Половецкие пляски - Дарья Симонова

И только теперь себя на том поймала. И в конце концов, спасибо шанкру за это. Венерической темочкой Лиза добила Юниса Халитовича. Он уже давно морщился. Лиза подлила масла в огонь. Что ж, пора открыть чистую страничку. По вселенскому разумению, она всегда ценнее исписанной…

«Ребята, не пьем, лавочка закрывается, завтра к врачу», — объявила Елизавета. Невероятно, но ее послушались. «А можно мне тоже завтра с вами… к врачу», — промямлил Толик. «Можно, зайка, можно, всех вылечат…»

Лиза обреченно оперлась на подоконник. Внизу пропищал, как раненая сучка, соседский «Жигуль».

Глава 15

Зыбкие надежды, грешные мысли и благие намерения

Маргарита завороженно смотрела на докторшу, отчества ее не помнила, Юнис все время называл ее Аней и на «вы», почтительно прогибал перед ней шею, будто в замедленном поклоне, и держался слишком учтиво и просительно — можно было вообразить, что Юнис в свое время задолжал ей изрядную сумму, а теперь пришел занимать снова. Марго робко отвечала на Анины вопросы. Иной раз паузы затягивались, Аня терпеливо отводила глаза в изящных очках в сторону, догадываясь о том, что Рите стыдно, неловко и муторно от своей истории. Но у Ани настолько отсутствовала оценочная мимика, а только шустро ходила тоненькая чернильная ручка в ее пальцах, что казалось — Аня не врач, а прозрачная субстанция в голубоватом халате, снизошедшая из пыли небесной, легкая и безопасная. И сифилис для нее — такая же обыденная и заурядная неприятность, как разбитое блюдце или сбежавшее молоко.

Эти спокойные токи, исходившие от Ани или скорее всего только выдуманные нервическим воображением, выравнивали Маргаритину речь, сжигали страхи и расслабляли Риту до того, что она уже рвалась рассказать всю свою подноготную и разреветься в целительной горечи откровений. Но тут же одергивала себя, и от жесткого и моментального попадания в фокус потели ладошки и верхняя губа. Аня будто бы чувствовала и это…

«Ложитесь», — мягко и гостеприимно сказала Аня, будто предлагала чай с булочками. Смотрела она Риту долго, но без единого больного жеста. В отличие от фурии в консультации Аня не морщилась, не раздражалась, не хлопала Маргариту по ляжкам с окриком «Ну-ка расслабилась!», от чего обычно хотелось, напротив, еще больше окаменеть, шипя «Но пассаран». Ничего такого Аня не выделывала. И когда Марго слезла с кресла, она решила получше разглядеть столь редкий экземпляр отряда «Белых шапочек». Аня была небольшого роста, коротковолосая, со стальной осанкой, и глаза ее уголками опускались к скулам, отчего лицо приобретало страдальческий библейский оттенок. Обычная маленькая женщина с блеклой помадой, отрешенно снимающая перчатки, — но стоило замылить взглядом детали, как в этой эфемерной фигурке проступали непонятная надежность и сила, и Рита медленно вплывала в знакомое с детства потустороннее обволакивающее удовольствие, обычно приходящее, если кто-то нежно и потихоньку расчесывал ей волосы, задумчиво шуршал страницами или по-особому вдруг касался шеи. Это чувство Рита, как ни старалась, никогда не могла вызвать специально, будто оно не зависело от нее совершенно, а было во власти неизвестных безымянных сил.

«Вообще-то на ваш диагноз не похоже», — вывел Риту из оцепенения Анин голос. «Конечно, не похоже, — с готовностью подумала Рита, — пора вообще кончать с этой гнусной историей». Подумала — и изумилась, будто ощутила моментальное пробуждение от затянувшегося сна. Но тут же решила «уснуть» снова, нацепила на себя деланную невозмутимость, мол, теперь уж дудки, раньше времени ликовать не будем… За результатом нужно было явиться завтра.

Завтра. Ничто так не угнетало, как ожидание. Только что, покидая кабинет, Маргарита клялась себе — ни слова о забрезживших надеждах, как тут же и не сдержалась. Лизе сказать, конечно, святое дело, но смущал Юнис, уставившийся на Риту с вежливой неприязнью. Марго старалась не смотреть в его сторону, она знала, что здесь — пропащее дело, и ничего не изменишь, но что значит отвести глаза, если чуешь ненависть по запаху. Но за что, черт побери?! Никто ведь не просил Юниса о вспоможениях, чего ж теперь он гордо пыжится, как самец-топтун посреди курятника, и зыркает на Лизу с досадой. Мол, что, довольна, спасли твою огневушку-потаскушку? Ах да, разумеется. Ведь Лиза просила за подругу. И укоризненно сдвигала бровки, когда Марго издевалась над эстонской мыслью, прибегающей к финишу последней среди прочих. И лучше было бы Маргарите прикусить язык. Отплатить Юнису за заботу было нечем. Да если б и было чем — издеваться над благодетелем неприлично. Но не будь это Юнис — Марго целовала бы спасителю ноги. А так — что-то не то. Маленькая сверлящая душу деталь: Рите протянули руку, но несколько брезгливо. «Может, с жиру бесишься? — рассуждала сама с собой Маргарита. — Сиди и радуйся, дубина, тому, что есть…» Но гонорок в карман не засунешь, и Рита знала — уж ничего не поделаешь, — знала, хоть к гадалке не ходи: Юнис дал деньги не из доброты своей, не из христианских соображений, которых у него — и конь не валялся, а просто дабы швырнуть Лизе в мордашку неоспоримое доказательство — дескать, все друзья ваши в дерьме, и тут выхожу я в белом костюме!

