Половецкие пляски - Дарья Симонова

Лиза вдохнула свободно, чувствуя себя счастливо отделенной от преклоненного молящегося собрания сирых и слабых, и похоже, что даже бездомных и нищих. Оглянулась вокруг — и чуть поодаль, в левом приделе, увидела Яшу. Яше было все равно, у какой иконы плакать. И он плакал, ни на кого не смотря и ни за кого не молясь. Тупая паника овладела Лизой, менее всего ей хотелось сейчас встречаться взглядом с оголенным горюшком. Она юркнула в толпу, отыскала Маргариту, которая уже откровенно скучала, но, повинуясь инерции, стояла и разглядывала прихожан, — и они быстро покинули обитель печали.

— Ты чего? — спросила Марго.

— Да так. Не объяснить. Я увидела Яшу. Он, по-моему, плакал.

— Да?.. Мне Сонька вроде бы говорила, что у него мать умерла. Единственная его любовь… да я, собственно, ничего не знаю, Венька мало о нем рассказывал. Жалко Яшку. Надо было… А впрочем, ты права. Лучше было сбежать. Мы ему ничем не поможем…

— А может, он и не плакал. Я не так близко его видела. Просто подбородок поджатый и дрожит… Понимаешь?

— Всегда не по себе, если мужик плачет…

— Какой он мужик? Педрилка картонная. Голубые плачут там, где у мужиков не принято… Вот голубых и жалеют. А по сути говоря, пожалеть иногда стоит волосатое большинство — они даже разреветься лишний раз не могут. Голубые более инфантильны, они не душат в себе прекрасные и непрекрасные порывы. Особенно непрекрасные, то бишь естественные… Знаешь, как ни странно, голубым живется свободней… как говорят психологи, у них меньше внутренних свидетелей…

— Ладно, давай не будем… У голубых своей неразберихи хватает. Лучше покурим.

Они отошли в глубь церковного дворика, где с наружной стороны его ограды шла небойкая торговля замусоленной мелочевкой — устаревшими книжками, водопроводными смесителями, детскими ботиночками и прочей дребеденью. Одна из жаждущих принять на грудь продавщиц в смешной зеленой шапке, похожей на мохнатый ежиковидный полушар, нервно справляла нужду, не замечая зрителей. «Сейчас приду», — басовито отзывалась она на чей-то оклик, и Рита с Лизой внезапно развеселились, сбросили с себя весь этот «церковный джаз», критическая масса взорвалась внутри смешливым издевательским состояньицем из серии «так плохо, что уже и хорошо».

Глава 17

«Бедная Лиза»

Каждому по отдельности нужно много. Каждый жаден ко всем сущим лакомым кусочкам. Но двое часто могут довольствоваться малым. Любые двое, независимо от пола, разнополости и возрастных причуд. Лизе с Ритой хватало обычно шести чашек кофе, булочек с маком и разыгравшихся фантазий. Особенно после тревожного дня, сложившего мозаику из треволнений. Наташа, к счастью, принимала важную работодательную гостью и на пришедших внимания не обратила. Они закрылись на кухне — безопаснее места здесь было не придумать. «Здесь тебе и постелим, Ритка», — радостно констатировала Лиза, указав на приятное изменение интерьера — маленькую тахтенку вместо кресла-развалюхи. Рита по случаю приятной возможности не ночевать у Сони сделалась размашистой и неловкой и столкнула нечаянно свой кофе со стола. Кофе успел окатить висевшую на стуле чью-то ангорскую кофту, но темное на темном — шито-крыто.

— Да бог с ним, какая-нибудь старая Наташкина шмотка, — махнула рукой Лиза. — Вот увидишь, завтра она захочет мне ее подарить. Наташа всегда раздаривает всякий хлам, когда расстается с сожителем.

— Что ж, очень мудро, — задумчиво заключила Марго. И черт все-таки дернул ее за язык. — Скажи, а что у вас с Юнисом?.. Ты чего-то в последнее время… не знаю, как поделикатней поглумиться… просто «Бедная Лиза». Чегой-то и не расскажешь ничего. Часом, в Эстонию не намылилась?

— Прекрати, — буркнула Лиза, — у меня все так, что лучше и не говорить. Одним словом, «опять двойка».

— Но, может быть, и к лучшему. Ну что бы ты с ним слаще морковки попробовала!

— При чем тут морковка! — возмутилась Лиза.

— Поговорка такая…

— Поговорка совсем из другой оперы, шевели мозгой, когда языком мелешь.

— Чего ты злишься… Я тебя развеселить хочу!

— Спасибо, я уже навеселилась. С вами, с сифилитиками, — одно веселье. А Юнис, разумеется, пенек с глазами, нудный и паршивый. Куда ему до вас, до Толика, например… Юнис, конечно, с балкона не пописает, поздравляя женщин с Восьмым марта. Никакой в нем изюминки, никакой подковырки. Я и сама знаю. Но хочется чего-то серенького, когда вокруг одно пестренькое.

— Не ври, пожалуйста. Тебе всего-то нужен запасной козырь. Сухой паек на черный день. Не дуйся. Я не говорю, что это плохо. Просто сомневаюсь, прожила бы ты с эстонцем хотя бы неделю, ведь он и тебя, как Наташку, заставлял бы ложки кипятком окатывать и кожуру с яблок счищать. Каково, а?

