Матрица войны - Александр Проханов

Мимо прошла девочка с худенькой шеей, несла в руках череп. Держала его бережно, как кувшин. Донесла до телеги, положила с костяным легким стуком на груду других. Поправила, нацелив пустые глазницы в ту же сторону, что и другие.

– Пол Пот… – сдавленно сказал Сом Кыт. – Место казни… Массовое захоронение…

Он отошел к крестьянам и тихонько с ними разговаривал. Те так же тихо отвечали, словно боялись громкими голосами потревожить витавшие духи. Белосельцев смотрел на каналы, на длинные росчерки исчезнувшей цивилизации и понимал, что ее строители, ее инопланетные обитатели не унеслись с Земли в беспредельный Космос, а остались здесь, лежали под тонким слоем красной земли, умертвленные в одночасье.

Подошел Сом Кыт.

– Они говорят, что пришли из соседней деревни, стали рыть водоемы для сбора дождевой воды и наткнулись на это. Говорят, сначала одна могила, потом другая, третья. Все поле в этих могилах. Они уже выкопали триста голов.

– Как это случилось? Как их убили? – Белосельцев смотрел на хохочущие черепа, пытаясь представить лица убитых. Над белой костяной пирамидой, над разрытой землей стекленел и струился воздух, словно текли и волновались прозрачные духи, потревоженные вторжением живых.

Сом Кыт снова негромко разговаривал с крестьянином, и тот, устало опустив мотыгу, отвечал.

– Он не знает, как это было. Их общину угнали на север. Там они корчевали джунгли, расчищали поля под посевы. Но он видел, как убивали их людей. Их ставили в ряд, голова к голове. Приковывали к железному пруту и вели. Перед вырытой ямой стоял охранник. В руках он держал мотыгу. Бил в затылок переднего. Тот падал. Его место занимал второй. Получив удар мотыгой в затылок, тоже падал. Наступала очередь третьего. Так убили восемьдесят или сто человек.

– За что?

– На всех не хватало еды.

– Что теперь собираются с этим делать? – Белосельцев смотрел на струящийся воздух, на округлые белые кости, выступающие из земли. Казалось, вся планета состоит из черепов, присыпанных тонким слоем почвы, на котором произрастают растения, проложены дороги, построены города.

Сом Кыт вопрошал крестьянина, и тот устало отвечал, и его негромкая речь напоминала щебетание утомленной нахохленной птицы.

– Они хотят выставить их на обочине шоссейной дороги. Чтоб проезжие люди их видели. А потом похоронить.

Крестьянин поклонился и отошел, застучал мотыгой о землю, и она отозвалась костяным бильярдным звуком.

Белосельцев, страшась, на носках ступал по растресканной земле, перемешанной с человеческой плотью. Заглядывал в открытые ямы, где белели россыпи костей, темнело тряпье. Над могилами дрожал выпущенный на свет тяжелый пар. Было страшно дышать этим жирным пахучим воздухом. Вся окрестность текла и струилась, словно носились и сталкивались тысячи прозрачных душ, и щеки, губы, глаза чувствовали едва ощутимые удары бесплотных воздушных существ.

Сом Кыт склонился над грудой голов, сжался, усох. Касался черепов медленной напряженной рукой, словно гладил их и ласкал. Белосельцеву казались страшными, необъяснимыми эти прикосновения. Он боялся смотреть в его сторону.

«Где я был в то время, когда это случилось?» – спрашивал он себя, перешагивая ржавый железный прут с приваренными кольцами, в которые, как в браслеты, вдевались запястья казнимых.

Московский снегопад с синими фонарями. Драгоценный проблеск Садовой. Полупрозрачная белая тень Андроникова монастыря. Он в гостях у друзей. Хозяйка, пышная, благодушная, ставит на стол угощения, зажигает розовые витые свечи. Все пьют, едят. Легкомысленные шутки, смешки. Остроумный злой анекдот. Едкая сплетня. Философский экспромт, в который каждый, по мере сил, вкладывает свою долю ума и знаний. Поздние проводы, поцелуи в дверях. Он ловит в снегопаде набегающий зеленый огонек такси. Рядом, в теплом салоне, какая-то полузнакомая, доступная женщина. А в это время здесь, на другой половине земли, на утренней пустоши, они шли к своей яме, подставляя затылки под тупые удары. Палачи, утомившись, отдыхали, усевшись на землю, а те обреченно, смиренно ждали.

