Между жизнью и смертью - Наби Даули

Раскрылись двери вагонов. На нас пахнуло свежим воздухом. Яркое солнце слепило глаза. Апрель был в цвету. Куда ни глянь, красовались каштаны, точно невесты в шелковисто-белом. Вокруг все утопало в яркой зелени. А вдали горы, горы...

"Так вот какая природа в Германии", - подумал я. Здесь бы жить людям песенной души, добрым и великодушным. Не хотелось думать, что в этом цветущем краю и обитают фашисты.

Но именно они нас тут и встретили. С автоматами в руках они стояли перед вагонами. Здоровенные овчарки возле них поглядывали на нас кроваво-красными глазами. А в стороне, поодаль, толпились мужчины в штатском и изящно одетые женщины. Они, видимо, пришли посмотреть на "живых русских" и теперь, указывая на нас пальцами, довольно и радостно посмеивались. Немецкие солдаты, выпускавшие нас по счету из вагонов, показались мне совсем не похожими на тех, с которыми мы сталкивались до сих пор. Белолицые и подтянутые, они щеголяли в новеньких мундирах, и от каждого тянуло духами.

Надо думать, это были сынки немецких капиталистов. Их не стали отсылать далеко от родителей. Ведь на войне и убить могут. А здесь ни ветра, ни дождичка, и порохом не пахнет, и пули не свистят. Воевать с безоружными пленными - трудно ли! Мне невольно подумалось, что немцы, воюющие на фронте, пожалуй, лучше этих.

Нас выстроили в колонну по три. В лагере мы хоть понемногу, да уже начинали понимать немцев. Но эти тараторили словно на другом языке.

В голове нашей колонны стала машина. По сторонам растянулись в цепочку солдаты. Сзади подошла еще группа конвоиров с овчарками на длинных поводках. Колонна тронулась. Мы двигались дорогой, обсаженной яблонями. По пути лежало живописное село, утопающее в зелени садов. Жители, высунувшись из окон, смотрели на нас, затаив дыхание. Когда мы проходили по центру села, откуда-то выбежала гурьба ребятишек. Выкрикивая что-то, они начали кидать в нас камнями.

- Вот щенки безмозглые! - буркнул Владимир и раздраженно сплюнул.

Вдруг показалось, будто полил дождь. Мы подняли головы - из окон верхнего этажа на нас выливали помои.

- Высоко живут, да душой низки, - сказал кто-то в колонне.

Да, немало низких душ мы встретили в логове фашизма.

За селом перед нами опять легла длинная дорога. Она извивалась змеей по склону горы, уходя все выше и выше. Вскоре наша колонна потянулась по ней в горы.

В этой стране все для нас было чутким. Даже пенье здешних птиц звучало как-то непривычно. Возможно, это лишь казалось нам от тоски.

Время уже перевалило за полдень. Немцы все торопят нас. Видно, дорога еще длинна. В хвосте колонны время от времени раздается рычание овчарок. Это конвоиры натравливают их на отстающих.

Владимир устал. Он с трудом переставляет ноги. Чтобы поддержать, я беру его под руку.

Но он бодрится:

- Нет, нет, не надо. Ты что? Думаешь, я устал? Не бойся, от тебя не отстану...

Мы все идем и идем. По сторонам высятся каменистые горы. На вершинах темнеют высокие сосны. Их тихо покачивает из стороны в сторону. Чем выше мы поднимаемся, тем холоднее становится воздух, деревья редеют.

Я заметил, что один за другим почему-то снимают головные уборы. Что там такое? Через минуту я тоже сбрасываю пилотку.

У дороги справа, точно титан, одетый в черное, одиноко высится среди камней и сосен огромный чугунный крест. На нем надпись:

Здесь похоронены

русские военнопленные,

мершие в 1914 - 1918 гг.

Леденящий мороз пробежал у меня по телу. В колонне стало тихо.

Шаги замедлились. Сами собой опустились головы.

Теперь стало понятно, куда нас ведут. Фашисты гнали нас на кладбище. И этот чугунный крест, казалось, встречал нас у входа...

ВСТРЕЧА С ДРУЗЬЯМИ

Дорога свернула влево. Колонна поползла вверх по хребту горы. Взойдя на самый гребень, мы увидели перед собой широкую и гладкую лощину. По дну ее бесконечными рядами вытянулись длинные приземистые бараки. Издали они походили на металлические коробки, расставленные в ряд. Во всем этом нетрудно было узнать лагерь. Вокруг него по склонам лощины росли хилые, кривые сосенки, а за ними виднелись голые взгорья.

Над нами очень низко плывут свинцово-тяжелые тучи, едва не задевая за головы. Мы невеселы, что-то теснит сердце, отягощая его биение...

К нашему прибытию ворота лагеря были уже распахнуты во всю ширь. Чугунный ворон широко раскинул над ними свои тяжелые крылья. Острые когти его напряжены, клюв раскрыт, глаза выпучены прямо на нас. Ворон упирается ногами в круглый шар, на котором изображена фашистская свастика, похожая на четырехглавую змею.

Немало страшных сказок слышал я в детстве. И вот сейчас, входя в этот лагерь, я чувствую, как все эти сказочные страхи оживают во мне наяву. Я вхожу в ворота под вороном с таким чувством, точно вступаю в гнездовье драконов.

Лагерь охвачен тремя рядами заграждений, а между ними уложены спиральные витки колючей проволоки. Столбы в ограде каменные. Через каждые сто метров поставлены дощатые щиты с изображениями человеческого черепа и двух скрещенных костей - предупреждение, что по колючей проволоке пропущен электрический ток.

Немецких солдат мы уже знали достаточно хорошо. Среди них встречались и очень жестокие, но было немало и таких, в ком без труда угадывалась человечность.

Увидев здешнюю охрану, мы невольно опустили головы. Рослые как на подбор, откормленные, со складками жира на шеях, эти солдаты в черных мундирах напоминали ломовых лошадей. Брюки, плотно облегавшие их бедра, натягивались на каждом шагу. Острые козырьки фуражек торчали хищным клювом. На околышах были изображены черепа, а на рукавах вышиты серебром буквы "SS". Пистолеты эсэсовцы носили в голенищах сапог, а из рук не выпускали палку или плеть.

Нетрудно понять, что нас ожидает.

Володя не отстает от меня ни на шаг. Он побледнел, глаза широко раскрыты. Пережитое и на нем отложило свой след. В густых и черных кудрях его уже заметен серебряный блеск. Еще так мало хорошего видел в жизни паренек, а уже стареет на глазах.

Володя молчит. Нечего сказать и мне. Будущее темно, как ночь. Хоть бы искорка проблеснула!

- Эх, Германия! - произносит кто-то в колонне, и все чувства слились в одном этом слове: и ненависть, и отчаяние, и тоска.

Под окриками конвоиров мы толпами ввалились в бараки. Нескончаемо длинные, они были разбиты на блоки. В каждом блоке нас разместили по сто человек. В три этажа возвышаются койки. Они ничем не застланы. На иных нет даже досок. От железных стен и каменного пола отдает холодом. Маленькие окна зарешечены по-тюремному.

- Тюрьма в тюрьме, - замечает, глядя на них, один из нас.

В бараке не хочется оставаться ни на минуту. Холод пробирает до костей.