круг?

— Девочки из училища как-то давно потерялись… Из института… Они все в школах работают, на полторы-две ставки, дети… Им некогда.

— С кем же вы общаетесь?

— С дочкой, конечно… Мы читаем, играем… Ну, иногда с друзьями мужа, семьями собираемся, едем куда-нибудь.

— Чего бы вы хотели сделать из того, что еще не делали?

— Я бы… я бы хотела сидеть где-нибудь и, может быть, расписывать что-нибудь или украшать. Сувениры какие-нибудь. И чтобы людям польза и радость была, для чего-то ведь я училась все-таки… А так не хватает чего-то… жизнь какая-то… не то чтобы совсем пустая, но…

— Лысоватая? — подсказала я.

Глаза Вероники расширились от изумления, лиловая муть куда-то подевалась, а на щеках вспыхнул румянец.

В этот момент я наконец поняла, почему отослали Надю. Ведь Вероника действительно говорила в тот момент не о дочкиных, а о своих проблемах. Это она сама, всю жизнь слушавшаяся других людей и поступавшая в соответствии с их указаниями, перестала понимать, зачем живет, и задумалась о смысле жизни и смерти. Это она сама пришла к пугающей ее гипотезе, что, если бы она смогла обособиться от опеки родных (жить в отдельном домике!), ей было бы легче самореализоваться.

Муж-предприниматель (старше Вероники на 17 лет) был готов оплачивать все потребности, развлечения и даже причуды жены и дочки, но не слишком стремился к эмоциональному общению и разговорам «по душам».

Единственный человек, с которым близко общалась Вероника последние годы, — это ее дочь Надя, которая очень любит свою маму и подсознательно чувствует ее состояние (замкнувшаяся в себе, опасающаяся всего мира кошка на картинке). Дети не только чувствуют, они еще и реагируют. Надя — благополучный, любимый ребенок, у нее нет психологических проблем. Поэтому на проблемы мамы отреагировала Надина соматика — причем вполне проективно и конкретно.

Через две недели Надю отправили в хороший садик (подальше от маминых проблем). Ей там очень понравилось. Еще через полтора месяца Вероника решилась: наплевала на мнение всех, кто крутил пальцем у виска, и стала работать в керамической мастерской. И одновременно по моей наводке занялась благотворительностью в детском реабилитационном центре. Там у нее что-то вроде искусствоведческого кружка.

Волосы у Нади, как вы понимаете, отросли быстро, и теперь она носит симпатичную пушистую стрижку.

Глава 25

Игры нашего двора

Наступила весна. Почти незаметно растаял снег, многократно прославленный в эту зиму средствами массовой информации, пробежали ручейки, высохли под смеющимся апрельским солнышком куски потрескавшегося асфальта. Зачирикали пережившие зиму воробьи и освободившиеся от зимних одежек ребятишки. Я иду с работы через дворы и чувствую, что в этой звонкой городской весне мне чего-то не хватает… Чего же?

После экспресс-самоанализа становится ясно: на освободившемся асфальте нет разноцветных меловых рисунков (корявые солнышки, рожицы, зайчики, буквы, которые, пыхтя от усердия, рисуют присевшие на корточки малыши). И — главное! — нет «скачков» для «классиков». Вы их помните? На первом же куске сухого асфальта в нашем дворе (центр города вблизи Александро-Невской Лавры) самая взрослая, с самым точным глазом девочка рисовала большой, геометрически выверенный неуклюжими скороходовскими туфельками «скачок». Потом он многократно обновлялся и жил до осени. В нем был «котел» (если битка попадала туда, она «сгорала»), «порог» и десять «домиков». Тонкостей сложнейших правил я уже не помню, но виртуозы нашего двора доходили в этой игре до каких-то по-истине немыслимых высот — на одной ножке кругами прыгали через две клетки, подгоняя битку, которая ни в коем случае не должна была остановиться на черте. Я — крупная, довольно неуклюжая девочка, в виртуозах «классиков» не числилась. Зато у меня имелась невероятно ценная «битка» — тяжелая коробочка из-под старой дедушкиной сапожной ваксы, набитая песком и искореженная так, что при броске она никогда не открывалась…