Фавн на берегу Томи - Буркин Станислав Юльевич

До Кузнечного взвоза с Ефремовской рукой подать, но прежде чем идти к ведьме, учитель заглянул в банк и обменял почти все свои бумажные деньги на серебро, на тот случай если ведьма начнет кочевряжиться.

В этот раз он не стал сразу карабкаться к обгоревшему особняку Шиндера со стороны кладбища, а начал искать, как к нему подойти со стороны леса. Ведь должен быть у такого особняка нормальный парадный проезд. Но как Бакчаров ни старался, он его не нашел. Если он когдато и был, то в итоге пропал, решил учитель и полез к дому через джунгли черемухи.

— Зря пришел, — услышал он знакомый голос Залимихи, когда вступил во мрак ее дымной лаборатории.

— Альмира Тимофеевна, здравствуйте, — учтиво поклонился учитель. — Мне очень нужно поговорить с Елисаветой Яковлевной.

— Ишь, чего захотел! — заскрипела бабка козлиным голосом. — С Лизкою поякшаться удумал, морда злодейская…

Бакчаров потер себя по небритому подбородку.

— Я только на два слова, ничего личного, Альмира Тимофеевна. Будьте покойны, — набравшись смирения, залепетал Дмитрий Борисович. — Два слова скажу и оставлю барышню в полной цельности.

Старуха и не думала замолчать:

— …А ну давай проваливай, каланча очкастая, в томских номерах не бывали, не видали кобелей и прохвостов надушенных…

«Ну как с этой ведьмой разговаривать?» — подумал Бакчаров и вытащил из кармана фотографию.

— Иван Александрович Человек дал мне этот снимок. — Залимиха осеклась. — Посоветовал наведаться.

— А какое ему дело до моей девочки? — злобно возмутилась старуха. — Он сам по себе, а мы сами по себе. Дай сюда, — выхватила она у Бакчарова фотографию. — Это не она.

— Как? — удивился Бакчаров.

— Не она, говорю тебе, — сказала ведьма и вернула снимок учителю.

— Так пустите или нет?

— Нет!

Бакчаров повертелся по сторонам, собираясь с мыслями.

— Альмира Тимофеевна, а скажите, могли у меня после вашего зелья быть очень яркие и продолжительные видения? — как ни в чем не бывало спросил Бакчаров.

— Да, — сухо ответила она, крутя ручку мясорубки и перемалывая какието стебли. — Могли.

— Если дадите поговорить с Елисаветой Яковлевной, дам вам два серебряных рубля.

— Пошел к черту! — без дополнительных эмоций откликнулась ведьма.

— Четыре, — бросил Бакчаров, разворачивая платок с монетами.

— К черту! К черту!

— Семь. — Бакчаров почувствовал азарт в голосе ведьмы. Ему самому стало нравиться их состязание.

— Отдаю все, сколько есть! — объявил он, высыпав дюжину монет на столешницу.

Ведьма перестала крутить, вздохнула и провела тылом руки по взмокшему лбу.

— Ничего тут не разбрасывай, — сказала Альмира Тимофеевна голосом строгой, но заботливой наставницы, сгребла денежки и как бы случайно высыпала их в громадный карман своего фартука. — Нет ее здесь. На работе она. У проклятого ляхацирюльника. В Подгорном переулке, угловой дом купца Колотилова. Но учти, ты у меня ничего не спрашивал, я тебе ничего не говорила!

— Спасибо вам, Альмира Тимофеевна! — весело крикнул Бакчаров, выходя почти нищим из мрака.

Бакчаров решил, что ведьма права и лучше оформить их встречу как приятную случайность. Разговор о вчерашнем наваждении следовало превратить по возможности в легкую непринужденную беседу между едва знакомыми людьми. Он спустился с тихой Воскресенской горы в шумный центр и затопал по Почтамтской улице в густом потоке горожан.

В седьмом часу пополудни, придерживаясь за перила, он осторожно поднялся на крыльцо парикмахерской по указанному старухой адресу.

— Мы уже не работаем, — сказал изза дверей с легким акцентом милый девичий голос.

— Скажите пану цирюльнику, что я приезжий учитель из Польши, — прильнув к дверям, сказал Дмитрий Борисович.

— Tatusiu, do nas jakiśłysy polak przyszedł się ogolić![5] — попольски затараторил тот же голосок в глубине.

