Советы пана Куки - Радек Кнапп

И тут только я понял, почему он так легко согласился. Хитрец Болек знал ахиллесову пяту Бернштейна — тот был суеверен, как старая дева.

С того дня я ежедневно в восемь утра приходил в магазин на Мексикоплац и торчал там до шести вечера. У нас было два помещения: небольшая задняя комната, где располагался кабинет хозяина, и просторный торговый зал с прилавком и кассовым аппаратом. Там-то я и работал. Если не сидел за кассой, то расставлял игрушки на витринах или на полках. Если делать было совсем нечего, приделывал куклам Барби головы, отвалившиеся при перевозке. Надо заметить, что ни одна игрушка не теряет голову так легко, как Барби, и вскоре я мог проделывать эту операцию с закрытыми глазами. За все про все я получал сорок шиллингов в час. Но согласился бы и на меньшее. Я был так благодарен Бернштейну, что в его присутствии носился чуть ли не со скоростью света. Просто не знал, как еще выразить ему благодарность. Про себя я по-прежнему удивлялся, с чего это он вдруг принял меня на работу. Ведь несмотря на рекомендацию Болека, я родом из страны, где во все времена не особенно-то жаловали евреев. Бернштейн не мог этого не знать, как и того, что и ныне у меня на родине по-прежнему полно людей вроде дяди Милоша.

Когда мне было лет десять, к нам в школу пришел странный человек, назвавшийся дядей Милошем. Стояло лето, но он вошел в класс в застегнутом на все пуговицы черном кожаном пальто и принялся громко перечислять, по каким признакам распознают евреев. Для наглядности даже нарисовал на доске крючковатый, как у Бабы Яги, нос и сказал, что не заметить еврейский нос так же трудно, как красный сигнал светофора. К сожалению, он не объяснил, зачем это нужно — замечать еврейские носы. Собирался растолковать на следующий день, но, видимо, что-то ему помешало — во всяком случае, больше мы его не видели. Остался только крючковатый нос, нарисованный на доске.

В первые дни Бернштейн внимательно приглядывался ко мне. Впрочем, как всякий хозяин к своим работникам. Он выходил из кабинета и осматривал полки, на которых я только что расставил игрушки. Поначалу он не говорил ни слова. А через три дня сообщил, что я могу остаться у него на месяц.

С этого дня он стал все чаще втягивать меня в разговор. Первым делом попросил рассказать обо всех счастливых случайностях, пережитых мною в Вене. Я поведал ему о своем посещении магазина «Билла», где меня не выдала кассирша, оказавшаяся моей соотечественницей, о гостинице «Четыре времени года», которая и впрямь оказалась самым тихим и живописным местечком в городе, повторил, при каких обстоятельствах познакомился с Болеком. Ведь это стало самой счастливой случайностью из всех.

Бернштейн внимательно меня слушал, потом сказал:

— У вас явные признаки того, что называют «теневой удачей». Вам редко выпадает чистое счастье, зато в беде удача неизменно улыбается вам. Раньше многие люди рождались с подобным даром. Теперь таких счастливчиков очень мало, но даже и они часто о своем даре не подозревают. В наше время все верят в случай. Новое божество, которому теперь поклоняются. Но ведь случайностей не бывает, — он указал рукой на свой магазин. — Пятьдесят лет назад произошло событие, открывшее мне глаза. Тогда я еще жил со своими родителями в Лемберге. Однажды приехали бульдозеры и сровняли с землей весь квартал, в том числе наш деревянный дом, вынеся оттуда все, что было в нем деревянного. Не пожалели ни мебели, ни моих игрушек. Дело в том, что поблизости построили бумажный комбинат для Советского Союза, и каждый килограмм сырья был на вес золота. Там выпускали туалетную бумагу, раскрашенную под американский флаг. К годовщине Революции. Мне было семь лет, когда советские люди начали вытирать задницы моим домом. И хотя с тех пор прошло уже пятьдесят лет, я по-прежнему каждый день задаю себе вопрос, почему именно тот квартал, наш дом, нашу мебель? Ведь были сотни других городов, оккупированных советскими войсками. Тысячи других кварталов, миллионы других домов и миллиарды игрушек. Но на туалетную бумагу пошел именно тот, где жил я. С этого момента я понял, что случайностей не бывает. Как по-вашему, случайность, что единственный на всей Мексикоплац игрушечный магазин принадлежит именно мне? Продавая калькуляторы или часы, я заработал бы вдвое больше. Но нет, я продаю игрушки. К тому же, только пластмассовые.

Теперь я понял, почему Бернштейн не похож на других торговцев с Мексикоплац. Как всякий, кому в жизни пришлось столкнуться с несправедливостью, он ценил свою особость. Даже одевался иначе. Всегда в отглаженных вельветовых брюках и пиджаке. По сравнению с другими торговцами, он смотрелся английским лордом и, надо сказать, разговаривали с ним соответственно.

