Фавн на берегу Томи - Буркин Станислав Юльевич

— Это еще как?!

— О, Матко! Пан учитель, не дергайтесь, — отстранив лезвие от намыленной шеи, крикнул пан цирюльник. Потом спокойно продолжил: — А зачала Марыща моя, как и в Книге сказано: «не свое семя вводит демон, но семя, специально похищенное у рукоблудника!»

— В какой это еще книге сказано?!

Тут парикмахер бросил бритву и кудато умчался. Через три минуты он стоял посреди зала с огромной, полной закладок книгой и вещал постаропольски:

— «Демон, направленный в виде мужчины к девственнице, совокупляясь, вводит в несчастную похищенное семя рукоблудника и превращается в суккуба, — читал цирюльник торжественно, почти нараспев. — Когда же спросят, чьим же сыном является тот, кто зачат таким образом, то ясно, что это не сын демона, а сын того мужчины, от семени которого случилось зачатие». — Парикмахер закрыл и поцеловал книгу. — Вот видите, пан учитель, вот видите?!

Бакчаров в ужасе застыл. Парикмахер тоже не стал нарушать священного молчания и, выдержав паузу, продолжил скрести его по горлу.

— Ох, — тяжко вздыхал он, — одна у меня теперь Терезка молится. А вот вы, пан учитель, как человек образованный, скажите, демоны болезни переносят?

Бакчаров закашлялся. Кокетливая дочка цирюльника бойко протирала зеркало, меняла туалетные воды в посеревших бутылочках, одним словом, вертелась перед креслом учителя.

— Так что с ребенкомто? — спросил покрасневший от кашля Дмитрий Борисович.

— А я не знаю. Я ж ее выгнал — нечего с демонами сообщаться! — кричал парикмахер, выпучив глаза, размахивая бритвой и при каждом шипящем звуке плюя на запрокинутое лицо Бакчарова. — Я сразу сказал ей: «Вот к инспектору Иванову и ступай».

— Так он же, повашему, ни в чем не виноват? — удивился учитель, вовлеченный в совершенно нелепый с его точки зрения разговор.

— Как же не виноват! — протирая очки краем простыни Бакчарова, возмутился пан цирюльник. — А кто рукоблудничал, кто семя разбрасывал где ни попадя? Вот взять бы и навести на него ведьму, да чтоб она ему… Да ведь грех большой, — вздохнул он. — А то помните, как в главе седьмой написано об одном юноше, который чародейственным образом потерял мужской член. Ох, как он помучился, — довольный парикмахер покачал головой. — Правда, он потом вымолил у ведьмы прощение, и та приказала ему подняться на одно высокое дерево и из находившегося там гнезда, в котором лежало большое количество двигающихся членов, взять себе один. И вот когда этот тип хотел взять из них тот, что побольше, ведьма сказала: «Нет! Этот не тронь, — и при этом добавила, — он принадлежит одному учителю!»

Бакчарова передернуло, и цвет лица его изменился.

— Вам нехорошо? — взволнованно сказал поляк, хлопая его по липкой влажной щеке. — Держитесь, сейчас я принесу вам освященной воды!

Парикмахер передал дочери полотенце, которым обмахивал Бакчарова, и выскользнул из небольшого зала.

— Фу, — сказал учитель, расстегивая тугой ворот кителя. — Откуда у вашего папеньки такой бред в голове?

— Не слушайте его, он чуточку сдвинутый, — сказала девушка, и они надолго замолчали.

Бакчаров лежал с закрытыми глазами, запрокинув голову в кресле. Вдруг он ощутил дыхание у левой щеки, вздрогнул и открыл глаза.

