Неизвестные солдаты - Владимир Успенский

Скоро Ватутин будет маршалом. Это ни для кого не секрет, тем более для шоферов. Ждут только указа. Ходят даже слухи о том, что его назначат заместителем Верховного Главнокомандующего. Тогда дело плохо: Николая Федоровича заберут в Москву, придется возить нового генерала, привыкать к новому начальнику.

Шофер расправил занемевшие плечи и чуть подался вперед. Дорога втянулась в лес, голый и неуютный. Среди серых сугробов виднелись проталины. Колея петляла, огибая воронки. «Студебеккер» с автоматчиками, двигавшийся впереди, замедлил скорость. Водитель хотел посигналить: чего, мол, тормозишь, ночь скоро, спешить нужно, но не стал, чтобы не тревожить Ватутина.

Лес поредел, впереди завиднелась большая прогалина, появились крайние дома деревни Милятин. Длинная широкая улица, а на ней ни единой живой души. «Поумирали все, что ли?» — удивился шофер и вдруг вскрикнул от острой боли, опалившей его лицо. Где-то длинно, безостановочно стрекотал пулемет, осколки стекла впивались в щеки и в лоб шофера, но он, ослепший, окровавленный, теряя сознание, все же сумел остановить машину, едва не врезавшись в корму «студебеккера».

Из кузова прыгали ошалевшие от неожиданности автоматчики, строчили куда попало: в лес, по домам, вдоль улицы. Ватутин, широко расставив ноги в лакированных сапогах, стоял между двух машин, медленно поворачивался, осматриваясь. Среди шума и суматохи властно прозвучал его спокойный голос:

— Противник слева от дороги, в лесу и на окраине деревни. Капитан, где пулемет? Прикройтесь пулеметом и ведите автоматчиков туда!

По кузову «студебеккера» ударили разрывные пули. Их мелкие осколки разлетались по сторонам. Ватутин, пригнувшись, добежал до кювета и лег в мокрый снег.

По кювету пробирался член Военного Совета генерал Крайнюков. Приподнявшись, сказал:

— Николай Федорович, берите портфель с оперативными документами и выходите из боя. Мы прикроем.

— Нет, — усмехнулся Ватутин. — Стыдно нам от врага бегать, да еще на своей территории. Видите, они вперед не лезут, боятся ближнего боя. Сейчас мы их вышибем.

Машина, в которой ехал Прохор Севастьянович Порошин, была в колонне последней. Утром Ватутин приказал передать дела начальнику штаба, а самому следовать в Киев. Зачем — не объяснил. Ничего плохого Прохор Севастьянович не ожидал. Да и привычка Ватутина была ему известна: плохое выкладывал сразу, не тянул за душу, а вот с радостными сюрпризами не торопился, любил обставить торжественно, преподнести в удобную минуту.

Когда впереди началась сильная перестрелка, Прохор Севастьянович очень удивился. Торопясь с группой бойцов в голову колонны, он недоумевал, что могло случиться? В этом районе недавно проходила их армия, прочесала все леса и населенные пункты. До передовой далеко, откуда тут взяться немцам? Может, бандиты, бандеровцы?

Лежа в общей цепи, Прохор Севастьянович видел, что почти весь огонь враг сосредоточил там, где была машина Ватутина, где находился сам командующий. Противник охотился именно за Ватутиным. И это сосредоточение огня не случайность, а чей-то продуманный план. Но как враги сумели узнать, по какой дороге и в какое время поедет командующий фронтом?

Стрельба вдруг резко усилилась. На окраине деревни раздался крик: «Ура!»

— За мной! — скомандовал Порошин и, пригнувшись, побежал по мелкому кустарнику. Вместе с ним автоматчики и шоферы. Среди деревьев мелькали темные силуэты. Противник, отстреливаясь, отходил в глубь леса.

Возле старого дуба валялись на снегу винтовка и черная барашковая шапка. Среди ветвей мешком повисло обмякшее тело. Кто-то вскарабкался по стволу, столкнул тело вниз. Оно шлепнулось в двух шагах от Порошина.

Убитый лежал, приоткрыв рот, выставив небритый подбородок. Бекеша из шинельного сукна была посечена пулями на груди. Теплые ватные брюки заправлены в добротные, салом смазанные сапоги.

— Бандера! — с ненавистью плюнул на него один из шоферов. — Самостийник, сволочь, на своих руку поднял!

Порошин приказал обыскать труп.

В лесу потрескивали редкие выстрелы; автоматчики не решались углубится в заросли, опасаясь быстро надвигавшейся темноты.

Возле дома стоял молодой офицер в длинной шинели, покачивал забинтованную руку, иногда будто приплясывал, морщась от боли.

— Где генерал армии? — обратился к нему Порошин.

