Неизвестные солдаты - Владимир Успенский

— Война, товарищ подполковник, — развел руками капитан.

— Ты скажи прямо, спланировал бы или нет? Представь себе ребенка своего и ответь…

— Не-не знаю, — опустил взгляд капитан. — Я не знаю. Но если прикажут…

— Идите, — двинул правой рукой Бесстужев. — Идите, пора отдыхать.

Капитан сделал несколько шагов и обернулся. Спросил обрадованно, будто догадался:

— Товарищ подполковник, у вас семья в деревушке в этой?

— Да, — сказал Бесстужев. — У меня там семья.

— И дети тоже?

— Да. И жена, и дети.

— Вот это номер! — капитан покрутил указательным пальцем возле виска. — А я-то хорош, не сообразил сразу!

— Идите, — резко повторил Бесстужев. — Мне надо отдохнуть!

Подполковник набросил на плечи плащ-палатку. А капитан, отойдя подальше, прикурил трофейную сигарету и покачал головой. «Ну и характер у человека — железо! У него тут семья рядом, а он вздремнуть собирается!..»

Утро выдалось сырым и туманным. Молочно-белая завеса недвижимо стояла в безветрии. Но наблюдатели с деревьев сообщали: туман стелется низко, наверху его нет, бугор виден. Разведчики ведут перестрелку, а на левом фланге добрались даже до огородов.

Да, туман, конечно, будет мешать бойцам. Но откладывать атаку нет смысла. Кто знает, не загустеет ли туман еще больше, не хлынет ли проливной дождь?

В белом месиве сверкнули длинные хвосты ракет, и туман вдруг на короткое время будто озарился изнутри, стал багряным, потом бело-розовым и опять белым. Вспышки артиллерийских залпов почти не пробивали его толщу. Грохот в сыром воздухе казался каким-то расплывчатым, тягучим: звук одного залпа сливался со звуком следующего.

Наблюдатели сообщали, что снаряды ложатся хорошо. Саперы уже ремонтировали взорванный мост. Роты под прикрытием тумана перебросили штурмовые мостики через глубокий ручей, переправились на западный берег, но там застряли в болоте. Из деревни наугад, в туман, били две немецкие батареи. Потерь почти не было, но Бесстужев понимал, что, если роты провозятся в болоте, бой может затянуться надолго.

Ему хотелось сберечь танки. Они еще очень нужны будут ему. Но делать нечего. Он дождался, когда саперы восстановят мост, и отдал приказ. Десять машин с автоматчиками на броне двинулись, лязгая, по дороге. А следом пошли четыре грузовика с противотанковыми пушками на прицепе.

Слышно было, как за мостом танки прибавили скорость: сквозь орудийные залпы долетал рев моторов. Танки помчались по дороге напропалую. Но вот головной подорвался на мине и загородил собой путь. Машины свернули влево, на сырую луговину, автоматчики сбрасывали с брони бревна под гусеницы.

Бесстужев ничего не видел в тумане, хотя дважды влезал на сооруженную наблюдателями площадку. Туман поредел, сделался серым, будто смешался с дымом, и поднялся выше деревьев. Наступили самые неприятные, самые мучительные минуты. Трудно понять, как развивается бой, кого из подчиненных надо подбодрить, куда направить резервы.

Нет, все-таки атака была задумана правильно, и ей не помешали ни туман, ни то, что пришлось из-за плохой видимости отменить второй залп «катюш», ни то, что взвод мотоциклистов не вышел в тыл противника.

Пехота преодолела болото на левом фланге, где оказалось посуше, и ворвалась в деревню вместе с разведчиками. Почти одновременно с ней в деревню вошли и шесть танков. Они обрушились на батарею и подавили ее. Уцелевшие немцы начали отходить, но отступили недалеко: дорогу им преградили мотоциклисты, выбравшиеся наконец к деревне. Бесстужев послал туда самоходные орудия, и немцы разбежались по лесу. И уж коль скоро самоходки оказались впереди, Бесстужев приказал им немедленно двигаться дальше вместе с мотоциклистами.

Сам поторопился собрать подразделения. Некогда было дожидаться отставших, хоронить убитых. Раненых и пленных пришлось оставить на попечение артиллеристов. Бросив пять подбитых танков и девять грузовиков, Бесстужев повел поредевшие подразделения дальше. Сбивая в коротких стычках немецкие заслоны, отряд до наступления темноты продвинулся на сорок километров.

«За двое суток — семьдесят верст! Совсем неплохо!» — весело прикинул Бесстужев.

Оперативная группа штаба корпуса размещалась в крытых зеленых «студебеккерах». Маленькая колонна следовала вслед за войсками, не отставая от них. Конечно, командир корпуса мог бы держаться и на более солидном расстоянии от передовой линии. Но генерал-майор Порошин не хотел ломать своей привычки. К тому же наступление было стремительным, обстановка часто менялась и требовала быстрых решений.