— Иди ты… Не собиралась я с ним жить, черт побери. Мне был нужен романчик. Бывает же такое — не вместе до глубокой старости и умереть в один день, а просто, например, красиво встречались… ну, полгодика, отвлеклись от неприятностей, от всякой шелухи, кормили голубей на площади св. Марка… символически, я имею в виду.

— Вот именно, милая моя, — «символически». Это в мелодраме может быть символически. А на деле такие романчики чреваты сожительством, скандалами, залетами, детьми, разводами, воссоединениями, изменами или такой вот, как у тебя сейчас, ипохондрией… Мы ведь живые, срастаемся, прирастаем, пускаем корни — быть может, не там и не к тому, но тем не менее. Так уж повелось… Так что не дуйся. Я ведь тоже хотела с Веней завести… — Маргарита басовито и задумчиво протянула: — Роман-нн-чик… А что вышло? Хочешь, чтобы и волки сыты, и овцы целы… уж прости за аналогии.

Лиза недоверчиво зыркнула на проповедующую Маргариту и углубилась в свой «подводный» ход мыслей, хаотичный и спонтанный, но неизменно приводивший все к одним и тем же «баранам».

— …теперь я вспоминаю. Точно-точно, он и раньше упоминал об Ане. И говорил вроде того: она тоже жила на улице Коминтерна. Тоже, потому что на улице Коминтерна живет теперь его бывшая жена. Он постоянно говорит о ней. Я все время слышу о ее гастролях, о ее гастритах, о ее придатках, о ее карьере, которая вот-вот должна состояться, о ее выщипанных бровях и даже о ее бритом лобке. Оказывается Юнис — однажды он набрался и развязал язык — любит бритых «там» женщин. Из-за приятного щекотания, видишь ли. И по его просьбе жена брилась.

— Вот и добрилась! Все равно ведь ушла. Лучше не иметь дело с теми, от кого уже кто-то ушел. Это уже внушает подозрения.

— Что же, по-твоему, разведенные — не люди?! — возмутилась Лиза.

— Ну зачем же… Просто всегда надеешься на свою исключительность. Мол, та, другая, чего-то недопоняла. «Недонравилась». Недолюбила, и вообще у нее бюст на размер меньше, а бедра на два размера больше, и свинина у нее пригорала, и не под теми звездами она родилась. А про себя думаешь — уж я-то не подкачаю. А потом глядишь — у тебя та же бодяга, что и у бывших…

— Хватит. Замолкни. Одно расстройство от тебя, — уставшая от неутешительных сентенций Лиза была готова пустить слезу.

— О господи, Лизка… Ну почему же у тебя все так всерьез? Только не плачь. Или — лучше поплачь тогда уж. Но не слушай ты меня лучше.

— То есть? Зачем же ты тогда говоришь…

— Говорю, потому что нести чушь всегда легче всего. Но ведь необязательно мне внимать в оба уха. Я не Кассандра и не Конфуций. Стряхивай лапшу с ушей. Как говорится, мнение редакции не всегда совпадает с мнением авторов. Поспорь со мной, наконец. Бей себя пяткой и кричи, что ты все равно его любишь. Я пойму. Так даже лучше.

— Фигушки! Ничего я кричать не буду. Не хочу больше и говорить об этом. Хотя, конечно, говорить хочу. Самое ужасное, что только об этом я и хочу говорить.

— Ладно, не страдай. Я согласна. Так и быть. Посвятим творческий вечер Юнису Халитовичу…

Так они и чесали языками до утра. Марго истерически гадала, и расклад ложился великолепный, дама крестовая — жена уходила в прошлое, почти в небытие, а приятное вранье ложилось Лизе бальзамом на душу. Вспоминали даже о Венечке («Чтоб его разорвало на части»), гоготали над Катерининым вонючим парфюмом, который был прозван «клопомором», решили оставить Юниса «запасным», а «основного» завести, начав прибыльный служебный роман. Так и добрались до утра, от кофе пучило животы, глаза и мозги. Начиналось уже тихое безумие бессонной ночи, от коего мир кажется до изнеможения потешным и одновременно до слезливости трагичным. Последнее перевесило, когда на кухне появилась заспанная Наташа, угрожающе поставившая чайник на свой вечный огонь. Она кинула смурной взгляд на происходящее и остановила глаз на скомканной, облитой кофе кофтенке, валявшейся на диванчике. Почему-то она ее заинтересовала…

Через пару минут все стало ясно. Девочки забылись и пренебрегли святой коммунальной тишиной после одиннадцати, из-за чего августейшей гостье не спалось. Это — раз. А главное — злополучная одежка, которая по закону подлости так и не высохла, была вовсе не Наташиным старьем, а принадлежала опять-таки пострадавшей визитерше. И неплохо бы девочкам привыкнуть хотя бы в чужие вещи «рыбу не заворачивать». В общем, что-то у Наташи не сложилось этой ночью, вот она и отыгралась на разгулявшейся Елизавете. Та поначалу хотела возмутиться, но, взглянув на притихшую Ритку, передумала. Рита, напоминавшая встревоженного кролика, безмолвствовала на скрипучей табуретке.