Берта Исла - Мариас Хавьер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Новые знакомые Тома молчали, словно подтверждая его выводы или давая понять: раз все и так очевидно, незачем зря молоть языками. В глазах Тупры то и дело вспыхивал насмешливый огонек, и происходящее, видимо, его не просто занимало, но и откровенно забавляло. Судя по всему, он привык доводить людей до полной растерянности или до отчаяния, заставлял поверить, что у них нет спасения или это спасение зависит только от него (возможно, к этому и сводилась его работа – загонять собеседников в угол, чтобы они были вынуждены просить у него помощи, совета, посредничества, защиты, то есть он добивался цели без грубого нажима, словно ни к чему их не подталкивая; презрение делает свое дело – выбивает из колеи и подрывает волю). Блейкстон старался подражать своему шефу, но ему это плохо удавалось, а устремленный на Тома взгляд выражал безразличие, хуже того, что-то и вовсе не относящееся к делу. Свое пиво он даже не попробовал, но несколько раз принимался сдувать с него пену, хотя никакой пены там под конец уже не осталось.
Том потер глаза подушечками большого и указательного пальцев, его выводило из себя то, что эти двое так пристально его разглядывают, как если бы это он должен был им что-то предложить, а не они ему. Он вытащил сигарету и повел себя не очень вежливо, не угостив собеседников, – видно, из-за тумана в голове. Тупра тоже достал сигарету марки “Рамзес П” из пачки, украшенной цветными египетскими фигурами и фараонами, так что каждый закурил свои: Томас – “Маркович”, как та, которую выбила у него изо рта Дженет, заодно и оцарапав. “До чего странно, что ее пальцы больше никогда не смогут ни погладить кого-то по щеке, ни оцарапать, ни что-нибудь схватить, – подумал он, – позавчера вечером они могли делать что хотели, а теперь – ничего, и в этом нет никакого смысла: смерть совсем не похожа на жизнь, и нет ни малейшего смысла в том, что смерть следует за жизнью, а еще меньше в том, что смерть заменяет собой жизнь”. И царапина, и найденная Морсом сигарета тоже сыграют против него. Том дотронулся до почти зажившего шрама. И вдруг разозлился, увидев все в каком-то слишком уж мрачном, до идиотизма мрачном, свете, а свое будущее – мутным или совсем беспросветным.
– И все-таки, кто вы такие? Какие силы за вами стоят? – Внезапно до него дошло, что он так этого и не знает. У него, конечно, уже появились догадки, но ни Тупра, ни Блейкстон, ни Рересби, ни Монтгомери на самом деле ему не представились и не объяснили ни какими полномочиями наделены, ни в какой организации служат, если вообще где-то служат (а вдруг они частные лица или мафиози, умеющие решать всякие дела и способные на шантаж, ведь Уилер, по словам Саутворта, поддерживал связи с людьми из самых разных кругов). И уж конечно они не показали ему ни своих удостоверений, ни жетонов, поэтому трудно было судить, насколько они влиятельны и кто находится у них в подчинении, раз их власть вроде как превышает власть полицейских, судей и даже кабинета министров. Ему вдруг показалось, что они всесильны и могут запросто перечеркнуть всю эту историю, словно ее и не было, словно Дженет никто и не думал душить и они прямо сейчас предъявят ему девушку живой; но так ему казалось не больше секунды. Они ведь до сих пор не предложили Тому помощи. Просто доходчиво объяснили, в какое скверное положение он попал, – вот и все. Однако он уже отдал свою судьбу в их руки и целиком им подчинился.
Но тут Тупра вдруг хохотнул, и как-то очень обаятельно хохотнул. Он и вообще был человеком обаятельным, несмотря на свою холодность, и даже когда старался загнать в угол, обломать, а возможно и запугать, сгустить краски и лишить надежды тех, кто с ним сталкивался, все это он делал вкрадчиво и тонко. Разумеется, он мог вполне расчетливо превратиться в человека агрессивного (достаточно вспомнить его сломанный нос), но до поры до времени верх брала любезная обходительность (вспомним густые ресницы и постоянно влажные губы).
