Азиаты - Валентин Рыбин

Разошёлся Артемий Петрович, гости его насупились и очи долу опустили. С трудом дождались окончания обеда. Расходились молча, кланялись на прощанье, только Осип Судовников нарочно задержался, чтобы ещё раз сказать губернатору о своём боярском происхождении. Осип и без того был человеком смелым, а тут ещё хмель в голове и отвага в сердце.

— Позвольте мне, ваше высокопревосходительство…

— Чего тебе, холоп?! — рыкнул Волынский. — Или выпил мало! Вася, налей ему ещё, — приказал Кубанцу,

Мажордом подморгнул гайдукам, те бросились к четверти, налили в литровую кружку. Осип закуражился, отмахиваться стал, понимая, что от такой порции можно умереть. Тогда Волынский выпроводил его за порог и закатил такую оплеуху, что представитель старого боярского рода отлетел на несколько саженей, едва не задев головой за последнюю ступень губернаторского подъезда.

— Борзых на него! — прорычал губернатор и тут увидел женщину лет сорока, которая стояла через дорогу и с любопытством разглядывала губернатора. Вмиг забыв о Судовникове, Волынский вперил взгляд в неё: — Тебе чего надобно, баба?

— Да вот пришла взглянуть на сынка Петра Артемьевича, бывшего нашего воеводы, да кажись пришла не ко времени…

— Поди сюда… Ты знала моего батюшку?

— А как же, родимый ты наш заступничек! Пётр Артемьевич не раз у меня бывал, и за стол не брезговал садиться.

— Спал с тобой мой батюшка? Ну, говори… Молчишь… А я и без тебя знаю, что спал, потому как такую красотку не мог он оставить без внимания. — Волынского качало из стороны в сторону от выпитого, и он еле держался на ногах.

Гайдуки, видя, что губернатор сильно подвыпивши и может навлечь на себя сплетни со стороны казанских обывателей, ввели словоохотливую даму в дом и усадили за стол. Волынский последовал за ней:

— Кто ты, каких кровей? Батюшка мой разборчив был в бабах…

— Вдова я… Муж имел звание капитанское, да представился лет десять тому назад. Дочка у меня от него…

— А сколько годков дочке?

— Осьмнадцатый пошёл. Скоро замуж отдам, сваты уже наведывались.

— Н-да… — Волынский сглотнул слюну и облизал сухие губы. — А живёшь далеко ли?

— Да тут же, через дорогу. Как протрезвеете, так и заходите.

— Подлая баба, — оскорбился Волынский. — Ты что, не видишь, с кем разговариваешь?! Где это видано, чтобы губернаторы по обывательским домам лазили! Убирайся прочь…

— Спасибо, ваш высокопревосходительство, и на этом. — Женщина встала и торопливо удалилась.

Волынского раздели и уложили спать. Проснулся он среди ночи как и в былые времена от тоски и сухости во рту. Гайдуки принесли ему квасу. Отпив из кружки освежающий напиток, губернатор вспомнил о вчерашней вдове и спросил:

— Как зовут даму, которая тут была?

Гайдуки отвечали, что знать не знают, но если потребуется…

Волынский, вновь повалившись в постель, устало выговорил:

— Узнайте, где живёт, как зовут и хороша ли дочка у неё? Если красива, приведите в кабинет вместе с матерью.

Утром после завтрака представили ему обеих. Волынский некоторое время внимательно разглядывал женщин, размышлял про себя: «Красотой, пожалуй, астраханской Ланочке не уступит, да вдобавок свежа, никем не тронутая ещё. Лицо белое, дородное и очертания дворянские — что нос, что глаза. Причёска тоже на западный манер, высокой шапкой светлые волосы вздымаются. Груди маловаты, но зато бёдра хороши и талия тонка». Волынский руку протянул, чтобы ощупать девицу, но вовремя спохватился и лишь зажал в ладони её хрупкие пальчики.

— Зовут как? — спросил, сдавливая ей ноготки, отчего барышня зарделась румянцем и глаза у неё заблестели.

— Язык проглотила от счастья, сроду ведь генерала не видала, — торопливо пояснила благодетельная мамаша. — Юленькой её звать,

— Юля, — наконец произнесла и сама барышня.

— Ну так что ж, Юленька, — попросил Волынский, — ты пока иди домой, а мы поговорим с твоей маман. — И дождавшись, когда прикроет за собой дверь барышня, он обратился к её мамаше:

— Каких благ от меня желаете, Авдотья Ивановна? Говорите без стеснения:

— Да ведь просьба у меня одна: не успел покинуть воеводство ваш батюшка, как городской магистрат отобрал у меня сад и приписал к соседнему, казённому, а в саду яблоньки, а под яблоньками огород, на котором росли кабачки, чеснок, лук и салат. Прошу вас, заступника нашего, отдать мне, что взяли?

— Отдадут, куда они денутся! — охотно пообещал Волынский. — Завтра указ напишу, а сегодня вечерком, как стемнеет, ты мне Юленьку пришли: пусть у меня в комнате уберёт.

