Большая коллекция рассказов - Джером Джером

Житейское море безгранично, и никому неведомы его берега. Много тысяч лет уже совершаются на нем приливы и отливы; ежедневно на нем появляются выступающие из тумана на свет крохотные кораблики, с белеющими призрачными парусами, и к ночи снова тонут во мгле. И никто не может сказать, откуда они пришли и куда ушли; для каждого из этих корабликов море полно тайн, и они идут по ним к неведомым берегам, в неведомую страну, к неведомой цели…

Кто были те мореплаватели, за которыми мы должны следовать? Один короткий день их носило по бурливому морю; один мимолетный миг цеплялись они за борта своей утлой ладьи, называемой Временем.

Прихотливые ветры играли этой ладьей, гоняя ее через бездонные пропасти и невидимые подводные течения по гребням грозно шумящих волн; и унесло ее в непроницаемые дебри мрака безвестности, откуда она уж не возвращалась. И как ни старались проясненные горькими слезами глаза любящих существ пронизать эти дебри, они не могли увидеть скрывшейся в них ладьи. За каждою ладьею навеки смыкались волны, и следа их пути не оставалось. Кто же были те, которые пытались начертить карту безбрежного и бездонного океана жизни, и почему мы должны следовать по их хотя и добросовестным, но неточным указаниям? Что могли они узнать в этом океане, кроме кипевших вокруг их ладьи сменяющих одна другую волн? Они не знали ни направления, ни пристани, куда их влекло. Они шли из мрака, уходили во мрак и нигде не видели света.

Их записи открывают перед нами те опасности, которые их окружали, и ту борьбу, которую им пришлось выдержать за короткий миг их плавания; но какую ценность могут иметь для нас их отметки о сделанных ими измерениях глубины и чертежи вечно изменяющихся и, в сущности, только кажущихся, воображаемых берегов? Что же это, как не головоломные загадки, решения которых утеряны? Да и могут ли загадки, хотя бы и разрешимые, служить верными указаниями?

Вообще, не слишком ли много прислушиваемся мы к голосам наших предшественников, в особенности относительно тех вещей, в которых они сами не особенно сведущи? Мало ли в мире проповедуется учений, которые тут же оспариваются? Мало ли криков, с одной стороны, о том, что истина – только там-то и в том-то, а с другой, – что эти крики могут только ввести в обман? И эти утверждающие и отрицающие одно и то же крики так оглушительно громки, что среди них тонет единственно верный голос Бога, который один может указать нам путь к истине.

С тех пор как возник этот мир, начались и тянутся до наших дней всякого рода изустные и письменные поучения, наставления, увещевания, осмеивания и преследования друг друга, – и все это с целью указать нам путь на небо. Смущенные столькими противоречивыми спасателями, мы беспокойно мечемся от одного к другому и не знаем, кого и чего держаться, и в то же время инстинктивно чувствуем, что с нами делается что-то неладное.

– Идите этой дорогой, а не той! – раздается с одной стороны.

– Иди за мной! – несется с другой стороны. – Только я могу провести вас на истинный путь. За мной, иначе вы погибнете!

– Не слушайте ни того ни другого! – вопит третий. – Они ведут вас в пропасть. Один я знаю настоящий путь.

– Нет-нет, и этого не слушайте! – рокочет чей-то громоподобный голос– Путь, который вы ищете, – вот здесь, передо мной! Я только что открыл его! Все остальные пути ведут к гибели! Идите за мной, и вы достигнете неба!

В одном столетии людей гоняли, с помощью меча и огня, ко входу на небо, а в следующем их так же ожесточенно и теми же способами отгоняли от этого входа, который новым спасителям человечества стал казаться «вратами адовыми», и заставляли направляться совсем по другому пути и к другому входу.

И мы, подобно беспомощным заблудившимся цыплятам, в страхе и смятении, с громкими криками о спасении, все бегаем вокруг и около, тщетно отыскивая настоящий путь к тихой пристани.

Но будем уповать, что когда-нибудь все мы достигнем неба, где бы оно ни находилось: ведь мы так много шумим о нем и так отчаянно бьемся, чтобы попасть туда. Положим, мы не имеем даже ясного представления о том, что представляет из себя это небо. Одни думают, что это выставка золота и драгоценных камней; другие рисуют его себе в виде огромной концертной залы, где беспрерывно гремит музыка. Но все мнения сходятся на том, что небо – это такая страна, где люди будут жить без труда и забот, где все, даже самые смелые и фантастичные желания будут исполнены и будет вечное безоблачное счастье. И конечно, все те, которые нам не по нраву, туда не будут допущены.