Блейкстон тоже рассмеялся, но с некоторым опозданием – лишь после того, как ему дали на то позволение и показали пример:
– Кого мы представляем, спрашивает парень, слышишь, Бертрам? Он спрашивает, кого мы представляем, а ведь ничего глупее спросить просто нельзя, – весело воскликнул он, и ему стало еще смешнее, теперь он хохотал оглушительно, во всю глотку, и это все больше напоминало приступ: ха-ха-ха, ха-ха-ха-ха, – и уже выглядело неприлично, так что клиенты паба “Орел и дитя” начали оборачиваться на них, вытягивая шеи, ведь до сих пор разговор протекал спокойно и они старались не привлекать к себе внимания; а теперь Блейкстон своим визгливым смехом нарушил царившую в заведении тишину, но еще больше заинтересовал публику тем, что с явным вызовом вырядился как знаменитый герой войны (усы усугубляли впечатление). И отныне посетители паба станут вспоминать его как бесноватого виконта. – Никого мы не представляем, Невинсон, никого. Вот в чем изюминка – в том, что мы никогда никого не представляем, – успел вставить он между приступами смеха.
Его хохот был заразительным, но ставил их в неловкое положение, такой хохот Том слышал только у некоторых простодушных и жизнерадостных геев, а настоящий маршал Монтгомери такое поведение точно бы осудил и возмутился бы тем, что его образ связывают с чем-то столь неподобающим, хотя и копия-то получилась далеко не самой удачной. Пуговицы плотно застегнутого дафлкота мешали Блейкстону хохотать в полную мощь. Томас ждал, что эти пуговицы вот-вот отлетят, но тут Блейкстона одолел еще и кашель.
– Хватит, Блейкстон, – велел Тупра. – Хватит смеяться, лучше выпей чего-нибудь. А то, неровен час, задохнешься. – Правда, он и сам слегка заразился его веселостью, во всяком случае тоже засмеялся, но вяло, поэтому голосу его теперь недоставало властности.
Засмеялся и Том, несмотря на все свои печали. А “Монтгомери” натянул капюшон на берет и прикрыл рот сразу двумя-тремя бумажными салфетками. Он начал понемногу успокаиваться и даже принялся за пиво, одним глотком опустошив половину кружки.
– Pardon, pardon, – сказал он по-французски, – просто очень уж забавно, когда такой вопрос задают нам. – И он опять чуть не расхохотался, но, к счастью, сдержался, да и затруднительно было дать волю смеху в капюшоне, сковывавшем движения головы.
– Блейкстон, в общем-то, прав, – сказал Тупра, обращаясь к Томасу, – хотя и повода для особого веселья я тут не вижу.
Наш друг иногда бывает слишком смешливым, но это, слава богу, случается не каждый день. А насмешило его то обстоятельство, что мы с ним и на самом деле нигде не числимся – ни официально, ни формально. Мы кто-то, и мы никто. Мы есть, но нас не существует, или так: мы существуем, но нас нет. Мы что-то делаем, но ничего не делаем, Невинсон, или, вернее, мы не делаем того, что делаем, или, вернее, то, что мы делаем, этого вообще никто вроде бы не делает. Оно просто-напросто случается само по себе.
Все эти объяснения напомнили Томасу Беккета, который в те годы был в большой моде у интеллектуальной публики, и его пьесы шли в Лондоне под аплодисменты элиты; не зря Беккету недавно присудили Нобелевскую премию. Сейчас Том понимал только, что ничего не понимает, хоть и пытался следить за ходом рассуждений мистера Тупры.
– Мы способны кое-что изменить, но не оставляем по себе никаких следов, поэтому ответственность за перемены на нас возложить нельзя. Никто не сможет предъявить нам счет за то, что мы делаем, но в то же время и не делали никогда. А значит, никто не отдает нам приказов, и никто никуда не посылает, поскольку нас нет.
– Я не уверен, что правильно вас понимаю, мистер Тупра.
Тем временем Блейкстон окончательно успокоился и сбросил капюшон, но сделал это слишком резко, поэтому заодно стянул и берет, обнажив на миг голову с неожиданно густой гривой, рыжеватой и не слишком длинной, которую он, судя по всему, старательно прятал. И теперь вдруг стал похож на байкера, что придало ему еще более устрашающий, даже свирепый, вид. На несколько секунд он утратил всякое сходство с военным, но только на несколько секунд, потому что сразу же и очень ловко одной рукой снова поднял волосы с загривка, а другой натянул на голову генеральский берет (без знаков различия), хотя генерала Монтгомери такая прическа возмутила бы еще больше, чем недавний пронзительный хохот Блейкстона. В результате операции салфетки, которыми он прикрывал рот во время кашля, оказались в капюшоне, чего он не заметил. А Том не мог отвести от них взгляда: смятые в комочки, они выглядывали оттуда, как соцветия цветной капусты из корзинки.