Секта в доме моей бабушки - Анна Сандермоен
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я, маленькая девочка, обвиняемая в блядстве, делала свои выводы о том, как приспособиться к такой жизни. Я много раз тщательно анализировала, что же не так в моем взгляде на мальчиков и мужчин. Я могла предположить, что ни в коем случае нельзя смотреть на ту часть их тела, где трусы. Наверное, это и называют грязью, думала я. Поэтому я туда никогда не смотрела. И вообще старалась прятать глаза, когда взгляд пересекался со взглядами мужчин. Я просто жила так, будто их нет. Мне так было безопасней.
Хотя и среди наших мужчин были избранные. Одним позволялось все, других гнобили за «грязь» в отношениях с женщинами. Вот с ними-то лучше было ни в какой контакт не вступать, иначе точно бы «коротнуло» у тех, кто нас контролировал. Они набрасывались, как собаки, и рвали на куски.
Но я все равно мечтала быть как Кармен.
Моя мама объясняла свое решение отправить меня в секту тем, что в первом классе я не могла выучить наизусть ни одного стихотворения и мне совершенно не давалась математика. И еще два ее излюбленных аргумента. Со своей подружкой Диной я обращалась «как с рабыней». А когда мы были на Урале в геологической экспедиции, я «кадрила» местных молодых людей, приезжавших из соседних деревень купаться на озеро, где мы стояли лагерем. Ребятам этим было лет по восемнадцать, а мне – семь.
Теперь я не только сама мама, но и много лет занимаюсь чужими детьми. После травм собственного детства это одна из моих постоянных привычек – размышлять о детях, как о своих, так и о чужих. Я их понимаю, мне их жалко и хочется поддержать. И еще я теперь знаю, что проблемы со стихами и математикой в первом классе – вовсе не обязательно свидетельство психических отклонений ребенка; часто эти проблемы вызваны ленью или невежеством родителей. У детей, пока они взрослеют, проблемы возникают постоянно. Это и есть показатель развития и роста.
Я отношусь к очень серьезным мамам, сейчас это принято называть осознанным родительством. (От мужа норвежца я узнала, что в Скандинавии осознанное родительство – давным-давно норма.) И понимаю, какой неслыханной, первобытной дикостью было заслать своего семилетнего ребенка в исправительно-трудовую секту по той причине, что у него в первом классе возникли проблемы с математикой и стихами.
А тому, как выстраивать отношения с окружающими, друзьями, одноклассниками, мальчиками, ребенка надо учить. Это самая важная наука, поважней математики и стихов.
Ни дома, ни родителей
Конечно, мне хотелось домой. Но я понимала, что его больше нет. Секта стала моим домом, потому что она засосала всю мою семью.
Повторюсь, проблема состояла еще и в том, что в секте было запрещено общаться с семьей как с семьей. Например, бабушку свою мне больше нельзя было называть бабушкой, а только по имени-отчеству; нельзя было гордиться тем, что я ее внучка, или как-то это демонстрировать. Мне говорили, что я этого еще недостойна, что я ничтожество. То же и с моим дядей: я должна была обращаться к нему, как и ко всем, по имени-отчеству. Квартира бабушки, где я родилась и выросла, превратилась в коммуну, штаб-квартиру коллектива.
С мамой и папой дело обстояло еще хуже: они жили в Ленинграде и там работали; навещали меня очень редко, да и времени, чтобы побыть вместе, нам не предоставляли. К приезду родителей мы обычно готовили выступления, и все проходило строго официально и всегда под надзором педагогов.
Про маму и папу я также знала, что жилья в Ленинграде у них нет и они по-прежнему (как было и в то время, пока я жила с ними) мечутся по городу, всячески нарушая закон. Чтобы получить прописку в Ленинграде, и тому и другому пришлось оформить фиктивные браки. Сдавать квартиры в те времена запрещалось, поэтому они то тайно снимали комнату у знакомых, то скитались по квартирам друзей, а то вообще, прячась от охраны, жили прямо на работе, ночевали в спальниках на полу мастерской (а ВСЕГЕИ в те времена охранялся как сверхсекретный объект, и КГБ там зверствовал). Спасением было лето: они выезжали в геологические экспедиции, и их домом становилась природа. В ином случае маме и папе пришлось бы возвращаться в Душанбе, но это означало зависимость от родителей. Да и нельзя сравнивать работу во ВСЕГЕИ в Ленинграде с работой в Душанбе.
Так что не было у меня ни дома, ни родителей. Оставался, правда, дедушка, который жил в тогдашнем Фрунзе, нынешнем Бишкеке. Я очень часто воображала, как сбегу к нему. Еще до секты родители как-то отправляли меня к нему на самолете: попросили стюардессу за мной присмотреть, и я летала к нему одна. Потому я и могла представить, как доберусь до аэропорта, подойду к стюардессе (как подходила к дальнобойщикам или проводникам поездов во время наших походов с коллективом) и попрошу пустить меня на самолет к дедушке. Но пути нашей секты по стране почему-то никогда не проходили мимо аэропортов…
Куда мне было бежать и о чем мечтать?
Еще была альтернатива – детдом. Туда родители и грозились меня сдать, когда им звонили из коллектива и жаловались, что я плохо себя веду.
– Ты понимаешь, что ведешь себя, как фашистка и блядь?
– Да…
– Понимаешь, что тебе надо меняться?
– Да…
Чего лыбишься?
Дети в общей своей массе – веселые существа, им не много надо, чтобы радоваться жизни, какой бы она ни была. Дети всегда найдут, с чем поиграть, сами смастерят игрушку – фантазия поможет… Но наши взрослые не давали нам проходу нигде и никогда. Несмотря на это, у меня часто было отличное настроение, я веселилась, хохотала, скакала, играла, по-детски возилась с другими детьми.
У нас была одна мадам, Наталья Евгеньевна (кстати, родная сестра той, с протезом, которая дубасила меня своей палкой; она же меня впервые и лечила), которая, как я помню, всегда была фавориткой Главного. Главный постоянно ставил ее в пример и почему-то часто говорил о ее красоте. Она и в спектаклях обычно играла всяких красавиц. Я, когда она меня лечила, уговаривала себя смотреть на нее с восхищением. Мне казалось,
