Прекрасная посланница - Нина Соротокина

Нельзя сказать, что после двухнедельного пребывания в Петербурге эта картинка покинула его мечты, но она как-то размылась, потускнела, поистрепалась по краям и потеряла четкие очертания.

Дело в Петербурге сразу не заладилось. Вначале казалось — протяни руку и сразу все ухватишь. Багаж, с которым они отбыли из Варшавы, догнал их в дороге. Непонятно, как полякам удалось это сделать, но сундуки с платьями Николь и его носильными вещами подкатили к постоялому двору час в час. Вовремя также прибыл отправленный из Гамбурга на имя негоцианта тайный груз, в котором находились подарки для петербургских чиновников и щеголих высокого ранга. Впрочем, слово «подарки» без всякого ущерба для истины можно заменить словом «взятки».

Инструкция из Парижа гласила — к русским обращаться только в случае крайней необходимости, то есть для получения особо важных сведений. Хотя какие у них могут быть «важные сведения», если при дворе царицы одни иностранцы.

Рекомендательные письма аббат сразу пустил в ход. Первый визит был сделан к французскому генералу на русской службе. Арчелли был принят весьма любезно. Генерал обещал похлопотать, но дальше обещаний дело не пошло. Затем он обратился к англичанину, а может шотландцу, занимающему очень высокий пост в адмиралтействе. Шотландец был связан с Бироном какими-то торговыми делами. И французский генерал и чиновник из адмиралтейства в один голос твердили, что не могут обеспечить приватный визит к фавориту, но поспособствуют, чтобы встреча с обер-камергером произошла как бы сама собой.

Шотландец обеспечил Арчелли присутствие на приеме английского посланника Рендо: «Там будет Бирон, это точно». Весь вечер аббат промаялся в гостиной, как неприкаянный. Времяпрепровождение несколько сгладила супруга посланника, леди Рендо, живая, говорливая дама, обожавшая Париж. Знали бы во Франции, во сколько обошелся Парижу этот разговор, они схватились бы за голову. Бирон на прием так и не явился.

Второй раз пообещали представить его обер-камергеру на охоте. Для такого случая Арчелли поменял сутану на партикулярное платье. Хорошо еще, что он умел сидеть в седле, а то не оберешься сраму. И что же? Начали травить оленя, а может вепря, не в этом суть, затрубили в рога. Аббат поскакал за Бироном, но тот так резво погнал коня, что исчез из глаз в течение минуты, и больше Арчелли его не видел. Более того, несчастный аббат чуть не расстался с жизнью, когда строптивая лошадь его вдруг пустилась во всю прыть. Но обошлось, слава Всевышнему.

Право слово, казалось, что легче исхлопотать аудиенцию у самой императрицы, чем у ее фаворита. Арчелли решил для подхода к Бирону использовать, так сказать, низшее звено. Это были люди из обслуги, в силу своего таланта и положения вхожие во дворец. Среди них, скажем, французский живописец Луи Каравак, весьма почитаемый при русском дворе живописец, и мастер лакирного дела Гендрик ван Брумкорст, кое-чем обязанный французскому двору, и художник шпалерной мануфактуры некто Бегаглем. Все соглашались помочь, охотно брали подарки, а потом извинялись с кривой улыбкой, ссылаясь на непредвиденные обстоятельства. Что значит — непредвиденные? И как можно было их «не предвидеть», если ты, негодник, тут же, сразу, во время своих обещаний напялил на палец перстень с изумрудом?

Всего этого Арчелли понять не мог, и неведомо ему было, что сладкоголосые его собеседники, обещающие с три короба, просто боятся Бирона. Тайная канцелярия входила в силу, застенки полнились новыми жертвами, и среди них были именитейшие. Не только обыватели, но и близкие ко двору люди не знали подробностей пыточных дел, но о семействе Долгоруких слышали все. А поди, разберись, почему их подвергли арестованию и потом сослали в далекую ссылку, если они сами посадили Анну Иоанновну на трон. А сейчас доходят слухи из Сибири, что оживили дело-то, стали допрашивать и Василия Лукича, и деток его с пристрастием. А это значит дыба, кнут, горячие уголья и прочие ужасы. А тут, вишь, за какого-то неведомого аббата надо поручиться да еще представить не кому-нибудь, а Бирону. А что, если после этой аудиенции сам угодишь в Тайную?

