Неотвратимое возмездие (сборник) - Юлиан Семенов

Что же представляла собой «армия» Анненкова?

О тех, кого он считал надежными, говорили: были сыты, хорошо одеты и не скучали. Не слишком опасная, по преимуществу полицейская, служба у Анненкова привлекала к нему помимо казачьей верхушки людей, лишенных настоящей опоры в жизни, искателей легкой добычи, дезертиров, уголовников.

Анненков, как мы видели, пополнял свою армию также и за счет мобилизованных крестьян. Их-то, по преимуществу, и засыпали потом пески Ала-Куля. Однако основным контингентом пополнения были добровольцы. К Анненкову липло главным образом состоятельное сибирское и семиреченское казачество, а частью и середняки, привлеченные посулами атамана обеспечить им богатую жизнь.

Кулацкая верхушка крепко держалась за казачьи привилегии: земельный надел в 52 десятины на хозяина, с запасом до 10 десятин, территориальная обособленность и, наконец, войсковой круг и войсковой атаман (иначе — особое управление). Анненков обещал закрепить эти привилегии навечно.

Анненков выделял нарождающуюся национальную буржуазию Туркестана и с ней заигрывал, стремился использовать в своих целях Алаш-орду — националистическую байскую организацию. Были сформированы два алашских полка, потом еще один, получивший наименование «конно-киргизский». А чтобы подчинить их себе не только дисциплиной, но мыслью и духом, привлек для этого «наставников» из числа мулл, явно алаш-ордынской ориентации. Сначала это было сделано для 5-й стрелковой дивизии, приданной Анненкову приказом командира белогвардейского степного корпуса. В приказе говорилось: «Для удовлетворения религиозно-нравственных нужд джигитов киргизских полков разрешаю пригласить лиц мусульманского духовенства (мулл) с отпуском на их содержание средств из казны».

Общественный обвинитель Мустамбаев, казах по национальности, отмечал в своей речи, что Анненков, служивший до войны в Туркестане, хорошо знал жизнь и язык коренного населения, но, так же как и Колчак, презирал его. Молодчики атамана пороли казахов, таранчинцев, дунган и думали, что казахи, таранчинцы и дунгане только для этого и существуют.

Правитель Семиречья являл каждым своим шагом и жестом барское пренебрежение к массам, барское честолюбие. Позерство, откровенное упоение властью были его второй натурой. В личном владении атамана состояла прекрасная конюшня скаковых лошадей. С ней он перевалил Джунгар, а в Китае она стала конным заводом, который Анненков содержал поначалу на паях с губернатором Синьцзянской провинции. У него были личный повар, личный парикмахер, личный гардеробщик. Каждый день его видели в новом мундире: сегодня он кирасир, завтра — лейб-атаманец, послезавтра — улан или гусар. При атамане был отряд телохранителей, хор песенников, управляющий личным зверинцем (помимо лошадей он таскал за собой волков, медведей, лис). После обеда его ублажал духовой оркестр. Был у него и палач — некий пан Левандовский, с которым он обходился весьма учтиво.

Вот это настоящее и было в какой-то мере идеалом того, что он видел для себя в будущем.

Ну, а что он готовил Семиречью, обширному краю, изнывавшему под его палаческим диктатом?

В судебном деле рассказывается, как Анненков намеревался «осчастливить» этот край. План его сводился к тому, чтобы создать свое независимое «государство»: занять Верный, организовать новое казачье войско, стать полным диктатором.

На процессе в Семипалатинске выступали три общественных обвинителя. Каждый из них не только побывал там, где знали правду об анненковской деспотии, но и запасся богатейшим багажом сведений — социальных, политических, чисто военных о белогвардейской контрреволюции, колчаковщине, интервенции, атаманах, о начале и конце анненковщины. Обвинители хорошо знали мемуарную литературу, новейшие труды советских исследователей, были знакомы с периодикой русской белой эмиграции.

Суждения их прозвучали предельно четко:

— Мы судим Анненкова не за убеждения. У нас есть еще, к сожалению, немало старичков, которые никак не могут расстаться со сладкими мечтами о восстановлении монархии. Этих мечтателей судит и переубеждает сама жизнь. Мы судим Анненкова не за монархизм в мыслях, а за монархизм, конкретно проявленный в действиях, за крайне опасные действия по восстановлению царского режима...

Военная коллегия подвела, естественно, итог кровавому пути Б. В. Анненкова и его ближайшего сподвижника Н. А. Денисова: оба они были приговорены к высшей мере наказания — расстрелу.

Так закончилась одна из наиболее мрачных страниц колчаковщины.

