У черты заката. Ступи за ограду - Юрий Слепухин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Ну что? — ласково спросил он, коснувшись ладонью ее волос. — Не нужно плакать, моя маленькая, все равно все это уже прошло… Я только советую тебе никогда об этом не думать: такие воспоминания ни к чему хорошему не приводят. Ну, успокойся…
Беба рывком подняла голову.
— Да разве я о себе, Херардо! — крикнула она. — Неужели ты не понимаешь — я ведь потому и пришла к тебе, что почувствовала, как тебе сейчас тяжело! Видит небо, я отдала бы все, чтобы хоть как-то тебе помочь, Херардо, — а что я умею? У меня ничего не получается, я не умею связать двух слов, но если бы только ты поверил в мое желание утешить тебя, то, может быть, тебе стало бы немного легче… Если бы ты понял, что ты вовсе не такой одинокий, как тебе кажется. Я знаю, Херардо, я такая глупая — тебе нужна была бы другая девушка, конечно, я это понимаю, — но мне так хочется что-то для тебя сделать, пойми! Мы с тобой знакомы всего две недели, а мне кажется, что уже прошел целый год… Херардо, я ведь знаю, что ты хороший, и ты вовсе не стал хуже оттого, что с тобой так получилось, — пойми это!
— Ну успокойся, Беба, успокойся… — тихо сказал Жерар, прижимая к груди ее голову. — Я верю в то, что ты говоришь, верю, что у меня есть настоящий друг. Успокойся, не нужно. Я и сам не собираюсь делать из этого трагедию. Просто мне очень тяжело… Было тяжело, пока не пришла ты… Вот видишь, если ты хотела мне помочь, то уже и помогла…
— Ты слишком спокойно это говоришь, Херардо, чтобы я могла тебе поверить! — крикнула Беба, подняв голову и глядя на него заплаканными глазами. — Ты сейчас говоришь, как заводной человек. Разве я этого не чувствую? Скажи, Херардо, что я могу для тебя сделать?
— Ты дала мне свою дружбу — это очень много, дорогая…
— Я хочу дать тебе не только дружбу. Я хочу дать все, все, понимаешь? И мне от тебя ничего не нужно взамен, мне только нужно видеть тебя снова живым человеком. Слушай, Херардо… — Беба слегка отстранилась от него и прямо посмотрела ему в глаза. — Я не скрываю от тебя моего прошлого, правда? Я вовсе не невинная девочка, я уже знала мужчин. Но клянусь тебе спасением моей души, — она перекрестилась, — что никому из них я никогда не говорила того, что сейчас хочу сказать тебе. Херардо, хочешь, я останусь сегодня у тебя? Хочешь, чтобы я все время была с тобой до тех пор, пока ты не успокоишься и не перестанешь чувствовать себя таким одиноким? Скажи, Херардо, это сможет тебе помочь?
Жерар снова привлек ее к себе.
— Моя дорогая девочка… — медленно сказал он, поглаживая ее волосы, — ты сама не понимаешь, на что идешь… Я ведь никогда не смогу дать тебе того счастья, которого ты заслуживаешь.
— О каком счастье ты говоришь? — прошептала Беба. — Я хочу только одного счастья — дать тебе хоть немного радости. Неужели ты откажешь мне в этом, Херардо мио?..
В огромном городе, миллионами огней озарившем небо над спящей пампой и сонными водами Ла-Платы, часы на башнях и колокольнях разноголосо отзвонили половину второго. В одном из кафе на авениде Коррьентес, где еще не затихала жизнь, уныло сидел за столиком будущий врач дон Эрменехильдо Ларральде, бесцельно переставляя перед собой пустые бутылки из-под пива и размышляя над причинами, помешавшими рыжеволосой девушке прийти в девять часов к обелиску. Та, о которой он думал, в этот момент находилась за несколько кварталов от него. Она лежала, прижавшись горячей щекой к плечу любимого, и широко открытыми глазами смотрела в потолок, по которому перебегали разноцветные отсветы мелькающих за окном реклам.
В это же самое время приятель будущего врача — будущий президент — с одурелым видом и съехавшими с переносицы роговыми очками сидел над «Проблемами колониализма» и, бормоча что-то себе под нос, делал выписки в толстую тетрадь. В маленьком кабинетике, несмотря на распахнутое настежь окно, было душно, и будущего президента давно клонило ко сну, но одним из его жизненных правил было строгое соблюдение ежедневного рабочего расписания, а он сегодня весь день учился играть в гольф и сейчас наверстывал упущенное.
В старой части города, на тихой и тенистой от платанов улице, в одной из комнат ветхого двухэтажного особняка спала на своей узкой кровати черноглазая Дора Беатрис, прапраправнучка капитан-генерала испанской короны дона Педро Мануэля Гонсальво де Альварадо. Укрывавшая ее простыня сползла на пол, на лежавшую перед кроватью вытертую шкурку оцелота, и Дора Беатрис спала крепким сном молодости, уткнув нос в подушку. На ее письменном столе, рядом с увядающей в стакане веточкой жасмина, тлела антимоскитная спираль и лежал развернутый томик Публия Корнелия Тацита, с отмеченными для перевода местами, повествующими о злодействах Сеяна. Дора Беатрис получила на осень переэкзаменовку по латыни, но сейчас ей снился не Сеян и не Тацит, а некий инженер-авиаконструктор по имени Фрэнклин Хартфилд.