Время шло, а дело не сдвигалось с мертвой точки. Арчелли был взвинчен до предела. Все его раздражало, а тут еще мадам де ля Мот! Он уже забыл, что его волновали когда-то ее женские прелести. Не до того сейчас. Она вела себя вызывающе! Девчонка, авантюристка, сомнительная красотка! Добро бы что-то требовала, ворчала или ругалась. Тогда можно было бы попытаться поставить ее на место, а там в разговоре, смотришь, и помирились бы худо-бедно, и можно было бы попросить помощи или хотя бы совета у строптивой дамы. Но она, казалось, вообще не замечала аббата. С утра исчезала из дома, вечером, когда ужинали в обществе негоцианта, оставалась любезна, весела, но самого Арчелли, что называется, не замечала, словно он сам, и кресло его, и участок стола с его тарелкой, бокалом и приборами — пустое место.

В это тревожное, бессмысленно текущее время Арчелли решил воспользоваться еще одной рекомендацией, выданной про запас. Некто Сурмилов, богатей, знаток тонких французских вин, благодаря которым он и приобрел связи во Франции. Он имел у себя на родине вес, но вряд ли был вхож в круг общения Бирона. Для того чтобы пробиться ко двору, мало сидеть на сундуках с золотом, необходимо еще иметь дворянское звание. Говорили, что Сурмилов уже купил его, но купленный титул не имеет нужного качества. Для окружающих он как был богатеем, заработавшим бешеные деньги на откупе, так им и остался.

Правда, все окружающие царицу немцы графами стали только в России, но на то они и немцы. Пребывая на вершине власти, они не желали знаться с низкородными местными жителями, которые лишний раз напоминали всем этим остерманам-минихам-левенвольде и, конечно, самому Бирону, кем они были в юности.

Но и этого мало. Уже в Петербурге, порасспросив кое-кого, аббат узнал, что Сурмилов крайне самоуверен и болтлив. Вроде бы и не сплетник, но мнит себя патриотом и поборником правды, а потому крушит все направо и налево, считая, что ему это позволено. Неприятная личность!

Аббат Арчелли долго вертел в руках рекомендательное, выданное на крайний случай письмо от маркиза N. и, наконец, отправился в дом откупщика. Из разумных соображений следовало бы взять с собой мадам де ля Мот — в разговоре с русским могла понадобиться переводчица — но аббат этого не сделал. Если он и здесь потерпит поражение, то ему совсем не нужен свидетель его унижения. Следовало надеяться, что, пробыв без малого год во Франции, господин Сурмилов овладел этим языком настолько, чтобы прочесть рекомендательное письмо и вести дальнейший разговор.

Фу-ты ну-ты, какой роскошный особняк отгрохал себе, как его… Карп Ильич, язык сломаешь с именами русских! Колонны, лепнина, фасад белый с бледно-бирюзовым… при доме сад с оранжереями, клумбами и беседками. Сад спускался к воде и имел крепкую пристань, к которой приставали не только лодки и ялики, но и струги, привозившие с Ладожского озера дрова, сено и зерно.

Арчелли принял важный слуга, очевидно дворецкий. Разговора не получилось, слуга ни слова не понимал по-французски. Однако в доме нашелся переводчик, шустрый малый в русской поддеве с вытаращенными, как у рака, глазами. Уважительно окинув взглядом сутану гостя, он сбивчиво сообщил, что хозяин его принять не может. Арчелли начал ругаться. Он понимал, что если сейчас не добьется свидания с Сурмиловым, то второй раз сюда не придет. В конце концов, и у него есть гордость. Перепуганный малый сообщил, что господин Сурмилов рад бы принять гостя, но его сейчас нет дома, «он на складах, что в Литейной стороне».

Как невообразимо путано и глупо говорят на языке Расина русские слуги. Арчелли не понимал и половины его объяснений.

— Хозяин не похвалит вас за вашу работу, — кричал он с яростью. — В конце концов, в этой встрече заинтересован больше господин Сурмилов, чем я. Это дело государственной важности.

Он и очухаться не успел, как его, без остановки изливающего хулу на весь род людской, запихнули в карету.

«Сейчас, через десять минут домчим», — приговаривал слуга по-русски, вставляя при этом французские слова, из которых Арчелли все-таки понял, что его сейчас доставят к Сурмилову.

Склады на Литейной стороне располагались рядом с бывшим дворцом казненного пятнадцать лет назад царевича Алексея. Когда-то Петр решил, что набережная Литейной части, называвшаяся тогда Береговой Каменной линией, станет главной улицей его города. Планировку Литейной стороны делал сам Трезини. Такой она осталась: параллельные Неве проспекты под прямым углом пересекались другими, более скромными улицами. Как-то сам собой здесь вырос аристократический квартал. Вдоль Невы селились в основном родственники и сподвижники Петра. Здесь жили и сын Алексей Петрович, тогда еще наследник престола, и любимая сестра Наталья Алексеевна, и вдовы братьев — Федора и Иоанна. Конечно, здесь же размещался Литейный двор, на котором отливали зело важные для государства пушки. Рядом размещался дворец генерал-фельдцейхмейстера и директора Литейного двора Брюса.