По ту сторону Стикса - Юлия Сергеевна Васильева

в лицо гравием, кинется — все что угодно. Но байкер безропотно встал, стараясь не опираться на правую ногу, возможно, та была сломана. В глазах его все так же читалась ярость, но он стоял спокойно, не двигаясь, будто его пригвоздили к этому месту.

— Ну что, Фриц, теперь будешь знать, как оставлять ключи в зажигании. — Курильщик повернулся к толстяку-Канцлеру. — Неплохо он тебя отделал, а? Боже, с какими кретинами приходится иметь дело. Боз!

Он кивнул на толстяка лысому верзиле с палкой, и Аарон сразу же направился в его сторону. Канцлер попытался пятиться, но страх перед этим человеком путал ему ноги, сбивал координацию движений. В результате он упал на задницу и, едва не поскуливая, начал отползать. Затем вдруг что-то вспомнил и лихорадочно зашарил трясущимися руками по карманам.

— Керб, вот они, Керб! — Закричал он, едва не плача, протягивая вверх ключи. — Мальчишка сам завел.

Человек в костюме жестом остановил Аарона и снова повернулся к Го.

— Все занятней и занятней. Неплохой улов на сегодня, — Он повернулся к лысому. — Мелюзгу сдашь Кобальту. Оружие на склад. И передай триаде, что мы хотим поговорить.

Глава 7. Тихая заводь

Пузик сидел в кресле, подобрав под себя ноги, и с аппетитом уплетал пирожки — только за ушами трещало.

— Вкусно! — Отсалютовал он куском оставшейся корочки в сторону Додо, бродившей вдоль стен и разглядывавшей развешанное на них оружие.

— Может, заберете его с собой? — предложил Фрэй из-за барабанной установки, беспечно постукивая палочками по альтам, за что удостоился мрачного взгляда от Рыбы.

— А что, я согласен — с такой кормежкой! — Мальчишка взял второй пирог и с каким-то детским обожанием посмотрел на Додо.

— Когда нам можно будет вернуться обратно? — прервала идиллию Рыба.

— Вам настолько не нравится гостеприимство резервации? — Фрэй выбил торжественную дробь.

— Да пошла ваша резервация… — девушка разразилась замысловатой многоэтажной бранью.

Мы втроем присвистнули.

— Да, господа, по сравнению с этим мы — члены кружка любителей поэзии серебряного века, — резюмировал Фрэй и несколько раз нажал на педаль, имитируя хай-хэтом аплодисменты. — Никто вас не держит — идите хоть сейчас. Пузик, проводи дам до пропускного пункта.

Девчонки вышли, настороженно оглядываясь. Мальчишка залихватски подмигнул.

Как только дверь закрылась, улыбка сползла с лица Фрэя, будто ее там никогда и не было. Шрам на лице налился кровью и превратился в безобразный рубец, пульсирующий, словно отдельное живое существо.

— Что ты знаешь об этих девицах? — Спросил он, откладывая палочки и выбираясь из-за установки.

— Ничего. Но это не они, поверь мне. Просто случайность.

— Случайность… Слишком много случайностей в последнее время. Ты мог погибнуть, — Он взял пульт и включил телевизор, висевший на стене.

— Очевидно.

— И кому ты так мешаешь? — Вопрос был обращен в пространство и явно не требовал ответа.

— Судя по всему, тем же, кому мешал Монах.

— Почему тогда не я?

— Что, гордость задело?

Прозрачные глаза Фрэя остались холодны — он не был настроен шутить.

— Просто картинка не складывается.

Звук телевизора стал громче. Выпуск вечерних новостей в самом разгаре. Не понимаю, зачем Фрэй смотрит их каждый раз. Никто не говорит ни слова о том, что происходит в резервации. Они не делают вид, будто нас нет: вроде как мы существуем, но упоминать о нас неприлично.

— …партия уже опубликовала свою предвыборную программу. Одним из главных пунктов по-прежнему является упразднение особой зоны, что не может не эпатировать консервативно настроенную общественность. Лидер ДзСР назвал само существование резервации уродливой гримасой демократии…

На экране подтянутый человек лет пятидесяти давал репортеру интервью. Волосы политика были тщательно уложены. Точно от такого же русо-пепельного оттенка уже несколько лет пытался избавиться Фрэй, настойчиво выкрашиваясь в огненно-красный.

— Идиоты, — простонал он, не отводя пристального взгляда от экрана, — еще рано. Слишком рано.

— Ты сам говорил, что в резервации никогда и ничему нет подходящего времени, — заметил я, отворачиваясь от телевизора, чтобы осмотреть коллекцию Фрэя — с тех пор, как я последний раз был в этой комнате, она значительно пополнилась.

Вот керамбит с серповидным лезвием — его название я знаю только потому, что Фрэй долго хвастался. Это, кажется, скин ду. Неужели он собирается купить себе шотландские гольфы, чтобы носить клинок за подвязкой? Вот этот я не знаю, но явно старый, что-то из антиквариата.

— Ты не понимаешь.

— Ну так объясни. — Больше всего меня раздражало, что он никогда не рассказывал о мотивах своих поступков, не раскрывал смысла своих странных фраз. И если с другими я мог почерпнуть информацию из эмоций, то Фрэй был для меня загадкой. Иногда я ненавидел его за это — впрочем, даже без всяких недоговоренностей мне всегда было, за что его ненавидеть.

Вот и сейчас он махнул рукой, словно бы показывая, что бесполезно.

— Нет уж, объясни, — раздраженно продолжал я, — почему мне нельзя жить как нормальному человеку?

— Дело не в тебе, а во всех нас. Граница резервации сейчас как дамба — напор по разные стороны слишком отличается. Если они откроют затворы, вода хлынет, затапливая город.

— И что же, по-твоему, надо делать?

— Уменьшать разницу. Сейчас мы в состоянии только брать. Но…

— Но?

— Но с нашим потенциалом мы могли бы дать гораздо больше, чем они представляют. Нужно только время.

— Время и все?

— Время и труд.

— Фрэй, ты утопист. — Я погладил острый край одного из сякэнов, которые были в фигурном порядке прикреплены на стене. Сюрикэн напоминал цветок. — Утопист и сказочник.

Он не ответил, снова уткнувшись в экран.

Я строю из себя циника, но, пожалуй, сам не верю в то, что говорю. Он не сказочник. Если какая-то идея приходит ему в голову, он развивает ее до конца. Если он принимает какое-то решение, то исполняет его с маниакальной настойчивостью. Временами это страшно, словно рядом с тобой не человек. Иногда же наоборот, чувствуешь себя недочеловеком по сравнению с ним.

Помню, когда