Образ жизни - Яков Тублин

Леитраот[18], Россия!

Поэма

Итак, сотворяется борщ.Сначала берётся капуста,Потом — чтобы не было пусто —Всё, что в огороде растёт:Всё принимаем в расчёт.

Итак, сотворяется борщ.По норме хохлацко-рассейскойИ с примесью той иудейской,Что в области этой кипит,И дремлет до срока и спит.

Итак, сотворяется борщ.Всё дело теперь за приправой,Что найдена под переправой,Под тою Сарептой крутой,Той осенью сорок второй.

Итак, сотворяется борщ.Лишь каплю Варшавского геттоС того или этого света,Щепотку от Бабьего Яра,И «Памяти» крошку с Базара.

Итак, сотворяется борщ.Минутку… Болгарского перца,Кусочек еврейского сердца,Крупинку молдавской травы —Для этой начальной главы.

Итак, сотворяется борщ.Садитесь. Уже наливаю.Перед полётом к СинаюПрисядем за общим столом.Извольте. Хлебайте. Шалом!

Ах, боже мой, чем плохо имя Хаим?А имена Натан и Аарон?Не хуже тех, что часто мы встречаем:Степан, к примеру, или Спиридон.

И в паспортной графе увидишь реже(Такие невесёлые дела),Допустим, Нухем — больно ухо режет.Поэтому и пишем «Николай».

До «Николая» дело нам какое?Но с именем таким полегче жить.И бродит Нухем с вывескою гоя,Хотя вослед, как прежде, слышит:«Жид!»Вот только б нос ещё слегка подправитьИ эти иудейские глаза,И грусти в них немножечко убавить.Возможно всё. Но одного нельзя.

Нельзя забыть, что под тяжёлым камнем —Та, что тебя когда-то родила, —Лежит твоя родная мама Хана.Такие, Нухем-Николай, дела…

А встречал я и таких людей,Которые говорили мне, презренья не пряча:— Не может быть, чтоб минёром был еврей:Какую-то выгоду он преследует, не иначе.Но я старался умерить свой пыл,Когда говорили мне, багровея:— Не может быть, чтоб у мартена еврей был;Просто ему у мартена теплее.Просто он зашибает рубли,Поэтому, видать, и мартен его греет.Не может быть, тоб еврей водил корабли, —Просто ему на волне веселее.Здесь даже не о чем толковать:Знаем мы ваше хитрое племя.Вам сподручнее торговать —Как всегда, так и в наше время.

Не знаю, чем я не угодилЭтим людям, слепым и упрямым.Наверное, тем, что отчество не сменил;Наверное, тем, что в глаза смотрел прямо.А, может быть, тем, что нахлебался всего,Но не ползал, не унижался.И от племени своегоНи под каким видом не отказался.

О, всё ты слышишь,Всё ты видишь,Мой древний, стойкий мой народ!На тёплом, на родимом идишПодводишь общий скорбный счёт.Какие вырыты могилыДля мудрой азбуки твоей,Но всё звучит «Хаванагила»,И возрождается еврей.Что в пятой ты графе напишешь,И что в какой графе иной,Когда ты общим смрадом дышишьЗемли, как мачеха, родной?Любая подлая дешёвкаЗдесь топчет твой природный дар.И что ни день, то вновь уловкаПод самогонный перегар.Фольклор твой жёлтою слезоюИсходит, светлою слезой.Глаза глядят, и рот смолоюНе запечатать: «От азой!»[19]И только души предков светят,Их голоса ещё звучат.Не говорят на идиш дети —Надежда только на внучат.

И до меня терпели и скорбели,Но в годы бед голодных и смертейУзнал и я, что сам из колыбели,Из скорбной той,Узнал, что я — еврей.Что я печатью мечен иудейской,Что я изгой в своей родной стране,Что виноват я матерью еврейской —И знак презренья лишь за то на мне.

И, стало быть, — ни счастья мне, ни славыВ краях российских нечего искать.…У страшной сталинградской переправыЗачем спасла меня от смерти мать?Затем, чтобы потом все эти годы,Весь этот сонм сплошных ночей и днейДоказывать каким-то тёмным гадам,Что я не хуже их, хотя — еврей.Чтобы всю жизнь выслушивать угрозы,И с боем брать гнилые рубежи.

Что толку!Даже Маркс или СпинозаДля них — не больше, чем пархатый жид.