Сам мистер Хартфилд в этот момент тоже спал — в откидном кресле рейсового «грейхаунда», разогнанного до семидесятимильной скорости по отполированному миллионами шин бетону федеральной автострады номер 54. Ледяная февральская крупа била в окна и вихрилась в конусах света перед лобовым стеклом, шофер лениво жевал резинку, поглядывая на укрепленную на приборном щитке карточку маршрутного расписания. Выйдя из Уичиты в девятнадцать тридцать, автобус только что миновал Тайрон, уже на территории штата Оклахома, и через час должен был пересечь границу Техаса. До конечного пункта маршрута — Албукерк, штат Нью-Мексико — было еще девять часов пути.
Мистер Хартфилд, или просто Фрэнк, — молодой человек в квадратных очках без оправы, подстриженный коротким ежиком еще по университетской моде, — во сне ворочался в своем кресле и безуспешно пытался вытянуть затекшие ноги. Когда предстоит проехать семьсот миль — удобнее сделать это в слипинге, но услуги железнодорожных компании не всегда по карману для человека, который уже шестой месяц носится из штата в штат в поисках работы. Сейчас Фрэнк ехал на Юг, куда его спешно вызвал Рой Баттерстон — бывший однокурсник и собрат по корпорации Бета-Ипсилон-Тау. Месяц назад Рою посчастливилось устроиться в конструкторское бюро завода «Консолидэйтед эйркрафт», и теперь он обещал постараться втиснуть туда же и старого грешника Хартфилда.
Старый грешник ворочался и охал во сне так, словно и в самом деле был уже в преисподней. Его мучил дикий сон. Правда, сначала снились всякие приятные вещи: будто он получил работу, женился на Трикси Альварадо и уже умеет говорить по-испански, но потом началась чертовщина. Вместе с Трикси и двумя большими боссами из НАКА[12] он приехал на испытательный аэродром Роджерс Лэйк, где сегодня шла в облет его новая машина. Они вошли в охраняемый часовыми ангар и — проклятье! — увидели бригаду механиков, которые спешно обмазывали глиной стреловидный фюзеляж перехватчика и обкладывали его огнеупорными кирпичами. Боссы из комитета переглянулись, а механик в белом комбинезоне подошел к прибывшим и сказал: «Мистер Хартфилд, по вашему указанию машина покрывается термозащитным слоем для испытаний на скорости теплового барьера». Боссы стали ехидно посмеиваться. «Проклятые кретины, — пытался закричать Фрэнк, — на защитное покрытие идет керамет, а не кирпичи!» — но голоса у него не стало, он хотел крикнуть — и только беззвучно шипел, разевая рот. «Насколько известно, этот Хартфилд уже с первого курса отличался идиотизмом», — заметил один из боссов, и Трикси, соглашаясь, весело закивала головой. «В таком случае пускай он сам и летает на своей печке, — решительно сказал другой и обнял Трикси за талию. — Дорогая, вы не хотели бы провести со мной пару недель в Лас-Вегас?» — «О, хоть месяц, я обожаю Неваду!» — воскликнула она и, оглянувшись на Фрэнка, игриво показала ему нос. Все трое, взявшись под руки, направились к выходу вприпляску, высоко вскидывая ноги в этаком френч-канкане. «Трикси!!» — в диком ужасе заорал он, кинувшись вдогонку, но вместо крика опять послышалось шипение, а колени стали ватными, и вот он уже лежит в скрюченной позе между штабелями шамота, пытается крикнуть и выбраться — и не может…
Проснувшись, Фрэнк подскочил и ошалело огляделся вокруг. Спящие пассажиры покачивались в такт плавным толчкам, под потолком слабо светился ряд голубых плафонов. Было жарко.
— Ох, будь я проклят, — с облегчением вздохнул он, усаживаясь на место, ослабил узел галстука и расстегнул воротничок. Пальцы еще дрожали от пережитого страха, он выдвинул пепельницу из спинки переднего сиденья и закурил. Посмотрел на часы — до рассвета было еще далеко. За окном мелькал снег и вспышками проносились огни встречных машин.
Выкурив сигарету, он успокоился. Интересно, как обернутся его дела в Нью-Мексико. Устройся он сейчас, и через год-другой можно будет выписать Трикси в Штаты… Он достал из бумажника маленький — размером в спичечную этикетку — портретик, завернутый в целлофан. Синие ночники под потолком давали слишком мало света, Фрэнк зажег спичку. На лице его появилась блаженная улыбка. Он смотрел, пока спичка не обожгла пальцы, потом бережно спрятал фотографию и откинулся на спинку кресла, закрыв глаза и продолжая широко улыбаться.