Штрафники 2017. Мы будем на этой войне - Дмитрий Дашко

— Что есть, то есть. У тебя большие потери?

— Еще не считал.

— А у меня полвзвода, как языком слизнуло. Ну, бывай: я к своим.

— Давай.

Глава XIV

Урки

Лютый устало опустился, где стоял, привалился спиной к покореженной стойке торгового оборудования, вытянул ноги. Сменил магазин, передернул затвор, не ставя на предохранитель, положил оружие на ноги.

Заметив следы крови на штык-ноже, подтянул за еще теплый ствол ближе, рукавом вяло обтер лезвие.

На мгновение накатила усталость, захотелось послать все к такой-то матери и забыться сладким сном, но он прогнал прочь эту мысль, встрепенулся и поискал глазами своего заместителя, на армейском жаргоне — замкá, Михаила Лемешко.

Увидев того целым и невредимым, обрадовался.

До штрафбата Лемешко служил в ОМОНе, числился у начальства на хорошем счету. За его спиной была не одна поездка в горячие точки, так что опыта у парня — хоть отбавляй.

Кто знает, как бы сложилась его судьба, если бы не митинг, взрыв гранаты, давка в толпе… десятки убитых, затоптанных и покалеченных, мертвый командир. Лемешко словно сорвался с цепи, прилюдно избил одного из организаторов митинга. Запись выложили в Интернет, запустили по всем новостным каналам.

В итоге — абсурдный по суровости приговор, когда судья и прокурор соревновались, кто выдвинет наибольший срок.

Михаил не сломался. В штрафники попал в надежде скостить срок и… вернуться, чтобы отомстить: проплаченному судье, трусливому прокурору, продажным газетчикам.

В штрафбате за Лемешко закрепилось прозвище Клык. Двадцатисемилетний крепыш оказался по-настоящему кусачим — спуску обидчикам не давал. От того и был среди бойцов в авторитете. Гусев, назначив его своим заместителем, не прогадал. В парне удивительным образом сочетались взрывной характер, тяга к справедливости и в то же время обычная житейская мудрость тертого калача. Ну и физические кондиции, конечно, — омоновец все же.

— Клык, узнай и доложи о потерях, — устало произнес Гусев.

— Сделаю, — кивнул Лемешко. — Ты в порядке?

— Ноги что-то дрожат, не держат совсем.

Клык понимающе кивнул и отправился выполнять приказ. До Павла донесся его голос:

— Сколько в отделении людей осталось? Раненые есть? Убитые? Ясно…

Неподалеку от Лютого на полу устроился сорокадевятилетний Владимир Наумович Ильин — рассудительный, спокойный мужик с обвисшими пшеничными усами. Бледный цвет лица Наумыча, ввалившиеся дряблые щеки и черные круги под потухшими безразличными ко всему глазами свидетельствовали, что он совсем плох, здоровье никудышное, долго вряд ли протянет: если не убьют, то сам загнется.

До войны Наумыч токарил на заводе, после мобилизации угодил в саперы. В штрафники попал за отказ идти в атаку.

Инженерный батальон под ураганным огнем удерживал наведенную переправу, полегли почти все. Нервы у мужика не выдержали, он струсил. Однако у Гусева нареканий к Наумычу не было. Воевал тот не хуже других.

Рядом с Ильиным пристроился молодой парень Игорь Огрешков — Грешок, как его сразу окрестили жулики, едва он появился во взводе Лютого. Грешок был щупленьким, с фигурой подростка-юноши девятнадцати лет от роду. После окончания школы его призвали в армию, а там грянула война.

Он отслужил почти год, когда войсковую часть перебросили на фронт. Этот ад оказался непосилен не только для него. Многие ломались. Сломался и Игорь. Ежечасно видя трупы, кровищу, бесконечное число израненных, искалеченных солдат, находясь в стрессовом состоянии, подвергаясь обстрелам, отражая вражеские атаки, вынужденный сам ходить в атаки, Огрешков не выдержал. Собравшись с духом, выбрав момент, когда его никто не видел, он перевел автомат на одиночный огонь, приставил к ноге и нажал на спусковой крючок. От боли Игорь потерял сознание. Очнулся он, когда ногу бинтовала медсестра, нашедшая его в развалинах, где он спрятался.

В ее глазах Огрешков не увидел сострадания. Напротив, в них открыто читалось презрение. Она, молодая девчонка, лазает под обстрелами, от страха чуть в штаны не писает, но воюет наравне с мужиками, а он…

…В штрафной части, чтобы избежать придирок и хамства жуликов, Игорь прилепился к Наумычу, ища у того защиты и моральной поддержки: слишком уж тяжелой ношей оказалась для него эта война.

