У стен Малапаги - Борис Рохлин

Половой диморфизм — частое явление. На голове и теле самцов появляется нерестовая сыпь, рогообразные бугорки. Первые волнения и невзгоды предстоящего отцовства.

Брачные бугорки и брачные игры. Какие-то синенькие плоды. Что это? Финики? Да нет, тмарим. Лессер Ури, «Гольштинская Швейцария», Маурице де Фламинк, «Пейзаж», Рауль Дуфи, «Ковбойские музыканты», год пятьдесят первый. Ещё кацмапалиты, но и до эскулапов недолго осталось.

У Евгения Ивановича две пламенные страсти. Одна житейская — кордебалет, другая эстетическая — балет.

Просит провести на колосники. Зачем? — спрашиваю. Как всегда, удивил. Сверху, — говорит, — титьки Виноградовой хорошо видны. Одним словом, эстет.

Два Евгения, Евгений Собакин и Евгений Новожёнов. Не хватает Онегина, и ещё одного, звали Евгений, и был бунтарь. Ужасная пора, об ней свежо воспоминание.

Телефоны, адреса, рыба-чистильщик, вечная путаница, а что я должен говорить? Презумция невинности.

Я в своей девичьей, и бабочки в животике. После пяти лет… всё утихает, нет бабочек, нет крыльев, тихой опушки леса. Ничего.

«Если съешь, мне боженька расскажет, — говорила мать. — Не ешь, он всё видит».

Замазала я глаза Николаю Угоднику, а остальное съела. Пришла мама и увидела плачущего Николая Угодника.

Над кроватью картина из фольги «Кот в сапогах», красное, белое, зелёное. Горят свечки. У них ноги длинные, долго гореть будут.

Мамочка, милая, не буду, боженькой клянусь. Розги — ивовые прутья, вымоченные в воде, ивовый манекен анатоля франса.

Детский сад. Кашу за шкаф, а Сашка Носов усёк. Я тебя научу, не говори никому, кто первый придумал. Давись тут кашей да супом. Летом детский сад на природе. По воскресеньям родители приезжают. Провинишься, к ним не пустят. Останутся они за забором, по ту сторону, а ты по эту. Там ведь ягоды привезли. И ещё что-нибудь. Обязательно.

Вторая типография издательства академии наук ссср, москва, г-99, шубинский переулок, дом 10, 1934 год, Тобайас Смолет «Приключения Перигрина Пикля». Те же заигранные пластинки, дребезжащий Вертинский, и не будет этапов, гонений по рельсам сибирским, в колесе повторений останусь вертеться с Вертинским.

Пир во время чумы, записки пиквикского, с окончанием следующей за этим летом зимы окончился двадцать первый год войны.

Всех бабочек в животике убил, не порхают. Сгорела на нём. Тут один появился. Ну, думаю, не отморозилась ещё. Напрасно. И складывал, и раскладывал, как хотел, всю ночь топтал, а огонька нету, и бабочки крылья сложили.

Сначала все боги и богини были быками и коровами с шерстью различного цвета, потом все быки воплотились в одного чёрного быка, а все коровы — в одну чёрную корову. Небесный свод в виде женщины, которая концами пальцев рук и ног касается земли. А бабочки улетели, и Платон не присутствует при смерти Сократа.

Небо — Нил небесный, по которому днём солнце обтекает землю. Под землёй тоже есть Нил, по нему солнце дрейфует в ночные часы времени, как плот по течению реки, как Том Сойер с Гекльберри Финном и негром Джимом по Миссисипи.

Сима, она же Серафима, она же Соня, жила на Фонтанке, в роскошной квартире. Одета — слов нет! Хол-л-ёный хорёк.

«Чистая сердцем, я чиста, чиста, чиста», — утверждала умершая Серафима на выездной сессии загробного суда.

Женщина с кошачьей головой, человек с головой ибиса. Антропоморфные, зооморфные… я встретил вас и всё былое… смотрю на милые черты… как поздней осени порою бывают дни, бывает час…

Прыщавое лицо, зелёное пальто и маленького роста, заполните клеточки и вам пришлют деньги, и яблоки в расную дристочку, и Гёте с Шиллером.

Во двор, на крылечко, направо, по винтовой. Значит, еврей и вальс Бостон. Рю де Бюсси, Рю де Риволи, вдоль Сены, на другом берегу, у метро Лувр, под аркадами. Однокомнатная, сорок квадратных метров, лифт, цетральное отопление, дверь открывается с помощью телефонной кнопки. Француженка, наполовину итальянка, возлюбленный — араб: алжир, тунис, Марокко. Забыл, забыл… пустая комната, на полу обрывки газет, раскрытая телефонная книга, страница одна тысяча сто восемьдесят семь, обгрызанное яблоко, старый чемодан, кожаный, с закруглёнными краями. На подоконнике галстук, серый, в мелкую клетку. Акцент вкуса, иди, — говорят, — ступай, — говорят, — ищи, — говорят, — по свету. И пойду, и брошусъ под большое колесо. Высокий, чистый голос. Никогда так не пела. И смерть.

