Советы пана Куки - Радек Кнапп

— Ведь если их не будет, АПС и сама перестанет существовать.

Фрау Симачек обдумала это и осторожно кивнула:

— Именно поэтому для АПС важен каждый голос. Вам бы тоже следовало голосовать за нее.

— Но у нас ведь нет австрийского гражданства, — озадачил ее Лотар.

— Вот как. Ну, может, это и к лучшему. Быть жителем Вены — дело непростое. Раскройте хоть «Кроненцайтунг». Медицинские сестры душат невинных пенсионеров подушками. Домохозяйки живут со своими овчарками, как с мужьями. И потом еще эти маленькие крестьянские детишки, которые по десять лет проводят в ящиках, не видя ничего, кроме моркови. Тут и спросишь себя, что мы за люди. Меня, например, совершенно не удивляет, что каждый второй прыгает из окна, едва переменится ветер.

— Конечно-конечно. Вы уж, пожалуйста, угощайтесь, — Лотар указал на поднос. — Булочки не кусаются.

— Тут вы правы. Меня пока еще ни одна не укусила, — засмеялась фрау Симачек.

Она засунула булочку в рот и огляделась.

— Должна вас похвалить. Настоящие мужчины, а чисто, будто здесь живут девушки.

— В прошлую пятницу господин инженер даже выстирал занавески, — сказал Лотар.

— Ну надо же! Такой крепкий мужчина, а стирает, как женщина.

Фрау Симачек снова посмотрела по сторонам. Словно пронзила все вокруг рентгеновским лучом. И заметила хрустальную вазу, стоявшую на полке в заднем ряду, — Болек недавно получил ее от кого-то в подарок.

— Какой чудесный сосуд для цветов. И из хрусталя. Не могли бы вы и для меня достать такой же?

— Не так-то это легко, — сказал Болек. — Ведь это не просто ваза.

— Что он имеет в виду?

— Это русская ваза. Из Волгограда.

— Постойте-постойте, раньше ведь Волгоград звался Сталинградом?

— Именно, — сказал Лотар. — После смерти Сталина его переименовали.

Фрау Симачек подавила вздох и снова посмотрела на вазу.

— Тогда не надо. Под Волгоградом русские сожрали моего мужа.

— Простите, что сожрали?

— Ну, нашего господина супруга. Моего Симачека. Хотите верьте, хотите нет. Такой голод был, уже после сражения, что вопрос стоял так: или ты сейчас же что-нибудь съешь, или умрешь. Есть было совершенно нечего. Война все уничтожила. Единственное, чего было вдоволь, — это пленных немцев. Выжившие рассказывали потом, что русские предпочитали кушать тридцатилетних немецких солдат. А моему Симачеку было тогда двадцать девять. Мне прислали потом только расческу и пуговицу от формы. Я плакала три недели. Не помогло. Если уж сожрали, значит, сожрали.

Мы с Лотаром переглянулись. Быстрее всех среагировал Болек:

— Вам нужно выпить водки.

— Вы думаете? А она у вас есть? Ну если это не русская водка, я, пожалуй, выпью стопочку.

Болек достал из шкафа бутылку польской водки и налил фрау Симачек полную рюмку.

— А вы что же? Не будете?

— Мы водку терпеть не можем, — сказал Болек. — И русских тоже.

Фрау Симачек сделала глоток и с грустью посмотрела на хрустальную вазу.

— Все-таки они делают красивые вазы, приходится признать.

— Очень красивые. Никто и не спорит. Талантливый все-таки народ.

— Но жестокий. Говорю вам, если бы после войны не пришли американцы, у нас бы сейчас на каждом углу были русские. Это же настоящие звери. Они мучили детей и насиловали всех женщин от семи до семидесяти. Вы можете себе представить, как можно изнасиловать такую пожилую женщину, как я?

Ответить никто из нас не решился.

Фрау Симачек опустошила рюмку и поставила ее на стол.

— Иисусе, вот дьявол!

Она вытерла губы и взяла в руки конверт с деньгами, который все время лежал перед ней.

— Деньги любят счет.

Хозяйка раскрыла конверт и пересчитала деньги. Там было ровно шесть тысяч шиллингов.

— Ага. Вальди уже с нами.

Она засунула конверт в сумку из крокодиловой кожи и посмотрела на часы.

— Господи, уже почти час, а в два мне к парикмахеру.

Фрау Симачек встала с кровати и направилась к выходу. Мы втроем провожали ее.

— До свидания, будьте молодцами, — сказала она. — Особенно ты, Лотар, учись прилежно, и когда-нибудь попадешь в парламент. Но все-таки слишком много за книгами не сиди, глаза испортишь.

Честно говоря, глаза Лотару могла испортить разве только витрина ювелирного магазина.

— А тебе, Болек, надо бы съездить на Майорку. Что-то ты больно бледный. А вы, Вальди, раз уж вы теперь с нами, не могли бы как-нибудь подстричь меня?

