Помните! (сборник) - Эдуард Асадов

Поглажу тебя, успокою

И песню тебе спою.

Вот так же, как чуть устало,

При южной огромной луне

В детстве моем, бывало,

Ты пела когда-то мне…

Пусть трижды болезнь упряма,

Мы выдержим этот бой.

Спи, моя добрая мама,

Я здесь, я всегда с тобой.

Как в мае все распускается

И зреет завязь в цветах,

Так жизнь твоя продолжается

В прекрасных твоих делах.

И будут смеяться дети,

И будет гореть звезда,

И будешь ты жить на свете

И радостно, и всегда!

22 ноября 1984

Отцы и дети

Сегодня я слово хочу сказать

Всем тем, кому золотых семнадцать,

Кому окрыленных, веселых двадцать,

Кому удивительных двадцать пять.

По-моему, это пустой разговор,

Когда утверждают, что есть на свете

Какой-то нелепый извечный спор,

В котором воюют отцы и дети.

Пускай болтуны что хотят твердят,

У нас же не две, а одна дорога,

И я бы хотел вам, как старший брат,

О ваших отцах рассказать немного.

Когда веселитесь вы или даже

Танцуете так, что дрожит звезда,

Вам кто-то порой с осуждением скажет:

– А мы не такими были тогда!

Вы строгою меркою их не мерьте,

Пускай. Ворчуны же всегда правы.

Вы только, пожалуйста, им не верьте, —

Мы были такими же, как и вы!

Мы тоже считались порой пижонами

И были горласты в своей правоте,

А если не очень-то были модными,

То просто возможности были не те.

Когда ж танцевали мы или бузили,

Да так, что срывалась с небес звезда,

Мы тоже слышали иногда:

– Нет, мы не такими когда-то были!

Мы бурно дружили, мы жарко мечтали.

И все же порою – чего скрывать! —

Мы в парты девчонкам мышей совали,

Дурили, скелетам усы рисовали,

И нам, как и вам, в дневники писали:

«Пусть явится в срочном порядке мать!»

И все-таки в главном, большом, серьезном

Мы шли не колеблясь, мы прямо шли,

И в лихолетье свинцово-грозном

Мы на экзамене самом сложном

Не провалились, не подвели.

Поверьте, это совсем не просто —

Жить так, чтоб гордилась тобой страна,

Когда тебе вовсе еще не по росту

Шинель, оружие и война.

Но шли ребята назло ветрам

И умирали, не встретив зрелость,

По рощам, балкам и по лесам,

А было им столько же, сколько вам,

И жить им, конечно, до слез хотелось.

За вас, за мечты, за весну ваших снов

Погибли ровесники ваши – солдаты:

Мальчишки, не брившие даже усов,

И не слыхавшие нежных слов,

Еще не целованные девчата.

Я знаю их, встретивших смерть в бою,

Я вправе рассказывать вам об этом,

Ведь сам я, лишь выживший чудом, стою

Меж их темнотою и вашим светом.

Но те, что погибли, и те, что пришли,

Хотели, надеялись и мечтали,

Чтоб вы, их наследники, в светлой дали

Большое и звонкое счастье земли

Надежно и прочно потом держали.

Но быть хорошими – значит ли жить

Стерильными ангелочками?

Ни станцевать, ни спеть, ни сострить,

Ни выпить пива, ни закурить,

Короче: крахмально белея, быть

Платочками-уголочками?!

Кому это нужно и для чего?

Не бойтесь шуметь нисколько.

Резкими будете – ничего!

И даже дерзкими – ничего!

Вот бойтесь цинизма только.

И суть не в новейшем покрое брюк,

Не в платьях, порой кричащих,

А в правде, а в честном пожатии рук

И в ваших делах настоящих.

Конечно, не дай только Бог, ребята,

Но знаю я, если хлестнет гроза,

Вы твердо посмотрите ей в глаза,

Так же, как мы смотрели когда-то.

И вы хулителям всех мастей

Не верьте. Нет никакой на свете

Нелепой «проблемы» отцов и детей,

Есть близкие люди: отцы и дети!

Идите ж навстречу ветрам событий,

И пусть вам всю жизнь поют соловьи.

Красивой мечты вам, друзья мои!

Счастливых дорог и больших открытий!

1968

Сердца моих друзей

Генералам Виктору Чибисову, Александру Горячевскому, Борису Сергееву, Юрию Коровенко

Пришли друзья. Опять друзья пришли!

Ну как же это славно получается:

Вот в жизни что-то горькое случается,

И вдруг – они! Ну как из-под земли!

Четыре честно-искренние взора,

Четыре сердца, полные огня.

Четыре благородных мушкетера,

Четыре веры в дружбу и в меня!

Меня обидел горько человек,

В которого я верил бесконечно.

Но там, где дружба вспыхнула сердечно,

Любые беды – это не навек!

И вот стоят четыре генерала,

Готовые и в воду, и в огонь!

