Митральезы Белого генерала (СИ) - Оченков Иван Валерьевич

— Ой, да ладно тебе. Он же лыка не вязал. Завтра проспится и не вспомнит, где куролесил.

— Ты думаешь?

— Что я офицерье в подпитом состоянии не видел?

— Надеюсь, ты прав.

— Да чёрт с ним! Лучше скажи, про лекции они серьезно? Я же…

— А что тебя удивляет? У меня тоже нет диплома, но перед студентами я выступал не раз.

— Ты — другое дело, дворянин и всё такое. Да у тебя папа — профессор!

— А тебя Путилов похвалил.

— И что?

— Боже, как ты всё-таки наивен иногда! — рассмеялся Барановский. — Николай Иванович рассказал, что был у великого князя, к которому не всякого генерала пустят, после чего тут же сделал комплимент тебе, именно как рассказчику и, в некотором роде, популяризатору.

— Однако!

— А ты как думал?

— Надо бы как-то отблагодарить.

— За подряд на паровозы, который получил его завод? Ладно, нам всем пора домой. Сажай своих красавиц в сани, пока не замерзли.

Предложение было на редкость своевременным, поскольку спутницы Будищева были готовы. Обе девушки выглядели обворожительно в зимних шубках, а их сияющие глаза могли свести с ума кого угодно. Правда в глазах Геси иногда мелькало какое-то беспокойство, но она упорно гнала его прочь. Слишком уж много событий произошло сегодня и их следовало хорошенько обдумать.

Стеша же просто безмятежно улыбалась. Она и без того знала, что Дмитрий самый умный и добрый. И если захочет, то достанет даже звезду с неба. А сегодня об этом узнали и все остальные.

Когда-то в этом каземате стояла пушка, которой так и не довелось выстрелить по врагу, хотя жерло грозно выглядывало в амбразуру. Увы, оборонительного значения Петропавловская крепость давно не имела, превратившись из военного форпоста в узилище для инакомыслящих. Поэтому орудие давно убрали, амбразуру забрали толстой решеткой и теперь там сидел заключенный. Когда-то он был молод и даже красив, имел мечты, стремления. Боже, как давно это было! Полгода назад…

Звякнула железом о железо крышка глазка, и чей-то равнодушный взгляд скользнула по сгорбившейся фигуре арестанта. Тот, погруженный в какую-то невероятную апатию, даже не пошевелился в ответ. Затем раздался противный скрип давно не смазанных петель, и отворилась дверь.

— На выход, — нечеловечески равнодушным голосом велел хожалый.

На самом деле, это было не рядовым событием. Обычно тюремщики не разговаривали со своими узниками, и единственный с кем заключенный общался после суда, был священник. Впрочем, общением это было назвать трудно. Седой благообразный батюшка накрыл его епитрахилей и вопросил о грехах. Затем, не дождавшись ответа, сокрушенно покачал головой и, перекрестив на прощание, вышел вон. Поднявшись на разом одеревеневших ногах, отказавшийся от исповеди преступник, с трудом шел по коридору. Его ждала виселица.

Было время, когда он даже мечтал о таком конце, воображая, что это будет прекрасный светлый день, а у его эшафота будет стоять с цветами всё прогрессивное человечество, восхищенное его подвигом. Увы, вместо этого было раннее утро, пустой двор, равнодушные лица палача, конвоиров, прокурора и доктора, который должен будет засвидетельствовать смерть.

— Вы слышите меня? — донесся до приговоренного чей-то голос.

— Д-да, — едва шевеля помертвевшими губами, ответил он.

— Вы — Григорий Назимов?

— К-когда-то меня так звали.

— Вы осуждены за убийство великого князя Алексея Александровича?

— Да, — еле слышно отозвался узник, но видимо расспросы разбудили в нём любопытство и в глазах проявился огонек интереса. — Зачем вы спрашиваете?

— Я знаю, что это были не вы.

— Откуда?

— Это не важно. Просто скажите мне, кто это был?

— Это был я!

— Лжете! Облегчите душу перед смертью, скажите мне, это был…

— Слушайте, вы, — с необыкновенным ожесточением воскликнул Назимов. — Это был я! Я один! Запомните!