Сашка Канторин, Женька Политов и влюблены в Людку Апанасенко. Красивая, с несчастной судьбой. Красивой не надо быть.

«Я — Хибискус. Я люблю свет».

Вы вся в русском. Так приятно. В эту историю я не метилась, вышло. К нашим у меня определённое отношение, такое, да, золотой телец.

Сен Жермен дэ Прэ, церковь святого Жермена в полях, освящена двадцать первого апреля 1163.

Ну что, братья и сёстры, пальца в растопырку. У меня нет тепла к этим людям. Мужики должны быть на родине, плохо или хорошо. Подъехал в расчёте, что нет пятидесяти. Думал, годик-два? У нас сетку уронила — и ой-ё-ёй, или на углу столкнулись в полдень, а вечером свадьба. Приятно, что заметили… А что? Не подходит? Кому как.

Вход в трапезную. Крытая паперть семнадцатого, портал двенадцатого. Романский неф одиннадцатого. На перегородках нефа фрески: «Несение креста», «Вход в Иерусалим» и пр.

Делай зарядку, — говорит, — поднимай гантели. Да я только засахарюсь. И зачем я на свет появилась, — выговариваю фотографии, портрету ещё юной и непорочной маман. О доблестях, о подвигах, о славе. Тут и начнётся: истерика, психоз и рожа опухшая.

В приделах Святых Женевьевы и Анны цоколь с аркатурами. В бюро приёмов имеется в продаже дополнительная документация.

Забытые песни и романсы не без собственных и оригинальных композиций, в 19.00, мая 20 числа, далёкие и близкие, этаж первый, есть исполнитель.

Знаешь ли ты? Признаемся, что нет. Отец Вильям Хьювит — деревенский приходской священник. Предан Господу и Богородице. Живёт в деревне Хэмптон, штат Нью-Джерси. Бог есть или Бога нет? Многие доказывали существование Бога, но никто не смог доказать его отсутствие. Значит…

…я научила женщин говорить, мужчин, детей, домашних и диких животных, растения, минералы, — поющий минерал он сомнением замарал, — каролина павлова, багрицкий с тихоновым, микола хвылевой со сковородой, татищев с кириловым, — цветущее состояние всероссийского государства, — из истории вандалов, готов, свевов, венеции, лютеции и пр., аввакум, лютер, фуше с талейраном, пётр первый с меншиковым, гармодий с аристогитоном, андрей белый с сашей чёрным, скиталец, мельмот-скиталец, ярмарка тщеславия, триумф яйца… А мы с Сиёжей нашли в лесу сыаешку, нашли и съели.

Тётя Валя Бояринова замуж так и не вышла, не везло с кавалерами, всё легковесные попадались, неплохие, но летучие, как газ. Дочку Катю, однако, родила. Нинка Бодрова своё счастье с Толькой Вороновым нашла, пьянь ещё та, но не изменял и заботился. Как умел. Пережила Нинка смерть своего любимого сына Жорика, материно самоубийство, как раз годик исполнился, а в семнадцать, когда сказали, стала временами отплывать, качаться. Зрачки в тумане, одна оболочка, и далеко-далеко, едва различимы две точки. Опять провалилась, ушла куда-то, в ей одной известное место отлетела. Отсутствует. Но оно не мешает. Не всем и заметно. Да и возвращается быстро. Надо только не приставать, дать покачаться. Покачается и на твёрдую почву снова ступит.

Блядь, — говорите, — а сами вы кто, господа хорошие?

…закынайко и Виталий зефиров, аркадий эксклюзив и терентий экслибрис, понимаешь, компьютер — это вселенная. А мудак — это галактика, понимаешь? Где твой дом, зуб болит. Уже не болит. Уже не дом. Сумдом. Сохранились поклонницы, берегут, лелеют, организуют уход. Сижу за ширмой, здесь тепло, здесь кто-то есть, не надо свечки, глаза бездонны, как стекло, на ручке сморщенной колечки.

Зелень, яблоки, плетёная корзинка, всё вымыто, чисто, блестит. У Настасьи Кирилловны в бане леший живёт.

Кто такой, неизвестно, может, и мужчина. Женщина одинокая, и с возрастом не в ладах, словно вчера родилась, а сегодня к старости приставлена, чтоб смотреть. Зуба три, все торчком, глаза сияют, что-то есть, Фёдор Павлович незабвенный оценил бы.

…синий мост, цепной, полицейский, очерки бурсы, смерть тарелкина, после авиньона приморские альпы. От дюрера до раушенберга, немного гностицизма, — василиды, Валентины, маркионы, — музыки от баха до…, под липами; по шестое сентября, с одиннадцати до двадцати, по понедельникам вход свободный, площадь церкви святого матфея, новая картинная галерея, уповать надо не на неведомую бабушку, — сказал дон кихот, — а на Бога.

В первой квартирке Тенегины живут, затихают поздно, на втором этаже Витька Лисейкин, ревнивец, мать ревновал, Борька Ручкин, дом 22, квартира 25. И мы жили, все жили, кто на первом, кто на втором, всего-то 2 этажа.