Моя навсегда (СИ) - Шолохова Елена

Еще раньше Маргарита Сергеевна решила: пусть у него будет эта его Оля, пусть они встречаются, да хоть поженятся, раз уж она ему так дорога. Да, она глупая, слабая, простая как табуретка. Но, в конце концов, не ей же с Олей жить, а ему. И снова повторила себе — главное, ему с ней хорошо. К тому же, с ней он быстрее отойдет от всего этого кошмара.

Маргарита Сергеевна даже подумывала: может, как-то помочь им переехать в Москву? Да хоть куда, где никто не знает про эту гадкую историю. Пусть эта малолетка Халаева во всем призналась, но на Ромку все равно смотрят косо. Между собой обсуждают, кто-то верит, кто-то нет — ей уже доложила секретарша, кто и что болтает среди сотрудников комбината. Можно половину поувольнять, можно запугать, но рты всем не заткнешь. Нормальной жизни ее мальчику здесь не будет. Один уехать он не согласится, а с Олей — другое дело.

Расставание с сыном всегда страшило Маргариту Сергеевну, но сейчас она запрещала себе даже допускать такие эгоистичные мысли.

Вот вылечится он — и она сама устроит ему и его Оле перевод в подходящий вуз. Поможет с переездом, все уладит. И, дай бог, дети заживут спокойно. А она… ну будет приезжать к ним в отпуск. Потом, глядишь, бабушкой станет.

Эти мысли о будущем отчасти успокоили ее. Лишь бы только Ромка снова не нарвался на какое-нибудь хулиганье. Маргарита Сергеевна пила чай на темной кухне, время от времени подходя к окну. Но Ромку, видимо, проглядела.

Наконец замок в прихожей щелкнул. Она поспешила к нему и, лишь взглянув в лицо сына, не задав ни единого вопроса, поняла: у него беда. Оля его бросила. Предала его…

Никогда в жизни она не видела своего мальчика таким — почерневшим от горя. Горло перехватило спазмом от боли за него, и внутри всю затрясло. Кто бы знал, каких нечеловеческих усилий ей стоило не зареветь горько, по-бабски. В груди пекло нестерпимо. Господи, да она все бы отдала в эту минуту, чтобы ему хоть на чуть стало легче. И понимала, что это невозможно. Ни она, ни кто-то другой не могут ему помочь в этой беде. Ее мальчику придется все вытерпеть самому, в одиночку, пережить и, скорее всего, очерстветь. Потому что такое предательство не проходит бесследно.

— Я спать, — глухо вымолвил он и, пошатываясь, побрел в свою комнату.

Всю ночь она не спала, даже глаз не сомкнула. Боялась, что Ромка не выдержит, сорвется, наделает глупостей, или, что самое страшное, сотворит что-нибудь с собой.

Словно сторожевой пес она прислушивалась к малейшим шорохам и звукам, доносившимся из его комнаты. Слышала сдавленные глухие полувсхлипы-полустоны и умирала вместе с ним каждую минуту этой страшной ночи.

Утром, когда Ромка все-таки уснул, Маргарита Сергеевна вызвала Юру.

— Знаю, что суббота, извини. Но это ненадолго. Съездим в одно место и будешь свободен.

Было начало девятого, когда черный мерседес остановился возле дома Зарубиных. Собака у них во дворе тут же зашлась неистовым лаем. Но Маргарита Сергеевна не стала ждать, когда кто-то выйдет. Сама открыла калитку, прошла по узенькой дорожке до веранды, поднялась на крыльцо. Постучала громко в дверь.

Ей открыла Олина мать. Увидев Маргариту Сергеевну, женщина испуганно охнула, вскинула руки, что-то забормотала, но та ее не слушала. Толкнула дверь пошире и без приглашения шагнула в дом.

— Где? — спросила жестко. Женщина часто-часто заморгала. Но тут Оля вышла сама, в ситцевом халате, бледная, худая, просто кожа да кости. Приблизилась, глядя на нее как кролик на удава.

С минуту Маргарита Сергеевна просто смотрела на нее, на эту бестолковую, никчемную девчонку, бледную моль, ничтожество, которое и мизинца Ромкиного не стоит. Оля не выдержала ее пронизывающего взгляда, виновато опустила голову.

— Ты… — наконец процедила она. — Ты хоть понимаешь, что ты с ним сделала?

Из боковой комнаты в прихожую вышел, вероятно, Олин отец.

