Долорес Клэйборн - Стивен Кинг

«Не люблю я твоих сюрпризов», — сказал он.

«Я знаю, что не любишь. Но этот тебе понравится. Ты ничего подобного еще не слышал», — и я пошла на кухню, чтобы он как следует занялся бутылкой. В конце концов, это был его последний виски в жизни. Больше ему не понадобятся «Анонимные алкоголики», чтобы отвыкнуть от пьянства.

Это был самый длинный день в моей жизни и самый странный. Он сидел в своем кресле с бутылкой и газетой и бубнил в кухонное окно что-то о проклятых демократах, совсем позабыв о затмении и о моем сюрпризе. Я делала сэндвич, напевала и думала: «Делай получше, Долорес, — положи его любимого красного лука и горчицы. Делай получше, ведь это его последняя еда на этом свете».

С того места, где я стояла, я видела белый камень и верхушки кустов смородины. Платок, который я повязала над кустом смородины, я тоже видела. Он кивал мне на ветру.

Я помню, как в тот день пели птицы и как с берега доносились голоса собравшихся там людей, похожие на звуки радио. Я помню даже, что напевала «Господен Рай — как сладок этот звук», когда делала себе крекеры с сыром (мне совсем не хотелось есть, но иначе Джо мог что-нибудь заподозрить).

Где-то без четверти два я вышла на крыльцо с подносом в одной руке, как официантка, и с сумкой, где лежали бинокли, в другой. Небо все еще было в облаках, но заметно просветлело.

Джо ничего не сказал, но по тому, как он отложил газету и вгрызся в сэндвич, я увидела, что ему понравилось. Что-то похожее я видела в кино или в книжке: «Приговоренный к смерти ест последний ужин».

Я сама не могла удержаться: слопала все крекеры до единого и выпила целую бутылку пепси. Раз или два я думала, хороший ли аппетит у палачей перед казнью. Смешно, о каких вещах думает человек, когда ему нужно заставить себя что-то сделать, правда?

Солнце выглянуло, когда мы заканчивали есть. Я вспомнила, что мне утром сказала Вера, посмотрела на часы и улыбнулась. Было ровно три. В то же время мимо проехал Дэйв Пеллетье — он тогда развозил почту на острове, — оставив за собой хвост пыли, и больше до темноты я не видела ни одной машины.

Я поставила тарелки и пустую бутылку из-под воды на поднос, но, прежде чем я успела встать, Джо сделал то, чего не делал многие годы: обхватил меня рукой за шею и поцеловал. От него воняло виски и луком, но это был настоящий поцелуй, даже нежный. Помню, я закрыла глаза и чувствовала на своих губах его губы, а на лбу солнечное тепло.

«Не так уж плохо, Долорес», — сказал он: высшая похвала в его устах.

И я вспомнила вдруг не то, что он сделал с Селеной, и как он вел себя все эти годы, а тот выпускной вечер в 1945-м, и как я подумала: «Если он меня сейчас поцелует, я протяну руку и пощупаю кожу у него на лбу — правда ли она такая гладкая и нежная, как кажется». На миг я снова стала той зеленой девчонкой, какой была тогда, и снова, как тогда, я протянула руку и коснулась его лба. И тут мой внутренний глаз вдруг раскрылся шире, чем когда-либо, и я увидела, что так он добивался того, чего хотел, и от меня тогда, и от Селены, и от работников банка. А добившись, он ломал людей и портил, как игрушки. Я вспомнила, как он хлопал по плечу Маленького Пита, когда тот называл кого-нибудь засранцем или говорил, что мальчик из их класса ленивый, как негр. Он испортит их всех, если дать ему волю, а потом умрет, оставив нам неоплаченные счета и дырку в земле.

Что ж, дырка для него была готова, тридцати футов глубиной, выложенная камнем. Ни его единственный поцелуй после стольких лет страданий, ни его красивый лоб, из-за которого эти страдания начались, не могли ничего изменить… но я дотронулась до него еще раз, вспоминая, как оркестр играл «Лунный коктейль», и запах его одеколона, взятого у отца.

Потом я пришла в себя.

«Я рада, — сказала я и встала. — Пойду вымою тарелки, а ты разберись с этими биноклями».

«Плевать мне на бинокли и на все это чертово затмение, — сказал он. — Я уже видел темноту, каждую ночь».

«Как знаешь», — пожала я плечами.

Когда я дошла до двери, он спросил:

«Может, пойдем покувыркаемся, а, Долорес?»

«Посмотрим», — сказала я, думая, что да, Джо Сент-Джордж покувыркается сегодня больше, чем за всю свою жизнь.