Но жандармский офицер продолжал стоять рядом, не обращая внимания на приступ ярости у приговоренного, и когда тот стих, снова задал вопрос:

— Это был Будищев?

— Что?! Да… то есть, нет… зачем вы меня мучаете?

— Скажите только одно слово.

— И что, — почти плача спросил Григорий, — меня не казнят?

— Нет, — не стал кривить душой штабс-капитан. — Вас повесят, таков приговор.

— Тогда зачем это всё?

— Разве вы не хотите остаться неотомщенным?

— Я уже отомстил за весь угнетенный народ…

— Бросьте. Алексей Александрович не сделал никому зла, не занимал важных постов. Не было никакого смысла убивать его.

— Всё равно.

— Хочешь сдохнуть за чужое преступление? — разозлился жандарм. — Ну и чёрт с тобой. Конвой, ведите его!

Вскоре осужденный оказался на эшафоте, после чего ему зачитали приговор. Назимов остался безучастным. И даже когда ему надели на голову мешок, он стоял так, будто происходящее никак его не касалось. И лишь ощутив на шее петлю, он дернулся и что-то промычал, но было поздно. Люк под ногами открылся и бесформенная фигура в сером халате скользнула вниз.

— Плохо Прошка казнит, — вздохнул врач.

— Что?!

— Я говорю, что люк надобно открывать резко, а веревку делать подлиннее, — охотно пояснил эскулап. — Тогда шея под тяжестью тела ломается, и смерть происходит быстро. А теперь придется ждать.

Но палач, которого доктор назвал Прошкой, видимо и сам понял, что совершил оплошку, а потому повис на теле приговоренного, обхватив его руками и ногами.

— Не извольте сомневаться, Ваше Благородие, — приговаривал он, с какой-то сладострастностью чувствуя конвульсии. — Чичас дойдет, болезный.

— Вот подлец! — ругнулся врач и с сочувствием посмотрел на офицера. — Вам, Вельбицкий, видимо, непривычны такие зрелища?

— Не то чтобы, — поморщился штабс-капитан. — Смерть я повидал…

— Нет, батенька, это вам не война. Тут совсем иной склад характера надобен. И чего вас только с Харькова сюда принесло?

— Ситуация сложная. Вызвали всех кого только можно.

— Это да, — вздохнул доктор и показал на казненного. — А ведь всё он! Показал, мерзавец, что и из револьвера убить можно-с!

Это было правдой. Если после неудачного покушения Соловьева террористы переключились было на взрывчатку, делая в подпольных мастерских адские машинки из динамита, то удачный выстрел Назимова заставил их снова вернуться к огнестрельному оружию. За каких-то полгода случилось сразу несколько покушений стоивших жизни трем высокопоставленным жандармам, и только главная мишень террористов — император Александр II оставался пока не уязвимым. Но стрельба не утихала. Ведь одна верная пуля, может решить все беды России…

Графиня Блудова никогда не вела слишком уж бурную светскую жизнь, но были в ней и блистательные приемы, и великолепные балы, и многое другое, что тешит самолюбие в молодости, но по прошествии времени уже не кажется таким важным. Что эти мимолетные радости, по сравнению с вечностью? Однако успеху своего племянника старушка искренне обрадовалась, тем более что и сама была к нему причастна.

— Так ты, mignon neveu, [34] говоришь, что будешь выступать с лекциями?

— По крайней мере, я получил такое предложение. Если честно, сам в шоке. Я ведь не очень образован.

— Пустые опасения, мой друг. Да, есть много вещей, о которых ты не имеешь порядочных понятий, но тебя ведь не зовут преподавать французскую грамматику?

— Слава Богу, нет, — усмехнулся Будищев.

— Напрасно смеешься. Я помню времена, когда гувернерами и учителями становились совершенно пустые люди, ничего не знающие и не умеющие, а их воспитанники потом становились сенаторами и министрами.

— Да. Вы мне об этом рассказывали.

— О, я о многом могла бы тебе поведать, но, боюсь, уже не успею. Старость.

— Не говорите так. Вы ещё о-го-го!

— Оставь эту неуклюжую лесть. Не знаю, какой ты ученый-изобретатель, но придворный бы из тебя точно не получился.