— Кажется, я сюда гостей не звал, — изрек он недобро, но Маргарита Сергеевна его в упор не замечала. Не повела и бровью, вообще никак не отреагировала на его появление, продолжая смотреть на Олю.

— Ты его раздавила, сломала, растоптала… Не эти поганые лживые сплетни, а ты, — чеканила она каждое слово. — Ты и твое предательство. Ради тебя он был готов на все. С его умом, его талантом… он мог столько всего достичь. Но он остался здесь, в этом болоте… только из-за тебя… наплевал на свое будущее. Он не просто любил тебя, он верил тебе больше, чем кому-либо. Чуть ли не молился. Думал, ты святая… — Маргарита Сергеевна с горечью усмехнулась. — А ты оказалась просто трусливым ничтожеством.

Она смерила Олю брезгливым взглядом и, не прощаясь, вышла.

— Домой, — устало бросила она водителю.

Может, зря она все это затеяла. Это был не какой-то продуманный ход, это были чистые эмоции. Гнев, обида, возмущение, носить которые в себе она просто не могла. Чувства раздирали ее и требовали выхода.

Ромка, если узнает, будет злиться, конечно. Ну и пусть. Маргарита Сергеевна редко шла на поводу эмоций, но сейчас она ни о чем не жалела.

Он ей так ни о чем и не сказал. Но вечером, когда она уговаривала его хоть немного поесть, Ромка вдруг сказал:

— Я хочу уехать. Навсегда.

25

После ухода Стрелецкой в доме повисло гробовое молчание. Отец страшно вращал глазами, раздувал ноздри, сжимал-разжимал огромные кулачищи. Мать, глядя на него, тихо пятилась, одной рукой прижимая к груди кухонное полотенце, второй — нервно теребя его конец. Даже Пашка испуганно затих.

— Что ей надо было? — процедил отец. — Здесь! В моем доме!

Мать, не смея вымолвить и слова, качала головой и продолжала пятиться.

— Да как она посмела! — багровея, гневался отец.

Мать испуганно кивнула.

— А ты что молчишь? — он перевел взгляд на дочь.

Но Оля не слышала его. Казалось, она вообще ничего не слышала. И не видела. Смотрела в одну точку перед собой совершенно пустыми глазами.

— Ну? — рыкнул он, подойдя почти вплотную.

Никакой реакции, ни малейшей. Словно сомнамбула она ничего не понимала, ни на что не откликалась.

Эта ее глухая отрешенность даже у отца вызвала растерянность. Он видел — что-то с ней не так. Только не понимал, что делать, как достучаться, как привести ее в чувство. И сделал то, что привык.

— Отвечай, когда отец спрашивает! — рявкнул он и, схватив ее за плечи, начал трясти.

Олина голова болталась, как у тряпичной куклы — жуткое было зрелище. Но она не издала ни звука. Лицо ее по-прежнему оставалось отчужденным, а взгляд — пустым.

— Коля! — бросилась к нему мать, цепляясь за руки. — Коля! Не надо!

— Батя, не надо! — с другого бока подскочил Пашка.

Отец резко выпустил Олю, и она повалилась бы на пол, но мать вместе с Пашкой успели ее подхватить. Выругнувшись, отец ушел, хлопнув дверью так, что звякнули чашки в буфете.

Олю, обмякшую и все такую же безмолвную, отвели в комнату. Уложили на кровать поверх покрывала. Мать придвинула стул, села рядом.

— Доча, ты как? Скажи хоть слово… — просила она шепотом.

Но Оля, не шевелясь, лежала на спине и безучастно смотрела в потолок.

— Что с тобой? — всхлипнула мать и тут же утерла набежавшие слезы полотенцем.

Дочь пугала ее до замирания сердца. Вот такой, ни живой ни мертвой, мать видела ее впервые. И это было гораздо страшнее, чем вчерашняя Олина истерика.

Хотя вчера матери казалось, что страшнее быть ничего не может.

Сначала мать ничего не понимала. Ведь Оля просто пошла вечером в магазин, куда ее отправил отец. Купила ему пачку сигарет и пиво. Немного задержалась, и отец уже начал потихоньку психовать. Сосед позвал его посидеть в бане с мужиками, попариться, пива попить, а Оли все не было и не было. Но тут она наконец появилась. Он торопился к соседу, поэтому выхватил у нее пакет, буркнул сердито: «Тебя за смертью посылать» и ушел. Не заметил даже, что ее трясло всю.

— Папа волновался… — начала мать, потом внимательнее взглянула на Олю. — Доча, что с тобой? Что случилось, доча?