Неблагодарность. Бог накажет. Но нельзя же себя заставить не знать, не чувствовать, не давить нарыв, если он есть. Перед Лизкой стыдно за такие мыслишки. А ей стыдно перед Ритой. Ей-то уж из первых уст известно, какого мнения Юнис о непутевой подружке. Рита была уверена, что разговорчики такие велись, еще как велись. И Елизавета Юрьевна, конечно, самоотверженно возражала. А потом зачем-то врала во спасение, делала невинные глаза и звала Ритку в гости «на эстонские харчи». «Устроим любовь втроем», — вздыхала Рита. «Да брось ты, он будет рад», — уверяла Лиза. Зачем…

Юнис, впрочем, не стал утомлять присутствием, посоветовал Рите не дарить завтра Ане дрянной коньяк, а лучше «птичье молоко». И пошагал по делам. У него, в отличие от остальных, были дела.

Лиза печальными глазами пожилой лошади посмотрела ему вслед. «Ну вот, сейчас разразится еще одно неразделенное чувство», — подумалось Рите. Но Юрьевна на удивление быстро переключилась на радужный медицинский прогноз.

— Давай вдарим по мороженому! Я должна была давно сообразить. Никакого сифилиса и не было! Это фантом! Призрак.

— О господи! Призрак бродит по Европе… Подожди ты радоваться, — Рита более всего теперь боялась обманутых надежд. Но Лизоньку уже понесло. И Рита была не в силах сопротивляться, ибо ей давно надоело, как пони, семенить по одному кругу. Но в радости есть одна существенная деталька — если никто о ней не знает, то ликовать как-то не с руки. Можно, конечно, с улыбкой маньяка замереть на стуле, но что за удовольствие! А в сей момент выплескивать ее никак нельзя. Не хватало только новой пачки сплетен, а также бегущего на запах грязного белья Габе и иже с ним. Опыт значительно укоротил девочкам языки. Никто ни о чем знать не должен. И даже Толик. Толик! Странным образом он стерся с повестки дня — ведь тоже вчера просился на визит к таинственной Ане, видимо, про себя не веря в своего «чудо-медбрата». Но о нем вспомнили только сейчас. Лиза устало махнула рукой. Для нее приблизительный диагноз Анатолия был ясен — проблемы не с головкой, а с головой. Однако Рита опечалилась. «Ну только вот о Толике не нужно печься, — раздраженно отрезала Лиза. — Он своего не упустит. Если ты так раскаиваешься, пойдем помолимся за него». Лиза брякнула это без всякого действительного намерения, просто потому что по левую руку проплывала церковь, но Рита вдруг просветленно и деловито крякнула: «Давай». И они вошли в восковую духоту храма.

Глава 16

«La Crimosa»

Было на удивление многолюдно, а может, просто христианский праздник. Все что-то просили у святых, суетливо крестились; у алтаря, казавшегося отдаленным и невнятным в толпе, шла тихая распевная служба. Рита отошла за свечками. Лиза огляделась — львиную часть прихожан составляли полусогнутые женщины в мохеровых шарфах с болезненными глазами или богобоязненные бабули в нищих одеждах. Отдавало глубокой животной тоской, такой, что Лизе сразу захотелось всплакнуть и сбежать отсюда, что не имело бы никакой пользы — она чувствовала, что печальный вирус ею уже схвачен. За окнами стемнело и вяло застучал снежный ноябрьский дождик.

Рита сунула ей в руку две свечки и сама куда-то по-деловому юркнула. Лиза в слезливости своей и вовсе растерялась, подняла глаза, осмотрелась. Иконы звали на смерть — дескать, другого выхода не предвидится, молитесь и дохните, несчастные. Такие у святых были упаднические глаза. Только Николай Чудотворец выделялся светлым благодатным пятном. Лиза воткнула возле него свои свечки, и начала обстоятельное перечисление хворых и убогих. Народу кроме Толика на две свечки набралось чересчур много, но Лиза махнула рукой на ритуальные формальности. Светлый Николай все простит и копейки считать не будет. Он смотрел на Елизавету сверху вниз, не отводя глаз от нее, ловя ими каждое ее движение, и цепкий этот взгляд, хоть и являлся всего лишь чудным оптическим свойством портретов, воплощался в призрачную чувственную игру. Левый глаз прикрой — вроде святой, а правый прищурь — мирской, седой, красивый. И сподручней докричаться до последнего, ибо он, как люди, легок и грешен в своих фантазиях и в фантазиях о нем.