Белосельцев понимал, что его задание связано с риском погибнуть от пули, исчезнуть бесследно в болотах и джунглях. Но главная опасность и риск состояли в том, что его разум и психика погружались в стеклянный струящийся воздух, в котором носились души миллионов убитых. Подстерегали его за каждым кустом, на каждом повороте дороги. Влетали под марлевый полог, присутствовали в пище, воде. И это соседство с духами смерти сводило с ума, побуждало действовать вопреки рассудку. Все, с кем он станет говорить и встречаться, были околдованы и сведены с ума духами смерти. Как Сом Кыт, который держал на груди, гладил маленькую костяную голову.

Полуразрушенный мост скосил свои опоры, белел деревянными сваями, вписывался поломанным черным уступом в насыпь. Белосельцеву хотелось пройти сквозь слюдяные колебания воздуха, приблизиться к мосту, исследовать его разрушения, оценить восстановительные работы. Но он не мог это сделать на виду у всех, не мог позволить себе слишком долго и откровенно его рассматривать. Он нагнулся, поднял с земли череп, маленький гладкий костяной шар, в котором пролегали костяные швы, темнели пустые глазницы, улыбался белозубый, без губ и десен рот. В затылочной кости чернел трехгранный пролом – место, куда вонзилась кованая оконечность мотыги. Делая вид, что рассматривает череп, Белосельцев поднял его на уровень глаз. Заслоняясь им от людей, стал рассматривать мост. Пересчитывал целые и поврежденные опоры. Определял кубатуру привезенной для ремонта древесины. Старался рассмотреть пилы и бетономешалки, предназначенные для ремонта.

Он чувствовал исходящий от черепа слабый запах болотного тления. Медленно поворачивал его в руках, совмещая глазницы с проломом в затылке. И когда совместил, увидел сквозь череп мост, и волнистые синие дали, и нежно-зеленые поймы, и далекие тенистые джунгли. Череп, как бинокль, приближал, увеличивал. Сквозь голубые стеклянные окуляры, в которых раньше помещались живые глаза, а теперь трепетал сгустившийся воздух, Белосельцев вдруг узрел в просторах огромный темный смерч. Косматый столб двигался, заворачивал в полог своей черной одежды окрестные леса и дороги, селения и придорожные храмы. Срывал их с хрупких основ, превращал в черный дым, возносил в небо. Это был дух смерти, последнее предсмертное видение, задержавшееся в черепе среди нагретых солнцем костей.

Он передал череп проходящей мимо хрупкой девочке, и та осторожно положила его на телегу, укрепив среди высокой костяной пирамиды. Неслышно подошел Сом Кыт, бледный, без единой кровинки.

– Кооператив рядом, нас ждут, – сказал он чуть слышно, и они вернулись к машине.

Председатель кооператива Миех Сирейрит, как представил его Сом Кыт, принимал их в просторной прохладной хижине, поставленной на высокие сваи, близко к шелестящим вершинам пальм. Сквозь гладкий, словно пластмассовый пол, набранный из расщепленных пальмовых пластин, веяли свежие сквознячки, пахло близкой скотиной, душистым домашним дымом, как пахнут все крестьянские земные жилища.

Белосельцев сидел на свежей циновке. Молчаливые женщины, стуча тугими пятками, принесли в мешковине, вывалили на пол груду кокосов, зеленых, тяжелых, только что выломанных из пальмовых гнезд. Осторожно поглядывая на приезжих, большими ножами ловко, до белой мякоти, отсекли зеленые маковки орехов. Будто откупоривали крышки, просекали маленькие отверстия, ставили перед гостями, воткнув в орех соломинку. Белосельцев благодарно, с наслаждением тянул сладковатый прохладный сок. Смачивал холодной струйкой иссохшие, воспалившиеся губы, язык. Поглаживал зеленый, похожий на тяжелую молочную кружку орех.

Председатель после приветствий завел негромкую осторожную речь, не поднимая на Белосельцева маленьких печальных глаз. Его тихие щебечущие звуки напоминали язык печальной птицы, которая что-то пыталась поведать не понимавшему ее человеку, что-то жалобное, унылое, безответное. Белосельцев, подтверждая свою роль журналиста, писал в блокнот, и ему хотелось записать не слова, а унылую музыку этого одинокого щебетания.

– В их селе, – переводил Сом Кыт, который сам уподобился немощной, обессиленной птице, – раньше было пять тысяч жителей. При Пол Поте их угнали на север, в болота, в джунгли. Не позволили взять с собой ни скот, ни одежду. Разлучили семьи, разделили мужчин и женщин, жен и мужей. Два года они валили деревья, вырывали вручную пни, копали канавы, отводя болотную воду, пахали землю, впрягаясь вместо волов, сеяли рис и лишь издали, во время работы, наблюдали своих близких. Когда Пол Пота прогнали, они вернулись сюда. Их дома сгорели, скот пропал, поля заросли лесом. Теперь у них двести тридцать пять вдов, триста восемь сирот. Половина людей умерло от голода, от малярии или были просто убиты…