Решись я когда-нибудь кого-нибудь подстричь, о парике следовало бы позаботиться заранее.

Лотар вскочил с места.

— Ну конечно, он будет очень рад вас подстричь, фрау Симачек. Он сделает вам первоклассную прическу.

— И сколько за это возьмет?

— Совершенно бесплатно.

— Не может быть! Когда же?

— На прощанье. Когда мы будем съезжать с квартиры.

С тех пор, как я живу вместе с Лотаром и Болеком, время мчится с бешеной скоростью. Болек всегда приходит с работы в шесть вечера. Он готовит себе поесть, потом два часа смотрит телевизор, чтобы забыть об отбойном молотке. Лотар почти не выходит из дома. Говорит, у него каникулы. Но уж если вышел, ни за что не вернется с пустыми руками: непременно прихватит где-нибудь что-нибудь из электроники.

Только на прошлой неделе он притащил домой три плеера, четыре автомагнитолы и фритюрницу. Готов побиться об заклад, что рука у него ни разу не дрогнула. Болек пытается относиться к этому спокойно, но, увидев фритюрницу, не смог скрыть волнения. Как все славяне, он обожает картофель «фри». Поэтому, когда Лотар все же уступил ему фритюрницу за полцены, он согласился не называть его больше «дешевым карманником».

У меня все хорошо. Случай с бассейном давно забыт, как и прочие неприятности. Я по-прежнему часто гуляю по центру города. Теперь, когда я стал зарабатывать, Вена кажется мне совсем другой. Иногда я заглядываю в кафе «Аида» и высматриваю официантку с заколкой в форме кита. На работе дела идут в гору. Бернштейн увеличил мою зарплату на десять шиллингов в час, и по утрам здоровается со мной за руку — он совершенно уверен, что это принесет ему удачу. С недавних пор он делится со мной некоторыми подробностями своей частной жизни. Я узнал, что он женат, и жена его — бывшая парашютистка. Когда ему нужно уйти, он спокойно оставляет магазин на меня. В конце недели даже доверил отнести недельную выручку в банк в специальной жестянке из-под пива и положить в сейф, откуда заберет ее в понедельник. В жестянке было около сорока тысяч шиллингов, и значит, я не просто нравлюсь Бернштейну — он мне доверяет. Я рад, что дядюшке Милошу ничего об этом не известно. Впрочем, по его понятиям, мое падение состоялось уже давно. Еще в тот момент, когда я пил с Лотаром на брудершафт. Да, чуть не забыл. Недавно Болек встретил здесь девушку, с которой вместе учился в школе. Он хочет нас с ней познакомить, и я жду не дождусь этого события, да и Лотар, по-моему, уже озаботился, где бы по такому случаю раздобыть «Шанель № 5». Надеюсь, Болек не выпьет нечаянно духи раньше времени. И еще кое-что. У меня сегодня день рожденья.

Я мысленно закрыл дневник и положил руки под голову. Стояло чудесное воскресное утро, и можно было спокойно поваляться в постели. Некоторое время я рассматривал потолок, будто на нем расписана вся моя будущая жизнь. Правда, разглядеть ничего не удалось. Я мог бы лежать так целую вечность. Ну хоть раз в жизни имею я право провести свой день рожденья спокойно. Без свечек и открыток с глупейшими пожеланиями, например, чтобы я поскорее стал летчиком.

Насмотревшись вдоволь в потолок, я снял пижаму, оделся и вышел на кухню. Болек уже ушел в костел. Он один из немногих, кто ходит туда помолиться. Лотар сидел за столом и листал «Кроненцайтунг», прихваченную где-то во время утренней прогулки.

Я подошел к холодильнику и вынул два яйца. Поставил на огонь кастрюльку с водой и положил в нее яйца. По утрам я никогда не заговаривал с Лотаром первым, ждал, пока заговорит он. Такая уж у него причуда.

— Только послушай, — сказал он, когда я сел за стол. Он вернулся к предыдущей странице и стал читать: — Самая умная в мире собака живет сейчас в Южной Африке. Она умеет считать до семи и различать некоторые геометрические фигуры. Способности четырехлетнего фокстерьера обнаружились совершенно случайно. Хозяин заметил, что из всех игрушек собака больше всего любит резиновый мяч, на котором нарисован равнобедренный треугольник. Он заинтересовался, с чего это вдруг, и связался с ветеринарным институтом в Йоханнесбурге, чтобы там помогли ему объяснить загадочные пристрастия четвероногого друга. Первое же исследование собаки, которую, кстати, зовут Сократ, превзошло все ожидания ученых. Сократ не только отличает треугольник от круга, он умеет даже производить простейшие вычисления. Ученые из Йоханнесбурга вполне допускают, что этим способности собаки не ограничиваются, что и выявят дальнейшие эксперименты.