Небо – это такое место, о котором мы начинаем мечтать, когда совершенно разочаровываемся в здешнем земном мире. И тогда мы с напряжением всех наших последних сил рвемся к нему.

По всей видимости, есть и такие люди, которые под названием «неба» подразумевают лишь более широкую сферу мысли и действия, возможность более ясного прозрения, облагороженное существование вблизи Бога. Эти чистосердечные люди ощупью бродят по окружающей их тьме, отыскивая путеводный луч; к ним со всех сторон несутся голоса, указывающие тот или иной путь, и громче других раздаются голоса тех, которые, заблуждаясь сами, меньше всего могут служить проводниками.

Многие из этих крикунов искренни; они немало размышляли о небе и уверены, что нашли и поняли его, и теперь стараются вести туда других. Но что толку в их искренности, когда они сами заблуждаются?

Мы похожи на толпу беспризорных сирот, выгнанных на улицу и предоставленных на волю злой судьбы. Самые бойкие из нас придумывают себе разные забавы и ради них дерутся между собою, а более смирные приткнутся в каком-нибудь уголке, играют там в «школу» и в восторге, когда приходят тетя Философия и дядя Добронравие и берутся быть нашими наставниками, уверяя, что им понятны все тайны неба и земли и что эти тайны откроются нам через них, если только мы будем внимательными слушателями и послушными последователями их указаний. На самом же деле мы от них можем узнать лишь то, что они сами думают об этих великих тайнах.

Уйдем скорее с грязных улиц и площадей с их оглушительным грохотом и гулом и непрерывной бешеной сутолокой и сумятицей; побежим лучше на безграничный простор зеленых полей, над которым плывут вольные облака и в котором между нами и звездами царит полная тишина, и в этой тишине будем прислушиваться к тому таинственному голосу, который лишь среди безмолвия может достичь нашего слуха.

Это голос Самого Бога, понятным для каждого из нас языком разъясняющий все наши вопросы и сомнения. Этот голос и среди житейской сутолоки, среди бурь и невзгод, шепчет каждому мудрые слова утешения, ободрения и безобманного совета, но только мы плохо слышим его. Мы устремляли все свое внимание на одни пустые разглагольствования окружающих нас самозваных учителей, которые сами толком ничего не знают.

Перестанем руководствоваться чужими указаниями и мнениями и будем слушаться лишь того голоса, который раздается в нас самих. Но то, что говорит этот голос, мы не в состоянии передать другим: они не поймут нас, и мы своими стараниями заставить их понять только увеличим общую неразбериху. Лишь голос Бога внятен и понятен каждому, желающему его слышать, потому что только один Он говорит на собственном языке каждого. Недаром сказано: «Господь находится в своем Святом Храме, пусть перед Ним умолкнет вся земля».

В нашей жизни серьезное и смешное играют друг с другом в прятки, как свет и тени в апрельский день. Но очень часто эти две противоположности ловят друг друга, обнимаются, дружно переплетаются и некоторое время остаются в тесном союзе, чтобы затем с новыми силами возобновить прежнюю игру.

Однажды я ходил по саду, думая о том, как ребячески бессмысленны наши стремления учить друг друга тому, чего мы сами не понимаем. Вдруг, проходя мимо беседки, я услышал голос моей семилетней племянницы, которая самым потешным образом иллюстрировала мою мысль, стараясь объяснить своей пятилетней сестренке, что значат дети, откуда они берутся, как их находят и на что они нужны.

– Дети – не то, что куклы, – звенел голосок маленького философа. – Дети живые, а куклы не живые. С детьми нам позволяют возиться только тогда, когда мы становимся большими. Но дети очень покойны, скучны и…

Но тут голосок оборвался, чтобы через мгновение запеть что-то в роде колыбельной песенки.

Моя племянница – очень любознательная девочка, чем и изводит всю свою семью. Недавно мы установили для нее предельное число вопросов в день. Использовав это число и получив на свои вопросы более или менее удовлетворительные ответы, она выказывает поползновение повторить все число сначала; когда же мы убеждаем ее оставить нас, наконец, в покое, она уходит очень угнетенная и в дверях негодующе кричит:

– Зачем же вы назначили так мало вопросов? Могли бы назначить и побольше!

Любознательность этой девочки не ограничивается чем-нибудь одним, но касается всего, что творится в цивилизованном мире, начиная с богословских вопросов, жизни и обычаев новорожденных котят, неудачных супружеств и кончая шоколадными конфетками; относительно последних она особенно интересуется знать, почему их нельзя вынимать обратно изо рта и подвергать подробному рассмотрению в то время, когда они наполовину сжеваны.