Шок и трепет. Война в Ираке - Сергей Лойко

Обломок оконной рамы просвистел над головами Ханы и детей наперегонки с дождем из стекла, камнями и кусками асфальта. Телевизор упал и разбился. Со стен посыпались треснувшие серо-желтые фотографии бабушек и дедушек. Стены закачались, покрылись трещинами, как паутиной, но не упали.

Первой истошно закричала Рима, закрыв лицо руками и покачиваясь из стороны в сторону. Сквозь растопыренные пальцы быстрыми ручейками стекала кровь. Кровь так же быстро расплывалась и набухала мокрым пятном на плече ее розовой блузки. Хана лежала на спине, прижав к себе что было сил плачущего Ахмеда.

Али вбежал в разбитую комнату, увидел поднимающуюся жену с невредимым Ахмедом, потом истекающую кровью Риму, поднял ее на руки и стал спускаться по лестнице вниз, когда увидел, что лестничный пролет держится на одном куске арматуры. Снизу из бывшего ресторана поднимался дым и пахло гарью. Рима перестала кричать, только отрывисто всхлипывала. И в этот момент новая волна сбила их обоих с ног и швырнула к стене, на кучу какого-то хлама, образовавшегося от первого взрыва.

Вторая «умная» ракета приземлилась прямо рядом с первой воронкой (в каждый стратегически важный военный или государственный объект американцы, как правило, кладут две ракеты, одну за одной. Так получилось и на этот раз). Ракета вновь подбросила в воздух искореженные машины, убила девять человек из числа тех, кто прибежал помочь раненым.

В этот момент небо словно прохудилось, пронзенное осколками, как искалеченное мертвое тело Фарриса. Сверху полился дождь из желтой липкой грязи. Мокрая грязь быстро потушила костры из потерявших цвет, приплюснутых машин и, смешавшись с кровью, стала наполнять воронки мутной красновато-грязной жидкостью. Между ними — молчали, плакали и кричали мертвые и живые изуродованные люди.

Али встряхнул Риму. Она была жива, но голова и плечо — в крови. Новых ран вроде не было. Али поднял голову вверх и заорал что было сил: «Хана! Вы живы?!» «Да! Все в порядке!» — прокричала сверху жена. Отец приподнял Риму, встряхнул ее еще раз и бегом потащил на улицу. Остановил первую попавшуюся машину и повез истекающую кровью дочь в больницу. Издалека доносилась сирена «скорой помощи». Какие-то люди вытаскивали из ресторана окровавленные тела и клали их рядом на тротуаре. Народу становилось все больше и больше.

Появился и первый журналист-фотограф. Не обращая внимания на стоны, крики, страшную суету и мокрую грязь, падающую с неба, он снял, как выносят раненых и убитых, затем попытался быстрее снять кровь, пока ее совсем не смыло. Вдруг он замер у края воронки, наклонился и стал щелкать, как строчить из автомата. У его ног, обутых в черные грязные военные бутсы, лежала белая, как бумага, оторванная человеческая кисть.

В квартире Али все было совсем не так хорошо, как крикнула мужу обезумевшая от ужаса жена. Стена с окнами наклонилась внутрь квартиры. От нее оторвался и упал большой, высотой в человеческий рост, кусок. Потолок провис, потрескался и осыпался. В полу прямо перед диваном зияла огромная дыра. Хана не была ранена, но что-то было не так, ужасно, кошмарно не так…

Снаружи кричали и стонали раненые. Подъехала «скорая помощь». Глиняный дождь, падающий с небес, переливался всеми цветами в синих и красных мигалках «скорой» и полицейской машин.

И вдруг весь этот звон и шум перекрыл нечеловеческий вой Ханы. Она не кричала так, даже когда рожала Ахмеда. Крошку Ахмеда, которого она теперь потеряла. Еще минуту назад она крепко держала его в руках, потом ее отбросило взрывом — и Ахмед исчез. Она встала на четвереньки и стала вглядываться в зияющую дыру в полу. Внизу можно было разглядеть какие-то камни, куски штукатурки, чей-то ботинок. Но Ахмеда не было.

Хана стала лихорадочно поднимать и отшвыривать разные предметы и обломки мебели, кучами валяющиеся на полу. Острые осколки стекол резали ей руки и, как иглы, застревали в пальцах. Скоро ее руки превратились в сплошное кровавое месиво, но она этого не замечала и звала сына.

Ахмед молчал…

Хана выбежала на улицу под грязевой дождь и стала спрашивать каких-то знакомых и незнакомых людей, не выносили ли они из ресторана маленького ребенка. Люди не понимали, о чем она говорит. Она обратилась к фотографу, схватив его за плечо. Он повернулся и, словно единственный проявивший к ней интерес, не понимая ни слова по-арабски, наставил на ее лицо объектив и стал щелкать без остановки.