Но был у него еще один секрет, обнаруженный мною совершенно случайно. Или, как сказал бы Бернштейн, по прихоти судьбы.

На пятый день моей работы Бернштейн ненадолго отлучился. Я остался присматривать за магазином и от нечего делать принялся собирать что-то из «Лего». В детстве мне так и не довелось подержать в руках эти кирпичики, и теперь вдруг проснулось желание наверстать упущенное. К тому же незадолго до этого мне попалась на глаза статейка о том, что игра с конструктором помогает мужскому мозгу расслабиться.

Я был настолько погружен в свое занятие, что не заметил, как в магазин кто-то вошел. Только когда этот кто-то встал прямо перед моим прилавком, я поднял голову и увидел молодую женщину, одетую довольно необычно. На ней были сапоги, брюки для верховой езды, и вообще она выглядела так, словно только что галопом прискакала сюда на лошади. Она оглядела меня с ног до головы и кивнула, будто ее подозрения подтвердились.

— Примерно таким я вас себе и представляла, — сказала она. — Слишком юным, неопытным, одним словом, инфантильным.

— Простите?

Я был поражен, что совершенно не знакомая мне женщина, очевидно, знает меня, и смог пробормотать лишь маловразумительное «простите?»

Она указала на собранную мной конструкцию и совершенно спокойно продолжала:

— Этот прямоугольник сильно напоминает бассейн, который вы вместе с другими неудачниками выкопали в Лайнце. Впрочем, если вы таким образом пытаетесь преодолеть неприятные воспоминания, я готова взять обратно слово «инфантильный». Юность и неопытность остаются.

Я оглядел свое сооружение. Оно и впрямь представляло собой прямоугольник, по форме напоминавший бассейн.

— Такое впечатление, будто вы знаете обо мне все. Можно поинтересоваться, откуда?

— Йозеф Бернштейн отнюдь не из тех, кто «молчит, как могила». На работу он вас взял потому, что вы якобы счастливчик. А так как по этой части у него явно не все дома, вопрос о вашем трудоустройстве решился за несколько секунд. Ловко вы это провернули, Вальдемар.

— Вовсе не я, а мой друг Болек. Откуда вы знаете, как меня зовут?

— Догадайтесь с трех раз. Ваше имя — первое, что сообщил о вас Бернштейн.

— Могу я спросить, как вас зовут?

— Нет. Самое время сменить тему. Позовите Йозефа. Мне нужно с ним кое-что обсудить.

— Боюсь, ничего не выйдет. Его сейчас нет.

— Не может быть. Мы же договорились о встрече.

— В это время шефа всегда нет. Любит немного прогуляться по Мексикоплац.

— Шеф? — Она вертела словечко на языке, будто хотела хорошенько его распробовать. — Впечатляющее слово. Вам бы разок посмотреть, как ваш шеф трижды стучит по дереву, чтоб не сглазить, или плюет через левое плечо, встретив на улице черную кошку.

— Шефу пришлось многое пережить.

— Возможно. И вскоре переживаний еще прибавится.

Она посмотрела на часы:

— Когда он вернется?

— С минуты на минуту. Подождите его.

Она улыбнулась мне приторно-сладко.

— Ну уж нет. Лучше я пешком отправлюсь на Луну, чем хоть минуту стану ждать мужчину. Передайте ему кое-что!

— Конечно.

— Отлично! Дайте мне, пожалуйста, Барби.

Она указала на куклу, стоявшую позади меня на полке.

— В ананасовом платье? С удовольствием.

Я протянул ей куклу. Она взяла ее в руки и уставилась на нее с явным отвращением. Все-таки женщины — великие актеры. Вот они улыбаются, а уже через секунду у них вдруг делается такое лицо, словно под блузку заползла змея.

— Передайте шефу, что у него ровно час для того, чтобы позвонить Ирине. А если не успеет, то пусть вот с ней отправляется сегодня в театр, а потом в постель. Пока, Бассейн.

Она бросила мне куклу, и я ее поймал. Во всем, что касалось Барби, я приобрел известную сноровку.

Женщина направилась к выходу. При каждом ее шаге сапоги скрипели так, будто где-то недалеко палили из револьвера.

С куклой в руке я смотрел ей вслед, пока она не скрылась из виду. И вдруг отчетливо осознал две вещи. Во-первых, у Бернштейна есть любовница, которая моложе его, по крайней мере, вдвое. И, во-вторых, сама она ужасно похожа на кого-то, кого я хорошо знаю. Но не могу вспомнить. Хотя разгадка все время вертится у меня в голове.