Традиционный жизненный цикл русских Водлозерья: обряды, обычаи и конфликты - Константин Логинов

Водлозеры считают, что домовые выглядят точно так же, как и хозяева дома: «большак» похож на хозяина, «большуха» – на хозяйку и т. д. (Там же, д. 628, л. 26). Но из данного рассказа можно сделать вывод, что детеныш домового мог иметь и иной внешний вид. Подтверждение тому автору довелось получить еще раз от юноши, который, будучи подростком, якобы лично видел в подвале одного из домов Куганаволока детеныша домового с точно такой же внешностью, но еще не умевшего ходить, передвигавшегося на четвереньках, словно ребенок ползункового возраста (Там же, д. 626, л. 1).

По поверьям, с какой бы целью духи низшей мифологии не приближались к младенцу, это каждый раз приводило к детскому плачу и реву. Лишь один раз нами был записан вариант былички (современной), в которой дух низшей мифологии явился к людям, чтобы успокоить младенца, а заодно и вылечить его мать (НАКНЦ, ф. 1, оп. 6, д. 628, л. 67–69). Приведу полевую запись почти дословно. Однажды мать решила не подходить к плачущему в качалке сыну, но тот сам перестал плакать и затих. Когда женщина прислушалась к тишине, то услышала звук качающейся качалки. Она встала, вышла из своей комнаты в столовую: в ней никого не было, но качалка качалась. И такое в ее доме якобы повторялось несколько раз. Меры против ночного духа наша информантка приняла только после того, как однажды услышала в ночи, что запертая на крючок без благословения дверь со скрипом открылась, тяжелые шаги протопали к ней в спальню и приблизились к кровати, а затем нечеловеческий голос произнес: «Не болей!» (То же, л. 67). Подробно духа женщина не разглядела, увидела перед собой только темную тень. Легкая простуда, которой она тогда болела, прошла. Тем не менее женщина так испугалась, что стала каждую ночь закрывать дверь на крючок, благословясь, а на пороге избы – ставить кухонный нож. После этого визиты домового в дом, по ее утверждениям, прекратились.

Конечно, не одними только языческими обрядами, приговорами и апокрифическими молитвами водлозеры пытались достичь спокойного сна младенцев ночью. Исполнение взрослыми членами семьи православных молитв перед вечерней трапезой и после нее, вечернего молитвенного правила, а также обращение к святым иконам в свободной форме с просьбой дать младенцам спокойный сон, тоже считались неплохим средством от вмешательства в жизнь людей духов низшей мифологии. Особая молитва, в которой содержалось пожелание здоровья младенцу, исполнялась на Пасху. Называлось это действо «петь Пасху»: «Пасха, святая Пасха, спаси наши души рабов божьих (перечислялись имена всех взрослых членов семьи, подростков и детей), спаси душу безгрешную младенца раба божьего (называлось имя, если младенец его уже имел)» (АНПВ, № 2/73, л. 14).

Никакие вышеописанные способы облегчения сна младенцев, обереги и молитвы, как считалось, не помогали, если ребенок, как говорили, «путал день с ночью» (НАКНЦ, ф. 1, оп. 6, д. 490, л. 65). Такой ребенок был спокоен днем, но совсем не спал какую-то часть ночи или всю ночь. Виной такого состояния считали ночное светило или утреннюю и вечернюю зори, которые «крали» сон у младенца. Выражалось это в том, что ребенок не засыпал, пока на небе не появится луна или не взойдет заря. Особенно неприятным для родителей и членов семьи было ожидание утренней зари, поскольку взрослым надо было спать, а младенец бодрствовал, регулярно требовал кормления, а когда мочился в постель, поднимал крик, чего не делал в состоянии сна. Чтобы нормализовать режим сна и бодрствования, производился несложный обряд: мать брала младенца на левую руку, подходила к чуть-чуть приоткрытой форточке или окну у божницы и читала заговор по памяти или же с листа бумаги, который держала в правой руке. Заговор мог звучать так: «Заря заряница, заря красная девица, вечерняя заря Екатерина, утренняя заря Мартемьяна, бессонье у младенца возьмите, а сна ребенку дайте» (НАКНЦ, ф. 1, оп. 6, д. 404, л. 183). После этого ребенка обращали лицом к заре, трижды плевали через левое плечо и произносили: «Аминь». Затем укладывали дитя в зыбку, благословясь, шторку из материнской юбки на колыбели задергивали, занавешивали все окна в избе. Закрывание занавесками окон и зыбки с этого дня становилось обязательным. Младенец быстро отвыкал от ожидания восхода зари (луны), начинал спать ночью, как положено. Слова на заговаривание зари в Водлозерье могли быть немного другими. Например: «Заря утренняя Дарья, заря вечерняя Марья, заберите у младенчика бессонье, а дайте сна» (Там же, д. 628, л. 27). Имеем мы и третий вариант этого заговора: «Заря заряница, Заря красная девица, Пресвятая Богородица, дай(те) рабу Божьему (рабе Божьей имярек) сладкий спокойный сон. Забудь – сними бессонницу неугомонницу, коей нужно играть, а моей рабе Божьей (имярек) крепко спать. Моим словам ключ и замок. Ключ в роте, а замок в море. Аминь» (Там же, д. 404, л. 196). Когда заговаривали младенца от ожидания восхода луны, обряд оставался неизменным, но слова были несколько другими: «Млад месяц ясный (вариант – “Ясный ветхий месяц”, если месяц убывал), возьмите у младеня бессонье, а дайте сон» (Там же, д. 404, л. 183). К полной луне обращались «Луна-матушка». В наши дни, когда на окнах имеются занавески и шторы, заговаривать детей «от заряницы», месяца и луны приходится редко.