Я мыла тарелки и думала, что он все равно мог в постели только храпеть и пердеть, и его пьянство было виновато в этом скорее, чем мое уродство. Но я боялась, что мысль о траханье (извини меня, Нэнси) отвлечет его от бутылки. Напрасно — для Джо бутылка всегда на первом месте. В окно я видела, как он вытащил один из биноклей и стал его вертеть. По телевизору как-то показывали, как шимпанзе пытается включить радио — очень похоже. Потом он отложил бинокль и снова присосался к «Джонни Уокеру».

Когда я вышла на крыльцо с корзиной, у него уже появился знакомый осовевший взгляд, и он подозрительно уставился на меня.

«Ничего, — сказала я как можно ласковее. — Я посижу тут, зашью кое-что, пока солнце не зайдет. Правда, интересно?»

«Господи, Долорес, у меня что, сегодня день рождения?» — в кои веки у него был довольный голос!

«Ну, может и так», — загадочно сказала я и начала штопать джинсы Маленького Пита.

Следующие полтора часа тянулись медленнее, как в детстве, когда тетя Клорис обещала в первый раз свозить меня в кино в Эллсуорт. Я заштопала джинсы, поставила заплатки на двое брюк Джо-младшего (даже тогда он не носил джинсы — не удивлюсь, если он уже тогда знал, что будет политиком) и зашила две юбки Селены. Под конец я заштопала почти новые носки Джо. Помню, я подумала, что похороню его в них.

Потом я заметила, что свет начал понемногу меркнуть.

«Долорес! — окликнул Джо. — Похоже, это то, чего ты и все эти ослы ожидали».

«Ага, вижу», — сказала я. Свет из желтого, каким он должен быть в июле, стал розовым, и тени как-то странно истончились, как я никогда раньше не видела и теперь уже не увижу.

Я взяла рефлектор, как показывала мне Вера, и подумала о чем-то странном, словно из сна. «Та маленькая девочка на коленях у отца тоже держит такую штуку», — подумала я.

Не знаю, почему, Энди, но я думала о ней, а в следующую минуту мне даже показалось, что я вижу ее. Наверное, так пророки из Ветхого Завета видели будущее и всякие вещи: девочка лет десяти, в красно-желтом полосатом платьице вроде сарафана, с рефлектором у глаз. Ее светлые волосы были зачесаны назад, будто она хотела казаться взрослее. Я увидела еще кое-что, что заставило меня вспомнить о Джо: рука ее отца лежала на ее ноге, выше, чем надо бы. Потом все исчезло.

«Долорес? — позвал Джо. — Ты в порядке?»

«Конечно. А что?»

«У тебя был странный вид».

«Это из-за затмения», — сказала я, и, может, так оно и было, Энди, — я думаю, это была настоящая девочка, которая сидела на коленях у отца где-нибудь на пути затмения в тот самый момент.

Я поглядела в рефлектор и увидела маленькое белое солнце с узенькой черной полоской с одной стороны. Потом я поглядела на Джо. Он тоже смотрел в бинокль.

«Черт, — сказал он. — Оно исчезает».

Тут в траве застрекотали кузнечики, похоже, они решили, что начался закат. Я посмотрела в сторону парома — вода в океане стала темно-синей, немного жуткой и в то же время прекрасной. Казалось, что все лодки, застывшие там, — мираж.

Я взглянула на часы: без десяти пять. В следующий час все на острове не оторвут глаз от неба. Улица вымерла, соседи были на «Принцессе» или на крыше гостиницы, и мне пора было действовать. Кишки мои будто склеились, и перед глазами все еще стояла та девочка, но я знала: если я не сделаю этого сейчас, то не сделаю никогда.

Я отложила рефлектор и позвала:

«Джо».

«Что?» — спросил он, не отрываясь от бинокля. Затмение захватило и его, хоть он и не собирался смотреть.

«Пришло время для сюрприза», — сказала я.

«Какого еще сюрприза?» — он недовольно опустил бинокль и посмотрел на меня. Он выглядел слегка обалдевшим, то ли от затмения, то ли от виски. Если он не поймет меня, то весь мой план рухнет, и что тогда? Я помнила только об одном: назад пути нет.

Тут он взял меня за плечо и тряхнул:

«О чем ты говоришь, женщина?»

«О деньгах на счетах наших детей», — сказала я.

Его глаза сузились, и я увидела, что он не так уж пьян, как мне показалось. И еще я поняла, что тот поцелуй ничего не изменил и не мог изменить. Иуда тоже целовал Христа.

«Ну и что с ними?» — спросил он.

«Ты взял их».

«Ты что?»

«Не отпирайся, — сказала я. — После того, что ты выкинул с Селеной, я поехала в банк. Я хотела забрать деньги и уехать от тебя вместе с детьми».

Он несколько секунд молча смотрел на меня, потом откинулся в своем кресле и начал смеяться.