— Я много думаю о вас, господин учитель, с тех пор, как увидела вас на вечере у губернатора, — шепотком залепетала девушка в самое ухо Бакчарову. — Вы так прекрасно танцуете! Я тайная подруга Анны Сергеевны. Она мне много чего о вас рассказывала. Только вы ее в этом не упрекайте. Лучше вообще не говорите, что мы с вами виделись. Аннушка очень ревнивая. Если она хоть чтото заподозрит, она меня задушит. Не говорите, умоляю, а я в ответ ничего не скажу ей о том, что вы навещаете эту странную Елисавету Шиндер. Вы же ради нее пришли, не правда ли? У вас на лице написано, что вы влюблены в нее. Ну, признайтесь, признайтесь же! — страстно лепетала девица, обнимая холодными руками голову учителя и касаясь влажными губами его виска. — А ведь еще недавно вы пытались застрелиться изза другой, а потом сражались на дуэли с третьей. Разве не вам принадлежат строки:

— Разве не вам?

— Ээ… нуу, — замялся Бакчаров, тараща глаза в потолок.

В этот момент в зале появился парикмахер со стаканом в руках и с изумлением уставился на дочь, почти оседлавшую пана учителя.

— Это что такое?! — воскликнул он вне себя от возмущения. — А ну, марш в свою комнату! На минуту оставить нельзя…

— Awe Maria gracia plene… — убегая из зала в обход отца, испуганно затараторила молитву девушка.

— Ради Бога, простите, пан учитель, право, неловко мне, — рассыпался в извинениях цирюльник, брызгая на него пальцами, вымоченными в стакане. — Поймите эти юные неопытные сердца, они так падки на все новое и свежее. Впрочем, вы в учительском звании, и я думаю, все сами об этом знаете…

— Вы не так поняли вашу дочь, пан цирюльник, — заступился Бакчаров за девочку. — Она простонапросто делилась со мной коекакими новостями и соображениями. Скажите, а когда у вас появится Елисавета Яковлевна?

— Она здесь, — сообщил цирюльник. — Занимается с ребятишками. Я вам сказывал, Дмитрий Борисович, что она жидовка и тоже, по всей видимости, участница бесовского сообщества.

— Она дает уроки вашим детям?

— Да. У меня их семеро. Я бы ни за что не пользовался ее услугами, если бы не мое финансовое положение. А она берет совсем недорого. Ну, вы сами понимаете. Мы едва сводим концы с концами, снимая этот дом у купца Колотилова. Дерет он с нас нещадно, а сам считает, что это еще побожески, что якобы снижает плату за то, что сдает дом с нечистою силою и худой славою. Все горожане знают, что у Колотилова злой дух поселился. Настоящая кикимора. Иной раз такого страху сила бесовская на нас наводит, что мне думается, что Колотилов еще приплачивать нам должен за такие жилищные условия…

— А когда закончатся занятия у Елисаветы Яковлевны? — с напускной легкостью поинтересовался Бакчаров. — Мне нужно переговорить с ней кое о чем.

— Это без всяких затруднений, пан учитель, будьте покойны, — заверил его парикмахер. — Мы объявим перерыв и устроим вам чаепитие, на котором вы все и обсудите. Как это ни парадоксально, но я всегда радуюсь новым ссыльным из родной земли. Особенно людям такого ума и такой образованности. Мой дом всегда открыт для вас, пан учитель…

Спустя несколько минут в гостиной цирюльника, расположенной во втором этаже деревянного готического особняка, Бакчаров пил чай в окружении семейства цирюльника.

И вот появилась она, деловая и прекрасная. Бакчаров вскочил изза стола и поклонился. Она поприветствовала его и присела за стол.

Наедине их не оставили, и разговор получился очень салонным. Начальствовали в слове болтливые хозяева, а Дмитрий Борисович и Елисавета Яковлевна только обменивались редкими общими фразами и ироничными взглядами, когда цирюльник начинал рассуждать на тему демонологии. Перерыв в занятиях продлился так долго, что их попросту отменили. Прислуга замоталась подавать чай, и вскоре чаепитие перетекло в полноценный ужин, начавшийся с католической молитвы и закончившийся горячими ночными прощаниями.

Тут Бакчарову повезло, и на него выпала миссия провожать Елисавету Яковлевну.

Когда они вышли, гостеприимный парикмахер крадучись подошел к дверям, выглянул на улицу, спрятался и, бесшумно повернув в замке ключ, развернулся и спешно принялся кропить кресло, где сидел Бакчаров и все кругом освященной водой.

— Masoneria![6] — повторял он в настигшем его мистическом ужасе.