Постепенно Грешок освоился, стал не таким затравленным и пугливым, но все же стержня в нем не было. За Ильиным ходил, как привязанный. Тот, собственно, и не возражал: ну ходит и ходит, бог с ним!

Гусев прислушался к их разговору.

— Дядя Вова, я его колю, а он мягкий, я колю, а он мягкий… — жалился Грешок Наумычу.

— Первого штык-ножом приговорил? — без интереса спросил Ильин.

— Ну… это… да, первый… Я стрелял до этого, попадал вроде, а вот так, чтобы почти своими руками… Я колю, а он мягкий…

— Куда ты его? — все также равнодушно спросил Наумыч.

Он закурил папиросу, делая глубокую затяжку.

— В живот вроде…

Ильин понимающе кивнул:

— Это да, там мягко.

Вдруг Грешок согнулся в рвотном спазме, его тошнило.

Брезгливо поморщившись, Наумыч отстранился.

— В сторону трави, — проворчал он. — Брызги летят.

Огрешкова скрутил новый приступ.

С лестничного марша донесся насмешливо-вызывающий голос Циркача, державшего мазу среди остальных уголовников:

— Ария рыголетто из оперы блювантино! Грешок, корефан, это тебя от маминой манной каши так колбасит?

Чуть повернувшись на голос, Гусев увидел поднимающихся по лестничному пролету урок из его взвода, тех самых, что не пошли в атаку вместе со всеми.

Первым шел развязно-небрежный Циркач — сухопарый, среднего роста мужик, с серебром ранней седины на коротко стриженной шишковатой голове. На наглом лице лежит печать нездоровой худобы. Белки глаз характерно покраснели: где-то уже успел «воткнуться». «АКС-74» — на уровне живота. Ремень переброшен через голову. Безвольно расслабленные руки покоятся на автомате, из-под закатанных по локоть рукавов спортивной куртки видна синева наколок, идущих от пальцев — коротких и узловатых.

За ним шли остальные, все примерно одного возраста, коротко стриженные, жилистые, с бледной кожей. Все в новых кроссовках — надыбали где-то.

Держатся вызывающе и в то же время отстраненно, как бы «сами по себе». На лицах шаловливые улыбочки, за которыми явственно просматривается безмерная подлая сущность каждого.

Никто из них принципиально не носил военного обмундирования — это считалось западло. Каждый был одет кто во что горазд. Но все — франтоватые, «прикинутые».

Комбат называл их «партизанами» и не раз устраивал Гусеву выволочку, а вот ротного сугубо штатский прикид урок волновал мало. Половина роты ходила в рванье: и обмундирования не хватало, и не очень-то штрафники стремились его носить, потому как, если и досталась форма, так обязательно на размер, а то и на два больше. Ушивать нечем, некогда, да и негде.

И зрелище на общем построении батальона было еще то. Если не знать, что это штрафники, то вполне можно принять за только что мобилизованных гражданских.

Павел решительно поднялся.

— Сюда идем, не стесняемся, — произнес он с нажимом, жестко глядя на уголовников.

Те неторопливо подошли, встали абы как, полукругом, ничуть не смущаясь недоброго с прищуром взгляда командира. Смотрели, не отводя глаз, не с вызовом, а с каким-то едва прикрытым непокорством.

— Почему не выполнили приказ и не пошли вместе со всеми в атаку? — с угрозой спросил Павел.

— Как не пошли, начальник? — очень правдоподобно удивился Циркач. — Вот мы, туточки.

Его подозрительно покрасневшие, как и у остальных уголовников, глаза с показушной преданностью уставились на Гусева.

Лютый почувствовал, как в нем закипает ненависть к этим издевающимся рожам.

— Ты мне голову не засерай! — сквозь зубы произнес он.

— Мы тыл прикрывали, начальник, — вмешался блатной по кличке Фантик. — Лучше бы спасибо сказал, что тебя опозеры за жопу не взяли.

Своим нарядом он особо выделялся среди остальных. Пижонистый на свой манер: в новых кроссовках, спортивных черных штанах с лампасами в три красные полосочки. Поверх черной футболки натуральный малинового колера лапсердак [18], причем пыльный, что придавало Фантику дополнительный колорит — этакий бродяга из какого-нибудь водевиля.

Лапсердак он надыбал в костюмерной театра. В сочетании со спортивными штанами и футболкой раритет из театрального реквизита выглядел совсем уж по-идиотски.

Фантик это прекрасно понимал, но так уж он был устроен: хотелось ему выделиться среди других, и все тут.

— Слышь, Фантик, тебе никто не говорил, что ты в этом дурацком пиджаке похож на спившегося клоуна? — насмешливо спросил Павел.