Мне кажется, что все усилья даром,Мне кажется — украли жизнь мою.И чудится — над новым Бабьим Яром,Перед расстрелом я опять стою.

Сколько б ни длился мой жизненный путь —Горечи этой забвенье не тронет:Не воскресить, никогда не вернутьСестру мою Яну и брата Моню.

Да поубавилось ближней родниИ у меня в этом горе вселенском.Под Вознесенском зарыты они,Под Вознесенском…

Всё это снится в предутренней мгле,И подступают тоска и обида:Страшно не то, что их нет на земле, —Страшно, что жив ещё тот, кто их выдал,

(Речь, услышанная и записанная автором на митинге общества «Память» у Казанского собора в Ленинграде в декабре 1989 года)

«… Это иудеи — всей беды основа —Нас лишили воли и земли.Это Каганович, это Троцкий ЛёваРусское крестьянство извели.Это всё они — пархатые поганцы —Разорили дочиста страну.Да не из обрезов, а из обрезанцевКазаков косили на Дону.Вышли, словно вепри из большого леса, —Сразу мор пошёл и недород.И в своих корыстных, подлых интересахСтали, гады, спаивать русский наш народ.Питер и Москву замазали позором,Все святыни обрекли на слом:Повзрывали церкви и соборы —Синагог настроили кругом.Акают и окают для вида,И своё происхожденье скрыв,Носят на исподнем все звезду Давида,Снится им Израиль, Тель-Авив.Всё у них в руках — и власть и сила,Потому и суд они вершат.Вот теперь лишили нас сахара и мыла,Дай им волю — и воды лишат.Ох, мы проглядели с простотой мужицкойЭтот в революции изъян:Свердлов и Зиновьев, Моисей УрицкийПредали рабочих и крестьян.Русичи, страшитесь этой силы грозной!Перестройкой пользуясь сейчас,Из могилы встали Пастернак и Гроссман —Им неймётся опорочить нас.Хватит! Надоело! Мы терпели долго!Терпим, а просвета не видать.Ох, глядите, братцы, как бы наша ВолгаНе стала в море Красное впадать!..»

Я брал уроки у рассвета.И мне далась учёба этаНе так беспечно и легко.Я брал уроки у заката,У речки, у тропы покатой,Что убегала далеко.Когда кипели в сердце слёзы,Я брал уроки у берёзы —Её щемящей чистоты.Когда уже сдавали ноги,Я брал уроки у дорогиИ у небесной высоты.

Я не стремился стать богатым.И мне была сладка растратаДуши бездомной и судьбы.Я брал уроки у разлуки,У птицы, что просилась в руки,У чёрной заводской трубы.

И вот теперь, дождём прошитыйИ градом ледяным пробитый,Я пред зимою одинок.Снег ранний падает и тает,И до земли не долетает,И новый мне даёт урок.

Всю душу отдал Октябрю и Маю,И потому, наверно, без душиЯ дни свои бесцельно проживаюВ промозглой развороченной глуши.

Видать, дана была и мне отвагаПожертвовать и пренебречь собой.И я старался, даже раньше флага,Взойти над баррикадою любой.

Рубил с плеча и левою, и правой,Но вышло так — в том не моя вина, —Что оказался бастион трухлявым,И вдруг открылась «вражья сторона».

Когда знамёна разом все опали,Я увидал такой сюжет смешной:Не те — враги, что предо мной стояли,А те — что были рядом, за спиной.

Что делать мне сегодня, я не знаю:Кого оборонять, кого крушить?Всю душу отдал Октябрю и Маю.Как жить теперь без собственной души?

Унылая бесснежная зима —Черны деревья и темны дороги.И как многосемейные остроги,Стоят в тумане серые дома.

А радио вещает каждый час,Что вот на днях пойдут снега большиеПо Украине и по всей России —Такая радость снизойдёт на нас.

Пока что не светло от этих слов.Душа считает прошлые потери.И остаётся только ждать. И веритьВ пришествие великое снегов.

Толпа сомнений и раздумий тьма;Безрадостные множатся итоги.Черны деревья и темны дороги —Унылая бесснежная зима.

Мне хорошо вдвоём с дождём,И думается просто.Чего мы ждём,Чего мы ждём?Сиротского погоста,Где будут зарастать травойБесхозные могилы?Чего мы ждём,Чего мы ждём,Мой соплеменник милый?