Какой-то человек в синем халате, должно быть, доктор или санитар, увидев, что она вся в крови, попытался отвести ее в машину. Хана оттолкнула его, бросилась назад — разгребать кучи мусора на первом этаже, где еще полчаса назад был популярный ресторан и обедали живые люди. Вдруг ей показалось, что она слышит плач Ахмеда. Звук опускался откуда-то сверху, из квартиры, в которую больше не вела ни одна лестница. Ахмед продолжал глухо, но настойчиво кричать. Потолок ресторана в том месте, где была комната Ханы, стал оседать и провалился вниз, образовав что-то вроде изломанной лестницы, по которой Хана вскарабкалась наверх. Крик доносился из угла, где большой кусок стены рухнул на упавший платяной шкаф.

Хана осторожно приблизилась к завалу и, отвалив кусок стены, толкнула его вперед. Наклонилась над шкафом и в темноте под кучей тряпок нащупала теплые губы Ахмеда. Осторожно перекатила шкаф набок, подняла маленькое тельце, прижала к себе крепко-крепко и привычным движением стала покачивать сына.

Ахмед почувствовал мамино тепло, успокоился, затих и уснул. Он не понимал, что произошло. Он ничего не знал про «умные» бомбы, про демократию, про тиранию, про войну.

Хана сидела на пыльной спинке шкафа, прислонясь к уцелевшему куску стены, и плакала тихими, счастливыми материнскими слезами, которые смывали кровь с ее лица.

Через час, уже отвезя Хану и детей (Риме сделали перевязку и отпустили домой) к брату, что живет неподалеку, Али деловито грузил уцелевшие вещи в минивэн.

«В чем мы виноваты? — монотонно, без эмоций, повторял он. — Что я плохого сделал Бушу? Чем виноват был Фаррис? Мы просто жили здесь. Буш хочет дать нам свободу и демократию. Но у меня больше нет дома. Это что — демократия?»

Далеко от улицы Эль-Шааб, в центральном бедном районе Эль-Кем, на развалинах своего дома сидит 19-летний мальчик с перевязанной головой. Его зовут Зейт Сабах. Его отец погиб на войне с Ираном в 1987 году. Его мать и две сестры — в больнице. В их дом днем раньше тоже попала «умная» бомба.

«Я не знаю, куда мне идти, — говорит Зейт тихим, глухим голосом. — Я не знаю, что будет с мамой и сестрами. Я не знаю, где мы будем жить теперь. У нас больше нет дома».

В небе, закрытом желтым песчаным туманом, слышен звук самолета. Метрах в семистах от нас падает тяжелая бомба. Земля содрогается под ногами. Звук бьет по ушам. Страх влезает в уши, проваливается внутрь. Зейт даже не поворачивается. Не слышит? Или привык?

Песчаная буря продолжается. Ночь опускается на город в полдень.

P.S. По сообщениям официальных властей, за первую неделю войны в Ираке погибли около 450 и ранены 4400 мирных жителей.

Из дневника

Ахмед отпросился на день перевезти свою семью на север, подальше от приближающейся войны.

Среди журналистов тихая паника. Двое американских корреспондентов исчезли из гостиницы 24 марта в неизвестном направлении. Репортер Мэтью Мак'Алистер и фотограф Мойзес Саман оба работают на газету «Ньюсдэй». Оба пропали из своих номеров или посреди ночи или рано утром в понедельник. Все их вещи исчезли тоже. Они ни с кем не попрощались и не предупредили, что собираются уезжать.

Источник в Министерстве информации говорит, что их попросили уехать из-за нарушения визового режима и что они собрались и выехали в Аман (Иордания).

Это все очень и очень странно. В Амане они так и не появились, а прошло уже два дня.

Несколько дней назад тоже без особого шума из Ирака изгнали CNN. Они располагались в нашей гостинице в торцевом люксе на 17-м этаже. Теперь это место до возвращения CNN унаследовала Александра, француженка, которая снимает для «National Geographic».

Номер огромный, и вся административная часть города как на ладони. Мы с Юрой теперь постоянно ошиваемся у нее, наблюдаем за бомбежками с высоты птичьего полета и поедаем рацион американской армии, припасенный здесь CNN в таких количествах, что они, видимо, рассчитывали на что-то вроде Ленинградской блокады.

Одна моя знакомая западная радиожурналистка поделилась со мной великолепным планом, как избежать быть застуканным за нелегальным пользованием спутника (телефона). Это на случай, если в комнату ломятся агенты безопасности, а ты как раз на линии.

Так вот, перед каждым репортажем, она снимает блузку и лифчик, и разговаривает по телефону в таком полуголом виде. Как только в ее номер начинают ломиться гориллы из ГБ, она спокойно подходит к двери и открывает ее.