По ту сторону Стикса - Юлия Сергеевна Васильева

— Пока не знаю. Потом перезвоню.

Я кружил по квартире, не понимая, что со мной. Затем заставил себя остановиться, глубоко вдохнуть и выдохнуть, замереть.

Либо у меня галлюцинации, либо слышны слабые частые щелчки, как тиканье часов, только быстрее — не секунды.

Я бросился к выходу, из-за волнения едва совладал с замком, распахнул железную дверь и тут же столкнулся с кем-то на входе, от неожиданности, даже не успев вовремя перейти в боевую стойку.

На меня таращились круглые от испуга глаза вчерашних знакомых.

— А мы тебе пирожков принесли, — пролепетала Додо неуверенно.

— Быстро вниз! Шевелитесь! — Я с трудом вытолкнул обеих девиц на улицу.

Как раз в этот момент наверху рвануло. Посыпались стекла с остатками жалюзи, и из моего окна повалил сизый дым.

— Вот и угостили человека пирожками, — мрачно резюмировала Рыба.

Глава 6. Ловля мальков

После того случая с коробкой Фрэй если и предлагал мне что-то доставить, то это было нечто невинное, вроде определенной марки сигарет, не продававшейся в резервации, и столь же малооплачиваемое.

Я потихоньку начинал узнавать своих соседей по общежитию и товарищей по несчастью. Поначалу они меня не очень интересовали, и я скорее стремился закрыться от них и их эмоций, но все равно довольно быстро обрывки информации сложились в целую картину. Что-то они рассказывали сами, а то, чего не хотели рассказывать, я видел во внезапных вспышках видений. Чаще всего это были эмоционально-яркие, но очень негативные события.

Жаба был евреем по национальности, впрочем, его внешность с самого начала не оставляла в этом сомнений. На самом деле его звали Иосиф. Очень застенчивый, очень робкий, он постоянно пытался спрятаться от всего за нашими спинами. Даже за моей, хоть я тоже не бог весть какой смельчак и доставал ему в ту пору едва ли до плеча. Вопреки убеждению, что родственники быстро забывают оказавшихся в особой зоне, каждую неделю на пропускном пункте появлялась полная женщина с корзиной еды — мать Иосифа. Она всегда плакала, но никогда не заходила в саму резервацию: некоторые стереотипы так легко не разбивались. Именно из-за ее корзин Жаба получил свое прозвище. Не то чтобы он не делился каждый раз с нами, но, по мнению Го, делился недостаточно охотно.

Спросите, за что попал в резервации тихий еврейский мальчик? Пожалуй, пока что этот рассказ я оставлю при себе, тем более что ответ на этот вопрос я тоже узнал далеко не сразу. Зато эффектно — с этим не поспоришь.

Взамен лучше расскажу, за что в резервацию попал Го. У него был довольно редкий дар, можно сказать, идущий в ногу со временем. Ему подчинялась техника. Я не знал, как он это делает, да и он сам толком не понимал. Он мог починить часы одним прикосновением или точно так же завести машину без ключа, заставить автомат выдать банку газировки без денег. К несчастью (или к счастью) в резервации практически не было машин, не говоря уж о торговых автоматах. При должном обучении Го мог бы стать страшным оружием, и господа из Комиссии по угрожающим здоровью нации отклонениям, ни за что не упекли бы его в резервацию, если бы не одно но… При первой же встрече Го набил морду инспектору.

Я каждый раз невольно улыбаюсь, представляя эту картину — улыбка получается нехорошая. Может, мне тоже стоило подраться с Николаем? Хоть боевого духа во мне нет ни капли, но, да, это принесло бы мне огромное моральное удовлетворение.

В общем, комиссия просто побоялась связываться с Го — малолетний правонарушитель, в свои шестнадцать уже покрытый татуировками с ног до головы, главарь подростковой мотоциклетной банды, вспыльчивый и агрессивный — он мог создать больше проблем, чем принести пользы. Весы качнулись не в ту сторону.

Из родственников на материке у Го остался только пьяница-отец. Однажды я видел его на пропускном пункте. Он едва держался на ногах, и, судя по всему, язык у него заплетался точно также, как и конечности. Он не замечал, что сын, к которому он пришел по пьяному угару, стоит напротив бледный, как мел, и едва себя сдерживает. В тот единственный раз Го сунул старику в карман свои последние деньги и чить ли не силой вытолкнул его с территории.

Может быть, никто не замечал этого за его привычкой материться как сапожник, задевать и подначивать каждого, чуть что, кидаться на людей с кулаками, но он стыдился, стыдился самого себя. Потому что очень отчетливо понимал, как сильно отличается от нас — детей, выросших в тепличных условиях. Даже я, детдомовец, не представлял себе, что такое улица, даже я получил хоть какое-то образование, что уж говорить о Жабе, и тем более о Фрэе — золотом мальчике.

Отец Фрэя был видным политиком, главой партии, несколько раз участвовал в президентских выборах, но все как-то не срасталось. Мать — светская львица с какими-то аристократическими корнями, которые уходили так глубоко, что к ней постоянно обращались исторические музеи с просьбой выкупить что-нибудь из семейных реликвий. И Фрэй, предпочитающий урокам игры на рояле ударную установку, вставивший несколько серег в ухо и, бог весть, куда еще, не вылезающий из тяжелых армейских ботинок, вместо того чтобы носить дизайнерскую обувь. Обычная необычная семья.

Ничего странного во Фрэе не было, разве что чуть более развитая реакция, да гипнотизирующие глаза, так завораживающе преломляющие свет, что, казалось, светятся изнутри, как хрусталь под лампой. Не было ничего странного до тех пор, пока папаша Фрэя не перешел дорогу не в том месте и не тому человеку. Его припугнули — он не поверил. И тогда на подростка обратили внимание: внешне никаких отклонений выявить не удалось, но глаза, как косвенный признак «сбоя в цепочке», говорили о том, что есть что искать. Кровь Фрэя отправили на анализ ДНК, который дал положительные результат — латентные способности. Они могли никогда не проявиться, могли быть совершенно безобидными, но они существовали. Силы, раскручивавшие государственную машину, не пожелали ее остановить — им нужно было вывести из игры нежелательную фигуру.

Фрэя определили в