П. КАМЕРОН

Ликвидация банд Муэтдина и Рахманкула

Очень тяжелое время переживали в 1920–1922 годах трудящиеся Ферганы. Феодалы-баи, верхушка реакционного мусульманского духовенства объявили молодой Советской власти непримиримую войну. Созданные и вооруженные ими банды басмачей терроризировали население целых областей. Басмачи налетали на кишлаки, города, избивали и грабили жителей, угоняли скот.

Особенно зверствовал басмач Муэтдин Усман Алиев, в прошлом уголовник-убийца. Его банда являлась самой многочисленной и представляла для Советской власти большую угрозу. Обманным путем, спекулируя на хозяйственных трудностях в крае, Муэтдин сумел привлечь в свою банду несколько тысяч дехкан.

Страшные, несовместимые с понятием человека злодеяния творил Муэтдин. Спасти и защитить население от этой шайки для Советской власти и Красной Армии было тогда первостепенной задачей.

О последних днях банды, о ее ликвидации частями Красной Армии, о суде над Муэтдином и другими главарями басмачей и рассказывает в своих воспоминаниях бывший председатель Революционного военного трибунала Туркестанского фронта Петр Алексеевич Камерон.

Эти воспоминания были напечатаны в «Вестнике Верховного Суда СССР» в 1928 году, в десятилетнюю годовщину военных трибуналов.

Разбирая материалы по моей работе в военном трибунале Туркестанского фронта, среди копий приговоров и отрывочных записей я обнаружил две фотографические карточки. На одной из них изображен один из крупнейших вожаков ферганского басмачества, в течение пяти лет оперировавший в восточной части Ферганы и с большим трудом ликвидированный во второй половине 1922 года.

Это Муэтдин Усман Алиев, известный в истории ферганского басмачества под именем Муэтдина-Бека. На другой фотографии — старший советник и начальник его штаба Янги-бай Бабашбаев, именовавшийся Янги-бай Амин. Сняты они были в Ташкентском ОГПУ после разгрома их шаек и захвата их с большинством подчиненных им курбашей (начальников) в начале июля 1922 года.

Глядя на карточку Муэтдина, никак нельзя подумать, что на ней изображен один из самых упорных и влиятельных вождей басмачества, объединявший под своей командой в лучшие для себя времена несколько тысяч человек, которые вели отчаянную борьбу с Советской властью и Красной Армией.

Но это был он — Эмир Ляшкар Баши (главнокомандующий) Муэтдин-Бек Газы[7] (победоносный), отличавшийся особой хитростью и вероломством, сумевший подчинить себе большинство басмаческих вожаков Ферганской области, дважды переходивший на сторону Советской власти и дважды ей изменявший.

Собственно говоря, личность Муэтдина и история его операций против Красной Армии — это история всего басмачества. Как басмач Муэтдин появился в самом начале объединения против Советской власти всех мусульманских контрреволюционных сил. Поэтому после разгрома его шаек неизбежно оказались ликвидированными и другие очаги басмачества в Ферганской, а также примыкающей к Фергане части Сырдарьинской и Самаркандской областей.

Муэтдин Усман Алиев, неграмотный киргиз, начал свои басмаческие операции еще при царском правительстве. Будучи осужден за убийство на 5 лет каторги, он бежал из тюрьмы в горы и примкнул к шайке басмача Османа Курбаши. Вскоре он убил Османа, объявил себя начальником шайки и начал заниматься грабежами и набегами, скрываясь от преследований в горах.

В конце 1918 года Муэтдин с отрядом джигитов в 200 человек влился в отряд Бека, где своей храбростью и умением вести оперативные действия выдвинулся в первые ряды командного состава Мадаминовской армии. В марте 1920 года Муэтдин-Бек сдался вместе с Мадамином Красной Армии и был назначен командиром эскадрона одного из полков Интернациональной бригады. Однако действия нового командира эскадрона вскоре показались подозрительными. Хотя он и принимал участие в боевых операциях на стороне Красной Армии, но в его эскадроне открыто выражалась ненависть к Советской власти, а отдельные отряды по-прежнему занимались грабежами и убийствами. Командиром полка Кучуковым был поднят вопрос о необходимости разоружения муэтдиновского эскадрона, но... Муэтдин предвосхитил предполагаемое разоружение, вывел свой эскадрон в ущелье Аранд и, убив своего помощника Кара-Ходжу и расстреляв верных Советской власти 12 джигитов, в августе 1920 года с остальной частью своего отряда (численностью 390 человек) ушел в горы. Деятельность беспощадного курбаши Муэтдина вскоре широко распространилась в горных районах Ферганской области. Все мелкие басмаческие шайки признали нового «Бека», как начал себя именовать в целях более широкой популярности Муэтдин.