Дневники архимага. Книга 2 (СИ) - Белинцкая Марина

Шалари состоял из кусочков, которые к настоящему времени сложились в более-менее целостную личность, неприятную, подлую и злопамятную, но младшекурссники слагали о нём и его лысине легенды, а старшие равнялись, завидовали, а некоторые становились теми самыми кулаками, ушами и глазами. Август и его ныне покойный друг Лион видели то, чего не замечали другие: тонкие швы между кусочков склеенных качеств, украденных у других — собственных качеств у Шалари не было. Лион избегал его, Август же старался влиться в авторитетную компанию, и в своих самых смелых мечтах видел на месте Шалари себя. После смерти Лиона Август окончательно растворился в личности главаря. Шалари к этому времени уже склеил собственный образ, сделав швы почти незаметными. Он научился заставлять других делать так, как ему хочется, но при этом, чтобы другие думали, что это их собственное желание. Он говорил — его слушали. Он приказывал — приказ исполняли. Идол всех младших, лысоголовая легенда, никто не знал, из-за чего всего за одну ночь выпали его длинные патлы. Никто, кроме Августа.

В Габриэле тоже было это, изворотливое и властное, но в отличии от Шалари, который состоял из кусочков, Габриэль всегда был целым, и разговаривал он, вытаскивая слова откуда-то изнутри себя, из той глубины, в которую утягивали его глаза. Он не думал, чего хотят от него услышать и как следует вести себя, чтобы получить всеобщее уважение, он брал — и действовал, по правилам или вопреки, не волнуясь о мнении окружающих, и в этом было его преимущество.

— Сегодня Джо придёт. Сгоняй за сухариками.

Август привычно спустил ноги с кровати, но вдруг одёрнул себя, подумав, как бы поступил на его месте настоящий, не собранный из кусочков маг, и вновь почувствовал себя смелым.

— Сам сгоняй, — сказал он.

Шалари оторвался от учебника и особенно долго посмотрел на Августа. Август сделал вид, что не смущён его взглядом. Он очень боялся, что главарь раскусит его страх, но Шалари, в отличии от Габриэля, только казался проницательным, поэтому ничего не заметил. Он опустил взгляд в учебник и перевернул страницу.

«Добром это не кончится» — со странным спокойствием осознал Август, но решил, что если уж он и начал действовать, то будет действовать до конца.

***

«Здесь ничего нет — уходите!» — смеялась стена в подвале.

Габриэль расколдовал вход в сокровищницу, и стена вместе с надписью отъехала в сторону.

Уютное кресло, книжный шкаф, настольная лампа и стол — всё, что помещалась в крохотной библиотеке. Потолок плакал трещинами, стены сыпались чешуйками краски. Время будто остановилось, запутавшись в паутине по углам, слившись с рунами на корешках книг, расстелившись слоем пыли на столе и щекоча её запахом ноздри.

Змеи отнеслись к гостю равнодушно: выползли из темноты, посмотрели и расползлись по углам.

В порыве гнева Габриэль кинулся к стеллажу и встряхнул его, точно плодовое дерево. Книги посыпались на пол и на него, на голову, плечи, снова на голову, больно ударяя переплётами и обжигая охраняющими заклятьями. Габриэль чувствовал злое удовлетворение, получая выдуманное самому себе наказание. В воздух поднялась пыль, настольная лампа тревожно замерцала, в тёмных углах взволнованно зашуршали змеи. Не столь тяжёлыми были книги, сколь болезненно обжигало тело защитное заклинание. Боль, такая нужная, такая необходимая, как тот страх на скале, принесла Габриэлю облегчение.

Успокоившись, он оглядел разбросанные под ногами книги, взглядом отыскал книгу с цифрой «один» на обложке, поднял её, и вспыхнула молния. Острый поток боли прожёг руку до ключицы, даже сквозь перчатку боль была настолько сильной, что Габриэль едва сдержал крик, с губ сорвался лишь сдавленный стон. Морщась, он перенёс книгу на стол как горячую чашку супа.

Книга закрывалась на металлическую защёлку, её обложка была окрашена в голубой цвет, рельеф на ней отливал позолотой, корешок был разбит. «По ту сторону времени» — так она называлась. Шрифт на обложке выглядел рукописным, а подпись в уголке «авторство принадлежит архимагу равновесия» взволновала сердце. Габриэль вдруг почувствовал необъяснимый трепет перед сокровенными текстами, текстами, которые держат под замком, под охраной заклятия и ещё чего-то страшного и опасного, о чём предупреждал Август.