У Бакчарова в груди екнуло от польского трезвона, и Беата опять засмеялась над ним из какойто душевной пропасти.

Через какоето время дверь отворили.

— Добрый вечер, дорогой земляк, — хитренько улыбаясь, поздоровался парикмахер попольски, взяв учителя за плечи. — Я верил, что не умрет движение за освобождение родины! Вы, очевидно, опять подняли восстание?

— Я по собственной воле приехал, — ответил учитель машинально попольски, застенчиво поправляя очки, — чтобы учительствовать.

— Герой! Герой! — воскликнул цирюльник. — Это великое дело не оставлять в беде свой народ и следовать за ним на край света. Ну, проходите же. Обрили вас негодяи. Небось по тюрьмам помотались. Но сейчас я вас приведу в порядок. Раздевайтесь, раздевайтесь. Тереза, помоги пану учителю! — призвал он смазливую помощницу, которая носилась по залу в фартучке и расставляла склянки.

— Скажите, а у вас работает Елисавета Шиндер?

Цирюльник наклонился к учителю.

— Жидовка она, пан учитель, — прошептал он остерегающе в самое ухо. — Жидовка!

— Так, значит, работает, — заключил учитель.

— Ох, и не говорите, пан учитель, — вздохнул цирюльник. — Одни с этими барышнями неприятности. Даже здесь, в изгнании, не дают мне жить почеловечески.

Парикмахер умыл руки и подвязал фартук.

— Прошу, присаживайтесь, пан. — Парикмахер расправил над учителем белую простынку и подоткнул ее под ворот. — Как вам угодно? Вновь наголо или с боков подравнять.

— Только побриться, — пристраиваясь поудобнее, объяснял Бакчаров. — Вы вчера, пан цирюльник, у губернатора не были?

— Уу, — прищурил глаз парикмахер и покивал в знак озабоченности. — Я скорее руки лишусь, чем переступлю порог этого масонского капища. Колдуют они там. Говорят, приехал недавно в город великий магистр тайного сатанинского общества, проведать томскую ложу. Как тут все обустроено, да какие дела творятся во имя дьявола…

«Человек!» — осенило Бакчарова, и мурашки побежали по его коже.

— Так вот, говорят, дочкато их младшая не угодила магистру, туфлю поцеловала неправильно. Не левую, как положено магистрам, а по ошибке правую, как папе римскому. Вот он и осердился. А губернатор, чтобы его умилостивить, дочкуто и пристрелил. Сами, небось, слыхивали. Похороны были сегодня. Тереза, делай пенку, — резко сменив тон на деловой, приказал он дочке и продолжил рассказывать свою страшную историю: — Еще говорят знающие люди, что магистр этот каждую ночь выходит прогуляться по улицам города в обнимку с магическим глобусом! — рассказывал цирюльник Бакчарову. — А в том глобусе — громадная дыра прямо в преисподнюю! Вы уж не сумлевайтесь, пан учитель. Скажу я вам, лучше подальше держитесь от дома губернатора. Там того и гляди наткнешься на самого дьявола.

— Чтото мне во все это даже както не очень верится, — честно признался немного ошалевший Дмитрий Борисович.

— Так ведь колдуют, пан учитель, колдуют! — страдальчески морщась, жаловался парикмахер. — А как же иначе моя старшая, Мария, в восемьдесят шестом в пансионате брюхатая сделалась…

— И как? — навострил уши учитель. — Масоны ее растлили?

— А то! Она же у меня совсем святая была, все в кармелитки порывалась. Да ведь вы сами рассудите, откуда в пансионате… Да и что грешить, Паном Богом клялась, что ни с юнкерами, ни с гимназистами не знавалась… И вот, наконец, поведала, что по ночам к ней демон повадился…

— Я вас умоляю! — взмолился Бакчаров.

— Дада, демон являлся, — настаивал пан цирюльник. — Как и сказано в Книге: «Со всей силой демоны влекутся к каждой женщине, особливо к святым девственницам».

— И кого же она родила вам от демона?

— Почему от демона? — удивился цирюльник.

— Сами, пан, только что сказали, что с демоном гхегхегхе, — закашлялся учитель.

— Дада, так все оно и было — совокуплялась с демоном, — подтвердил ссыльный брадобрей. — Только родилато она не от бесплотного демона, а от самого что ни на есть плотного младшего инспектора пансионата Иванова.