Радуга (Мой далекий берег) - Ника Ракитина

— Ивкин корд, — ощупав рукоять, вздохнул Ястреб. — Сам ей заказывал, когда в Кроме еще жил, к кузнецу бегал… Вот здесь по крестовине завиток. И рукоять кожей обмотал, чтобы в руке не скользила…

Он скрипнул зубами. В зимней ночи это звучало страшно.

— Сама там, меч тут… — недоумевал Савва.

— И следов никаких.

— А то. Вон как метет.

— А может…

Пограничник с надеждой оборотились к Соланж. Она, закусив губу, помотала головой: сотворять сплетение поиска нынче было, что в ступе воду толочь. Ведьма не чувствовала государыню. Похоже, потуги проводника Лэти, которые Соланж чуяла, также к удаче не вели. Владыки дара были сейчас, как коты без усов: шатает из стороны в сторону, быть бы живу, какие уж мыши! Еще видела себя ведьма осенней птицей, затерявшейся в Чермном море, и вырия не найти. Страшно было ей.

Отряд медленно продвигался против ветра, увязая в снегу, спотыкаясь о кочки, которые тот скрыл, но не сгладил. Метельная темнота вдруг сверкнула парой красных глаз, дохнула горловым рычанием, вонью псины. Перелетев через препятствие и пропахав носом землю, громко выругался кривопалый пограничник. С носа закапала кровь. С одинаковым шорохом из ножен выплеснули четыре меча. Соланж тоже выставила перед животом корд, который ей навязали почти насильно. Своим ведьмовским, не хуже кошачьего, зрением, разглядела старуха и то, чем закусывал волк, и то, обо что споткнулся Тумаш. И завизжала. Волк вскочил и с добычей в зубах исчез в замети. К счастью, зверь был один. Остальные, похоже, успели наесться прежде, а этот оказался то ли слишком жаден, то ли нерасторопен. Лежал и потихоньку грыз… Но кое-что оставалось. Достаточно, чтобы понять, что убили бродяг не волки, а точные удары меча. Рядом с телами обнаружились глубокие следы полозьев, копыт и замерзшие конские яблоки. Сани, или что там было, в сопровождении большого конного отряда, проезжали и разворачивались здесь еще до снегопада, или когда снегу было совсем немного. Отброшенные комья земли, взрытая, измочаленная трава так и замерзли. И поэтому, несмотря на пургу, след читался отчетливо.

Соланж сперва решила, что Ястреб споткнулся, как она или Тумаш, зацепившись за горбыль замерзшей грязи, замаскированный снегом. И лишь когда он согнулся, стоя на коленях, правой рукой зажимая глаза, и прокусив кожаную рукавицу на левой, в сердце стукнуло: беда. Ведьма попыталась отвести его боль. Та крутым кипятком ударила по глазам, и всей многолетней выучки едва хватило, чтобы не упасть самой. Слишком велика оказалась бы обуза: вести за руку двоих. Лэти с Тумашем припали на колени возле Ястреба, в спешке столкнувшись лбами:

— Что?!

Ястреб с трудом освободил рот, рукавица полетела в снег. Он трясся, сжимая зубы, не давая крику вырваться наружу. Старая ведьма лихорадочно ощупывала пространство вокруг них, но никаких сплетений не творилось. Она не чуяла ничего, кроме почти неуловимого запаха гари. Удар, пришедший ниоткуда, был столь же страшен, как весь сегодняшний затянувшийся день.

Соланж, оттолкнув Лэти, заставив Ястреба отвести руку от глаз, на первый взгляд, таких, как всегда (вот разве что слезились), стала прикладывать к ним снег. Пограничник терпел. Даже не вздрагивал, когда талые струйки текли за ворот.

— Идти можешь?

Ястреб кивнул, облизнул прокушенную до крови ладонь.

— Савва! Смотришь справа, — распорядился Лэти. — Тумаш — слева. Соланж, замыкаешь.

Он взял друга под локоть, помогая сделать первые шаги.

Соланж повиновалась беспрекословно. Она чуяла, как пограничники не глазами — глаза мало пригодны в такой темноте — нутром ощупывают пространство вокруг себя в поисках возможной опасности. Шли медленно.

— Вернемся? — спросил Лэти.

— Впе-ред!

Что ж. Иначе нельзя было. Ни слепота, ни боль не могли Ястреба остановить.

По счастью, идти оставалось недолго.

Ночь Имболга опиралась на прогнувшиеся черные ели. Ветер завивал и смешивал лохмотья туч, скрипел стволами, стенал в печных трубах. С разбойничьим посвистом выметал изрытую конскими подковами и рассеченную следами полозьев поляну. Гулял под столбами, возносящими к небу просторный терем; дергал мох, заткнутый между бревнами для тепла, драл солому стрехи и звякал стеклом часто переплетенных окошек. Терем казался мертвым: двери затворены, не шел дым из труб, в окошках не было света.

— Вот… — голос Соланж пресекся.

Глаз выхватил на ступенях крутого заледенелого крыльца редкие пятна — небрежно просыпанные черные цветы.

Скрипнуло под крыльцом. Обожженная невозможной надеждой, Соланж заглянула туда. В просвистанной ветром темноте у корней терема, у одного из столбов, напоминающих огромные куриные ноги, сидела нищенка. Как ребенок, играла с кучкою пыли: пересыпала из руки в руку, с тихим смешком просеивала между пальцами… Выкапывала и засыпала ямки в пыли, что-то знаменила и тут же стирала рисунок. Соланж удивленно созерцала ее наряд: латаная безрукавка на голое тело, гашти на поджатых от холода ногах, как будто — ведьма прищурилась, не доверяя себе — сделанные из перьев. Закрученный браслетом вокруг запястья сухой обломанный стебель. Длинные спутанные волосы, укрывающие плечи и лицо.

— Опоздал, — голос оказался глухой, бродяжка рывком прижала к груди руки, точно ей болело. — Увезли вашу касатку.

— Куда?!

— Свет велик…

— Ты кто?!

Крик спугнул видение. Оно расплылось, погружая ведьму во тьму.

Соланж несильно били по щекам. Потом подняли и удерживали на весу, пока она не смогла стоять самостоятельно.

— Она…там?!

Голос Ястреба резанул.

— Нет. Мара.

Ведьма коротко передала видение, все же сказала про означавшие кровь государыни цветы. Ястреб сидел на нижней ступеньке крыльца. Молчал, не отводя от глаз снежка, зажатого в кулаке. Талый снег слезами катился по лицу.

Они обыскали терем. И огонь небесный не спалил их за кощунство. Терем был пуст и мертв. Следы полозьев и верховых, по которым отряд пришел сюда, уводили в сторону Кромы, но могли свернуть в любом месте и в любую сторону. Соланж думала, что мир и вправду велик, и немало воды утечет, пока они отыщут государыню, если та еще жива.

— На мельницу, — распорядился Лэти.

Почти на выходе из священных рощ, на урвище, пылала наклоненная береза. Огонь лениво облизывал ее ствол, прислоненный к столбу из дикого камня. Огонь слизал с камня мох, открыв пронзительно белую сердцевину. Из-под арки между столбом и деревом змеями кивали огненные языки. Ручейками сбегал в низину талый снег, скворчала затлевшая трава. Рыжее пламя казалось бы радостью в зимней ночи, если бы Соланж не знала, что горит святилище Темной Луны, изменяющей дороги. И ведьма заплакала, понимая, кто была та, с кем она заговорила. Догадаться бы прежде! А теперь вопросы не заданы, и ответы сгорают, скручиваются вместе с ветками, снегом оплывают в огне.