С декабрьским днём наединеИ с веткою раздетой,Маячащей в моём окнеВопросом без ответа.Чего я жду,Чего я жду?О чём ещё болею?Свою надежду и бедуЗачем ещё лелею?

Уже не здесь мои глаза —В иных дождях и зноях.Ещё я жму на тормоза,Но, может быть, не стоит.Уже свистят мои крыла,Уже стучат колёса.Там — ни двора и ни кола,И тысяча вопросов.

У серых заборов,У старых афиш,Последний декабрь,О чём ты молчишь?Последний декабрьНа этой земле,О чём ты молчишьВ наступающей мгле?О том ли,Что лето, как жизнь отцвело,О том ли,Что в мире угасло тепло?Последняя осеньУже за спиной.Глаза уже тянутсяК жизни иной.И первый снежок.Заметает следыПоследней утраты,Последней беды.Последней надежды,Что стала тщетой,И самой последнейТропинки крутой.

Мой город родимый,Как стылый вокзал.Тебя я с собою,Ей-богу, бы взял.…Но ты мне в ответЛишь печально молчишьУ серых заборов,У старых афиш.

В Доме культуры Сорокалетия ОктябряДекабрьским вечером ханукальные свечи горят.Взаимно вежливы: у гардероба не толкается никто.Старый еврей сбрасывает ратиновое пальто.Держит за ручку внучонка Янека;Детство своё вспоминает дед.Ханука-дедова, Янека — Ханука:«Вот тебе, внучек, хануке-гелт»[20].

В тысяча девятьсот девяностом году (кто бы подумать мог?)Жарят евреи латкес, ставят на стол пирог.Те, что всю жизнь не поднимали головы,Слушают ребе Мойшу, приехавшего из Москвы.Даже семидесятилетние не могут его понять —Что уж о молодёжи тогда толковать?

Вот и смычок ударил по высокой струне.Ах, вы дни мои, годы! —И после войны — на войне.

Дед удивлённо склоняется внучеку на плечо:«Ой, кто ж это разрешил?Наверное, сам Горбачёв».

…Полузабытая ХанукаВ Доме культуры Сорокалетия Октября —Того самого Октября,Что Хануку отобрал.

Январских облаков сниженье,И поздний серенький рассвет,И ветра головокруженье,И череда других примет.

Сухой январь ничем не пахнет,Зимы бесцветной медлит власть.И дом, как для беды распахнут,Готовой на порог упасть.

Здесь можно жить четыре жизни,Но будет даже днём темно.И солнце никогда не брызнетВ твоё окно.

Как в стенах старого острога,Которому не рухнуть век,Здесь обрывается дорогаИ замышляется побег.

Не могло такое и приснитьсяРаньше — ни за что и никогда.Я приехал с Питером проститься —В этот раз, быть может, навсегда.

Петербург загадочный и милый,Я здесь был когда-то молодой.А теперь стою, как пред могилой,Над холодной невскою водой.

Будто я — на станции конечной,Будто я — в пустыне ледяной.Кажется: уже шестиконечныЛёгкие снежинки надо мной.

И последнею питейной точкой —Рюмочная на моём пути,Где-то на Васильевском, но точноЯ не помню. Господи прости!

Может, доведётся возродитьсяВ незнакомом мне, святом краю.…Я приехал с Питером проститься,Я на Невском берегу стою.

Всю жизнь свою — с рассвета до заката —В одно мгновенье молча перебрал.И показалось мне, что рядом с братомЯ в Бога верить с той минуты стал.

И чай кипел, и оживала Тора.Потрескивала старая плита,И холодом несло из коридора;А за окном снег русский пролетал.

О, надо ж было столько жить в разлуке —В столпотвореньи бестолковых дней,Чтоб в первый раз два брата-другаТак смаковали слово «иудей».

И если б на исходе дня засталаМеня за чаем даже смерть сама, —Я, кроме Нарвы, повидал немало.И что теперь мне грешных дней сума?!

Прощай, Нарова! Завтра уезжаю,И никогда не возвращусь назад.Рош А-Шана[21] — ба Иерушалаим,Мой милый «ах»[22] — единокровный брат!Как долго нарождалось это словоВ мучениях — все прошлые года.Леитраот, Россия и Нарова!Прости-прощай!И, может, — навсегда.