Попробуй подлость подкрадись и тронь,

И гнев в четыре вскинется кинжала.

Их жизнь суровей всякой строгой повести.

Любая низость – прячься и беги!

Перед тобой четыре друга совести

И всякой лжи четырежды враги!

Пусть сыплет зло без счета горсти соли,

Но если рядом четверо друзей

И если вместе тут четыре воли,

То, значит, сердце вчетверо сильней!

И не свалюсь я под любою ношею,

Когда на всех и радость, и беда.

Спасибо вам за все, мои хорошие!

И дай же бог вам счастья навсегда!

7 апреля 1997 г. Переделкино

Электрокардиограмма

Профессор прослушал меня и сказал:

– Сердчишко пошаливает упрямо.

Дайте, сестрица, мне кардиограмму,

Посмотрим-ка, что он напереживал.

Маленький белый рулон бумаги,

А в нем отражен твой нелегкий путь.

Зубчики, линии и зигзаги —

Полно, профессор, да в них ли суть?!

Ведь это всего только телеграмма,

Но телеграммы всегда сухи.

А настоящая «сердцеограмма»,

Где все: и надежда, и смех, и драма,

Вот она – это мои стихи!

Откройте любую у них страницу —

И жизнь моя сразу к лицу лицом:

Вот эта военной грозой дымится,

А та сражается с подлецом.

Другие страницы – другие войны:

За правду без страха и за любовь.

Ну мог ли, профессор, я жить спокойно,

Как говорится, «не портя кровь»?

И разве же сердцу досталось мало,

Коль часто, горя на предельной точке,

Из боли и счастья оно выплавляло

Все эти строчки, все эти строчки.

Итак, чтоб длиннее была дорога,

Отныне – ни споров, ни бурных встреч.

Работать я должен не слишком много,

Следить за режимом умно и строго,

Короче, здоровье свое беречь.

Спасибо, профессор, вам за внимание!

Здоровье, конечно же, не пустяк.

Я выполню все ваши указания.

Куренью – конец, говорю заранее.

А жить вот спокойно… увы, никак!

Ну как оставаться неуязвимым,

Столкнувшись с коварством иль прочим злом?

А встретившись где-нибудь с подлецом,

Возможно ль пройти равнодушно мимо?!

Любовь же в душе моей, как всегда,

Будет гореть до скончания века.

Ведь если лишить любви человека,

То он превратится в кусочек льда.

Волненья? Пусть так! Для чего сердиться?

Какой же боец без борьбы здоров?!

Ведь не могу ж я иным родиться!

А если вдруг что-то со мной случится,

То вот они – книги моих стихов!

Где строчка любого стихотворенья,

Не мысля и дня просидеть в тиши,

Является трассой сердцебиенья

И отзвуком песни моей души!

1975

Вечер в Ереване

Осенний вечер спит в листве платана,

Огни реклам мигают на бегу,

А я в концертном зале Еревана

В каком-то жарком, радостном тумане

Кидаю душу – за строкой строку.

И как же сердцу моему не биться,

Когда, вдохнув как бы ветра веков,

Я нынче здесь, в заоблачной столице

Армении – земли моих отцов.

А во втором ряду, я это знаю,

Сидит в своей красивой седине

Воспетая поэтом Шаганэ,

Та самая… реальная… живая…

И тут сегодня в зареве огней

Вдруг все смешалось: даты, дали, сроки…

И я решаюсь: я читаю строки,

О нем стихи читаю и о ней.

Я написал их двум красивым людям

За всплеск души, за песню, за порыв

И, ей сейчас все это посвятив,

Волнуюсь и не знаю, что и будет?!

В битком набитом зале тишина.

Лишь чуть звенит за окнами цикада.

И вот – обвал! Гудящая волна!

И вот огнем душа опалена,

И вот уж больше ничего не надо!

Да, всюду, всюду чтут учителей!

Но тут еще иные счет и мера.

И вот букет, размером с клумбу сквера,

Под шум и грохот я вручаю ей!

А ей, наверно, видится сейчас

Батумский берег, чаек трепетанье,

Знакомый профиль в предвечерний час,

Синь моря с васильковой синью глаз,

Последнее далекое свиданье.

Вот он стоит, простой, русоволосый,

К тугому ветру обернув лицо.

И вдруг, на палец накрутивши косу,

Смеется: «Обручальное кольцо!»

Сказал: «Вернусь!» Но рощи облетели.

Грустил над морем черноокий взгляд.

Стихи, что красоту ее воспели,

К ней стаей птиц весною прилетели,

Но их хозяин не пришел назад.

Нет, тут не хворь и не души остуда,

И ничего бы он не позабыл!

Да вот ушел в такой предел, откуда

Еще никто назад не приходил…

Шумит в концертном зале Еревана

Прибой улыбок, возгласов и фраз.

И, может быть, из дальнего тумана

Он как живой ей видится сейчас…

Что каждый штрих ей говорит и значит?

Грохочет зал, в стекле дробится свет.