Прежде чем открыть книгу, Габриэль несколько раз глубоко вздохнул, затем отстегнул крохотный замочек, испугался звука, помедлил и легонько поддел обложку.

Кляксы, каракули, непонятные надписи и рисунок свиньи — это было явно не тем, чего Габриэль ожидал увидеть на форзаце.

«Они все мертвы»

«Меня не простит.

простит?»

«Разбудил мышь вместо коршуна, возвращаюсь в спячку»

Надписи накладывались одна на другую, расплывались и тускнели, были гигантскими или крохотными, закручивались в спирали и обнимали надписи побольше. Словно кто-то чихнул буквами, и они случайно сложились в слова. Некоторые фразы невозможно было прочитать, некоторые плавно перетекали в рисунок или прятались под крупными кляксами.

«Что общего у птицы и путешественника во времени? Кольцо»

«Вечная песня мёртвого сна»

Наверняка, в каждой фразе содержался смысл, пока Габриэлю непонятный.

«Видел глазами Времени…» — продолжение фразы перекрывала клякса.

«Смерть в кольце — выход?» — вопросительный знак превращался в рисунок птицы, похожей на утку.

Габриэль долго разглядывал форзац, но время шло, и он заставил себя перевернуть страницу. Надписи будто пересыпались с одной страницы форзаца на другую, а может, это лишь померещилось. Далее вместо аккуратных завитков букв, какими обычно писали в древних книгах, Габриэль увидел небрежные штрихи торопливого почерка — книги архимага явно не предназначались для чужих глаз, и начав читать тест, Габриэль в этом убедился.

«Меня зовут… а впрочем, неважно. Я пишу этот текст, чтобы не лишиться рассудка. Никому не будет дела до моих заметок. Я — глупый мальчишка, провалившийся в прошлое и не нашедший пути назад. Моя любовь увела меня в пропасть, и нет мне надежды, нет мне спасения…»

Почерк неожиданно оказался понятным. Едва вглядевшись в его штрихи, Габриэль с лёгкостью разобрал текст, и вместо научной информации неожиданно заглянул за кулису чьей-то жизни. Сперва даже усомнился, архимагом ли была написана эта книга. Но охраняющее заклятье жглось, и надпись на обложке подтверждала авторство. Габриэль продолжал читать.

«Арис назначил меня учителем младших классов. Счёл мои знания удивительными, хотя я считаю, я необразован и глуп. Я в западне и ужасе, но их интерес спасает. Не помню, когда ел в последний раз, но помню урок, с которого они не хотели уходить. Я попал сюда, и моё сердце разбилось; оно разбитое до сих пор, но теперь каждый его осколок в их бережливых руках»

«Лечение загноившейся раны»

Текст неожиданно оборвал возникший на следующей странице заголовок, жирно подчёркнутый несколько раз. Далее подробно описывалось, как лечить гноящуюся рану в условиях средневековья. Архимаг даже пытался нарисовать эту рану (гной вышел очень правдоподобным и мерзким), а потом Габриэль обнаружил список правил, которые должен соблюдать человек, страдающий припадочной болезнью.

Читая, Габриэль подумал, что он на верном пути, и вот-вот доберётся до лекарства, которое поможет исцелить болезнь отца, но лекарские заметки закончились, и начался план какого-то школьного урока, он бы о свиньях и рунах.

Записи были непоследовательные, сумбурные, словно это был личный дневник, хламовник, склерозник, ежедневник, как у отца.

Две страницы были исписаны ничего не значащими для Габриэля именами. Может быть, это были списки учеников.

Далее вновь начиналась личная запись:

«Аисис соблазняет меня, но она мертва, как все остальные. Жив лишь я, а мир вокруг — красивая декорация минувших столетий. Не могу смотреть им в глаза, не вижу искр, даже в глазах младенцев. Смотрю на них, и мне чудится, как они растут, взрослеют, и вот уже они не дети, а старики — одной ногою в могиле. Я продолжаю смотреть и вижу, как истлевают их тела и оборачиваются в прах кости. Они — семена минувшей эпохи, а я странник, занесённый в прошлое глупостью и любовью»