Сколько пролито крови и слёзНа российских пространствах!Где решится еврейский вопрос?На Ордынке, в посольстве голландском.

Пусть гадают в высоком Кремле,Как нас хоть на прощанье ограбить.Где решится вопрос на Земле?За ордынской оградой.

Вот последняя эта стена,А за ней иудейские дали.Отбирает гражданство страна —Остальное давно отобрали.

Расставания сладко-горьки —От Одессы до Владивостока.Оставайтесь, вожди-игроки.Но — до срока…

Капитан, ты не стой у дверей —Видишь: очередь нынче большая.Даже тот, кто по деду еврей,Уезжает.

Крыльев свист, перестуки колёсЗвуки эти народу привычны.Разрешился еврейский вопрос —На Ордынке столичной.

Вот тебе и новости,Вот тебе урок:Где-то в Хайфской области —Псковский говорок.

Ровно в полдевятогоСтартовала ввысьСкрипка из Саратова.В Тель-Авив катись!

Так — товарец бросовый:В этом нет беды.Жаль — отдали Бродского,Мать его туды!

С кафедр математикиИ от прочих делВундеркинды-мальчики —В Гарвард, за предел.

Что они — не кормлены?Сечены мечом?Ладно, мы их формулу —Гаечным ключом.

Ключ скрипичный хиленький —Иудейский зной.Есть на каждый ихненький —Ключик разводной.

Из Херсона двинулиИ с реки ЛоватьВ путь-дорогу длинную —Счастья попытать.

Ещё пока не позабытыДрузья неповторимых лет.Ворота в прошлое забиты —В грядущее калитки нет.

Все старые деревья пали.А новые когда взойдут?Смыт горизонт. Исчезли дали.Толпа молчит — Мессию ждут.

Вот грянет гром. Вот дождь прольётся.Вот снизойдут на нас снега.Ну а покуда, так сдаётся, —Земля разъята и нага.

В следах разрухи и отравы —Лишь красный прах и чёрный прах…Когда ещё пробьются травыНа грешных душах и костях!

Заварю я к полуночи чаю,Выпью чуть, как праведный еврей,Я последний Новый год встречаюНа солёной Родине своей.

И когда осядет чёрной пыльюСтарый год за узеньким окном,Всё, что за спиною, станет былью,Отгоревшим светом и огнём.

Только пепел серый оседаетНа кострище старом. И в груди.Новый год дорогой осеняет,Новою весною впереди.

Всё забыть? Оставить только имя.О прошедшем думать и молчать.Следующий год в Иерусалиме,Видно, мне назначено встречать.

Где мне взять ещё немного силы,Чтоб продлить остаток скудных дней?Ничего не жаль мне. Лишь могилу,Лишь могилу матери моей.

Как хорошо на белом свете жить,И самому судьбу свою вершить.Вдвойне прекрасней, втрое веселей

Считать всю Землю Родиной своей.Нет выше Бога в мире никого,Нет краше неба в мире ничего.И ты, и я — от Бога одного.

Мы вместе все — из племени Людей:Христианин, баптист и иудей.И кроме Бога — горняя звезда,И кроме неба — вечная вода.Но выше Бога — в мире никого,Но краше неба — в мире ничего.И ты, и я — от Бога одного.

У нас у всех — один всеобщий враг,От колыбели и до Божьих врат.Мы гости — это надо разуметь —Здесь, на Земле. А общий недруг — смерть,И между, кроме Бога, — никого,И дальше, кроме неба, — ничего.И ты, и я — от Бога одного.

Пожар уже — на тверди и в морях,Армагедон уже идёт в мирах:В пустынях, в городах, в горах — везде.И даже на летящей к нам звезде.Кто с нами? Кроме Бога — никого,Что с нами? Кроме неба — ничего.И ты, и я — от Бога одного.

Леитраот, Россия! ВспоминайМеня. Я улетаю на Синай.Идёт к концу двадцатый горький век,О брате мой единый — Человек!Мы с Богом. Кроме Бога — никого.Мы с небом. Кроме неба — ничего.И ты, и я — от Бога одного.

Большой Исход. К Святой Земле — Исход.Туда, откуда и пошёл Народ.Туда плывём сегодня и летим.Неотвратим Исход. Неотвратим!Мы с небом. Кроме неба — ничего.По воле Бога — больше никого.И ты, и я от Бога одного.

Вместо эпилога