В деревню, отбитую передовым отрядом, Порошин приехал после полудня. Нескончаемым потоком двигались через нее войска. Батальоны, двое суток назад прорывавшие оборону противника, теперь преследовали немцев, свернувшись в колонны. Катились грузовики, орудия на механизированной и на конной тяге. Возле моста стояли подбитые танки, над ними уже колдовали ремонтники в замасленных комбинезонах. А дальше чернел квадрат обугленной голой земли с полузасыпанной траншеей, с какими-то черными обгорелыми кочками. Туда пришелся залп дивизиона «катюш», оттуда несло теперь запахом гари.

Через ручей переправлялась колонна пленных. Вел ее хромой старик с красной лентой на фуражке, а по бокам и сзади шли бабы с платочках, вооруженные трофейными винтовками. У офицера на груди был приколот лист картона с надписью: «Немцы, 312 шт. Укажите им сборный пункт. Взяты в плен ротой мл. л-та Кузюрина».

В центре деревни, на небольшой площади, где стояли подбитые немецкие пушки, Порошина встретил командир дивизии, степенный и невозмутимый полковник. Прохор Севастьянович ценил его опыт, его простоту и добросовестность. Перспективный командир, и единственное, чего не хватало ему, по мнению Порошина, — это самостоятельности, своего взгляда на вещи. Как-то уж очень покладисто принимал он установки и указания свыше, даже если они противоречили одна другой.

Полковник доложил, что его батальоны следуют за передовым отрядом Бесстужева, но разрыв постепенно увеличивается, так как Бесстужев идет на колесах, а пехота — ногами. Порошин ответил, что отряд-то все-таки встречает сопротивление противника и это тормозит движение. А полковнику надо использовать трофейные грузовики, мотоциклы, лошадей — все возможные средства. Сейчас успех зависит от темпов наступления. Не позволить немцам подготовить оборонительный рубеж в тылу — вот задача.

Командир дивизии тут же отдал несколько распоряжений и пригласил Порошина пообедать. Прохор Севастьянович не отказался, тем более что к столу, как выяснилось, была уха и жареные караси: бойцы комендантского взвода наглушили где-то в лесном озере несколько пудов рыбы.

За обедом разговор пошел неофициальный. Полковник расстегнул ворот гимнастерки, сидел раскрасневшийся, тяжело отдувался после горячей и жирной ухи. Когда остались вдвоем, сказал Порошину:

— Посоветоваться хочу. Тут такая история: один сержант у меня вроде бы посмертно звание Героя заслуживает.

— Почему «вроде бы»?

— В бою он получил приказ дзот обезвредить. Добрался, влез на него и гранату бросил. Но пулемет продолжал работать. Тогда сержант сполз сверху на амбразуру. Политрук доложил, что сержант закрыл амбразуру своим телом. А те, кто возле сержанта были, говорят, что его еще на дзоте убило, а потом он свалился. Я не спешу давать этому делу ход, а начальник политотдела и редактор дивизионки наседают: надо, мол, на щит сержанта поднять.

— А дзот? Что стало с дзотом? — спросил Порошин.

— Другой боец подобрался и гранату швырнул.

— Вот и поднимите на щит бойца, его заслуга бесспорна.

— Он жив, — сказал полковник.

— Тем более: и для него важно, и другим пример. Ну, в общем-то дело ваше, сами разберетесь в своем хозяйстве. Я, Иван Иванович, думаю так: если бойцы пытаются закрыть грудью амбразуры, то это свидетельствует прежде всего о том, что командир плохо организовал бой или у него мало средств для подавления огневых точек. Раньше, в сорок втором году, так и было, согласен. А теперь средств хватает… Вы сами-то как смотрите на такие подвиги?

— Как смотрю? — пожал плечами полковник. — Смысла не вижу. Все равно, если ладонью ствол винтовки прикрыть. Одной очередью пулемет отбросит труп, а не отбросит, так разрежет пулями. Понапрасну человек погибнет, а мог бы попытаться тот же самый дзот с тыла взять… Но тут ведь вот какая история, — вздохнул полковник. — Мнение утвердилось: если бросился на амбразуру, значит, слава тебе. В газетах так пишут и на семинарах об этом толкуют…

— Правильно, — кивнул Порошин. — Я с вами согласен почти во всем. С практической точки зрения кидаться на амбразуру бессмысленно. Однако в этом деле есть еще моральная сторона. Рота лежит под огнем. Осталось сто метров, но их не пройти. И вот один храбрец бросается на амбразуру: «Товарищи, за мной!» Его порыв поднимает других. Это конкретный случай. А если брать шире, то такие факты служат примером для воспитания.