— Унесли.

— Как? — шагнул Прохор Севастьянович. — Что с ним?

— Не знаю, — плачущим голосом воскликнул офицер. — Ранен он!

Порошин — бегом по дороге. Скорей бы догнать Ватутина!

Самое важное — какое ранение? Даже если и легкое — все равно скверно. Значит, госпиталь, значит, фронт на какое-то время останется без головы. Или пришлют нового командующего… Ни о чем более страшном Прохор Севастьянович не хотел и думать. Он гнал от себя тяжелые мысли, но в мозгу неотвязно звучала невесть откуда взявшаяся строфа: «Русский гений издавна венчает тех, которые мало живут…»

Командовать 1-м Украинским фронтом было приказано маршалу Жукову. Он охотно принял эту должность, получив от предшественника закаленные в боях войска, отлично налаженный штабной аппарат, а главное — продуманную и тщательно подготовленную Ватутиным новую наступательную операцию.

Войска фронта начали быстро продвигаться на запад, освобождая села и города Правобережной Украины, стремясь к государственной границе Союза. А в это время в одном из киевских госпиталей лучшие врачи вели борьбу за жизнь и здоровье Ватутина. Вражеская пуля, попав в правое бедро, раздробила кость. Ранение само по себе было тяжелым, к тому же Николай Федорович очень ослаб, потеряв много крови. Однако крепкий организм сумел преодолеть все невзгоды. За месяц Ватутин настолько поправился, что начал всерьез подумывать о возвращении в строй.

И вдруг, совершенно неожиданно, возникла новая опасность. Гангрена. Состояние резко ухудшилось. Лечащие врачи, посоветовавшись с академиком Бурденко, решили срочно произвести высокую ампутацию бедра. Но и это не помогло. Гнойный процесс продолжал распространяться в костном мозгу.

Поезд пришел в Москву утром. Прямо с вокзала Прохор Севастьянович отправился в управление кадров Наркомата обороны. Знал, что в этом учреждении спешить не привыкли, любят откладывать решения со дня на день, поэтому добился, чтобы его сразу назначили на прием.

Генерал-полковник, начальник управления, встретил Порошина с равнодушной вежливостью. О причине вызова заговорил не сразу. Задал несколько пустяковых вопросов насчет дороги, насчет погоды. Прохор Севастьянович не хотел втягиваться в беседу. Видел генерал-полковника не первый раз, знал его неприятную манеру покровительственно, свысока разговаривать с теми, кто стоит ниже по служебной лестнице.

Начальник полистал бумаги в папке, на губах появилась усмешка.

— Ну и расписывают вас тут… Хоть сразу на армию ставь…

Встретил твердый пристальный взгляд Порошина, быстро отвел глаза. Голос зазвучал строже и резче:

— Относительно вас имеются два мнения. Генеральный штаб не против вернуть вас к себе. А Ватутин хочет дать корпус. Но с Ватутиным сейчас не все ясно. Однако такая же вакансия есть у Рокоссовского. У вас-то у самого к чему больше душа лежит?

— Товарищ генерал-полковник, прошу оставить на фронте. Прошу самым решительным образом.

— Все так, — снова недобро усмехнулся начальник. — Все на фронт хотят. Конечно, там и рост, и награды, и слава. А в штабе кто будет? В Москве тоже люди нужны!

Прохор Севастьянович подумал, что, наверно, час или два назад начальник таким же недовольным тоном говорил прямо противоположное кому-нибудь из тех генералов, которые привыкли к штабной работе и неважно чувствуют себя на командных должностях. Говорил для того, чтобы подчеркнуть свою власть: мало ли, мол, чего вы хотите! Как мы решим, так и будет. Видимо, ощущение собственной значимости доставляло ему большое удовольствие. Вслух Порошин сказал:

— На мой взгляд, нецелесообразно отзывать в тыл тех, кто накопил опыт вождения войск.

— Ну, вопрос о целесообразности позвольте решать нам, — чуть приподнялся генерал-полковник. — Вызову в ближайшие дни. Сейчас зайдите к дежурному и оформите документы. Вы в гостинице?

— Нет, на квартире.

— Желаю вам отдохнуть, — сказал начальник, подвигая к себе следующую папку.

Старинный дом на Бакунинской хотели ремонтировать еще до войны, да так и не собрались. Выглядел он неважно: на фасаде кое-где обвалилась штукатурка, облезла краска, стены сделались грязно-желтыми. В некоторые рамы вместо стекол вставлены куски фанеры. Прохор Севастьянович стоял на противоположной стороне улицы, смотрел на знакомые окна, улыбался и хмурился своим мыслям, не замечая любопытных взглядов: люди стороной обходили генерала в длинной шинели, в высокой папахе, стоявшего посреди тротуара.