В случаях, когда ребенок «путал день с ночью», мог быть использован и другой магический способ. Для его исполнения звали знахарок, которые заговаривали воду в миске и ножницы на «крепкий сон». Воду в миске и ножницы клали на печной шесток, рядом с распеленатым младенцем. Заговор произносился трижды за один вечер. Заговор знахарки Л. Н. Суховой очень простой: «Я, раба Божия Лидия, у раба Божьего младеня бессонье отказываю, крик и вопль, дневное бессонство, ночно беспокойство. Аминь». При этом, как утверждают информанты, дитя начинало заходиться зевотой уже с первого чтения. Ребенка умывали заговоренной водой, затем обсушивали полотенцем и пеленали. Прежде чем положить дитя спать, в зыбку под подушку подкладывали ножницы и траву чертополох. Остатки заговоренной воды утром выплескивали наиспашку (т. е. наотмашь, с размаху) левой рукой на огород. Подобный курс «лечения» продолжали три вечера подряд. Как уверяют водлозеры, дитя после такого курса начинало засыпать с наступлением темноты, а днем – бодрствовало (АНПВ, № 2/73, л. 17). В наши дни данный способ все еще использует А. В. Пименова, которую мамы зовут к себе на дом, если приключается подобная неприятность с младенцами. На воду и ножницы она читает более пространный заговор, чем Сухова. Сообщить его автору Пименова отказалась.

Гораздо больше, чем воздействия на младенцев персонифицированных духов небесной сферы, водлозеры опасались «подмены» человеческого ребенка на малолетнее отродье домашних и лесных духов (НАКНЦ, д. 404, л. 140а – 140б, 178; д. 628, л. 16). Довольно пространное сообщение Н. Н. Харузина о водлозерских способах защиты «от подмены» не охватывает всего их разнообразия в местной традиции. В частности, Харузин писал, что водлозеры очень боятся Жихаря, поэтому зыбку с ребенком без надзора никогда не оставляют и, уходя из дома, кладут в зыбку ножницы или «версливый камень»[8], а на пол под зыбку – старый веник (Харузин, 1894, с. 326). В. Н. Харузина зафиксировала несколько иное наименование камня-оберега – «верстяной» камень (Харузина, 1906, с. 91). Жихарь, согласно Харузиным, представлялся в качестве злого духа, проникающего извне в пространство избы с целью похищения или подмены детей. Автор данной работы многократно слышал на Водлозере, что место пребывания Жихаря – это сени крестьянской избы. И. И. Набокова утверждает, что Жихарь не числился среди домашних духов-хозяев, хотя и принадлежал к духам-хозяевам, чье предполагаемое место обитания находилось в пределах деревни (Набокова, 2009, с. 121).

Оберегом для младенца в зыбке у водлозеров чаще всего служил обрубок того голика («гулика»), в который обращался веник, использованный знахаркой в очистительных действах в первой послеродовой бане (НАКНЦ, ф. 1, оп. 6, д. 404, л. 178). Помимо того, что на этот голик, как отмечал Ю. Ю. Сурхаско, «переходили защитные силы матери» (Сурхаско, 1985, с. 46), в Водлозерье веник представлял собой еще и символическую «голову»[9]. В нашем случае – голову человека. В суеверном сознании младенец в зыбке пребывал не просто с веником, а с предметом, который замещал мать на время ее отсутствия. Одновременно голик в зыбке как бы превращался и в заместителя самого младенца: «Нечистый придет, станет захватывать младеня за ноги, да за гулик и ухватиться» (НАКНЦ, ф. 1, оп. 6, д. 404, л. 178). Голик в зыбке клали на постель в ноги ребенка поперек колыбели, голик от веника, которым мать парили во второй послеродовой бане, оставляли у входной двери в избу, голик от третьего похода в баню – у входной двери в сени. Впрочем, второй и третий голик могли и перепутать: ленточкой красного цвета водлозеры помечали только голик от первого похода в послеродовую очистительную баню.