— Может, сама приберу, хуже не сделаю, довольны останетесь?

— Стара ты для меня, Авдотья… Для батюшки — куда ни шло! — он озорно засмеялся и смолк, тут же сказал с угрозой: — Только не вздумай шутить со мной, раздавлю, как мокрицу. Сад получишь, только дочку свою научи, чтобы не противилась. Тебе сад, а ей бриллианты… На, возьми. — Он достал из шкатулки ожерелье и подал Авдотье.

Вечером Юлия пришла, и ввёл её в спальню к губернатору мажордом Кубанец. При свете свечи выглядела она ещё краше, чем днём. Чёрные глаза горели, словно два агата, но сама являла собой девицу безвольную, готовую ко всему.

— Нравится тебе мой подарок? — спросил он, беря её за руки.

— Больно дорогой, — отозвалась она робко и на сопротивляясь ему. А он усадил её на колени, ощупал груди, дрожащими руками начал расстёгивать пуговицы на платье. Раздевая её, спросил:

— Говоришь, сваты приходили… От кого, если не секрет?

— От нашего иконописца, Никифора Смирнова. Надоел он маменьке своими приставаниями, а у самого ни кола, ни двора, — дрожа от жаркого озноба, ответила Юлия.

— Незачем тебе за него идти, со мной тебе слаще будет, — прижимая её к себе, страстно заговорил губернатор.

Отпустил свою новую возлюбленную под утро, украсив её запястье дорогим, с рубинами, браслетом. Юленька уходила бледной и измученной, но переполненной любовью к Артемию Петровичу. И обращалась к нему на ты, как приказал он после того, как овладел ею. Повиснув у него на шее, долго не могла оторваться и шептала счастливым голосом:

— Входила к тебе, как к страшному зверю, руки и ноги немели от страха. А ухожу онемевшая от твоей жаркой любви.

— Иди, иди, моя ласточка. Впереди у нас с тобой — целая жизнь. — Волынский с трудом расцепил её руки, проводил во двор и приказал гайдукам сдать барышню с рук на руки её матери.

Жарко взяла за душу Артемия новая любовь. Проведя следующую ночь в одиночестве, он уже страдал без возлюбленной и думал только о ней. На третью ночь, едва стемнело, Кубанец привёл её, не менее страдающую от разлуки. Бросились они в объятия друг друга и всю ночь напролёт наслаждались любовью. И так пошло у них — то через день, то каждый день. И один Бог ведает, когда бы кончилось мучительно радостное счастье, но вот пристал к казанской пристани струг и вышла из него на берег Александра Львовна с дочурками. Обыватели, бывшие на пристани, послали за губернатором, и он скоро явился в сопровождении Кубанца и гайдуков. Степенно и чинно поцеловал Артемий Петрович супругу, взял дочек на руки и понёс в гору, а гайдуки занялись багажом губернаторши. Александра Львовна шла за мужем и диву давалась, сколь светла и красива Казань. Сверху солнце и золотистые купола собора, под ногами трава зелёная, а дальше за стенами кирпичные дома и сады. Села губернаторская семья в тарантас и поехала по городу, всполошив обывателей. Дом Александре Львовне понравился: большой и просторный, в несколько комнат, терраса во двор и цветы всюду. Вошла губернаторша в спальню и ужаснулась:

— Боже мой, хоть бы постель к приезду жены убрал, разбросано всё. Да и подушек понатащил на кровать, словно тут ты не один спал! Ну, Артемий Петрович, без меня ты прямо-таки одичал.

— Дык одичаешь, — охотно согласился Волынский, наблюдая, как проворно супруга убирает кровать. Вот встряхнула одеяло, вот подушки взбивать начала. И вдруг застыла в немом удивлении и поднесла на вытянутой руке к лицу супруга женские портки в кружевах.

— А это что означает? Я тебя спрашиваю, что это означает! — закричала вне себя Александра Львовна.

— Право не знаю, Сашуля. Воевода тут до меня жил, наверное, его супруга забыла свои порточки. Выбрось их на помойку, не обращай внимания…

Довод супруга показался ей не очень-то убедительным. Начавшаяся перебранка кончилась рыданиями Александры Львовны. Глядя на мать, заревели и дочки. Волынский с досады сел на коня и уехал к псарям посмотреть на своих борзых. К вечеру вернулся, посмотрел на толстенную супругу, и сердце его сжалось от неприятной тоски. Но что поделаешь, пришлось играть роль соскучившегося мужа, чтобы отогнать возникшие подозрения о его супружеской неверности.

Через несколько дней, возвращаясь из деревни, куда подался на неделю, а вернулся на третий день, дабы четыре дня провести с Юленькой в её доме. Волынский оставил коня с коляской у псарей, а сам пробрался к возлюбленной. Юленька, истосковавшись по милому, на шею ему бросилась. А Евдокия Ивановна сразу же и ляпнула: