На сопках маньчжурии - Павел Далецкий

Старший в семье — брат матери. По его взглядам, мать опозорила семью и Японию. Он всегда поэтому чувствовал неприязнь к Ханако, а теперь, во время войны, не выносит ее. Дядя небогат, но хочет разбогатеть. Сестер и братьев у Ханако нет.

В тот же вечер Юдзо сказал ей о своих чувствах и желаниях.

Завтра он уезжает на войну. После войны вернется. Он человек с новыми взглядами, социалист. В России он познакомился с несколькими выдающимися революционерами. Много мыслей, много надежд, но, к сожалению, все это после войны. Религия учит: есть другие миры и страны блаженств. Любовь такая, как у него, это и есть страна блаженств. Пусть Ханако-сан верит: он вернется с войны…

Юдзо шел домой. Захотелось пройти через парк Хибия, по тем местам, где он впервые увидел Ханако.

Город утихал, утихали ночные базары, гасли огни, все реже мелькали фонарики пешеходов и велосипедистов, реже и отчетливее стучали гета по каменной мостовой.

На фоне звездного неба Хибия издалека вырисовывался своими огромными, точно облачными силуэтами древесных крон.

Да, ночью в парке совсем не то, что днем, иначе выглядят дорожки и аллеи под ветвями платанов, криптомерий и кленов. Нет дневного шума, блеска, веселья, но парк живет; по аллеям и лужайкам, на скамейках и в беседках тени: парочки за парочкой. Да, и сегодня, как вчера, как год назад, как сто лет назад, вечером в парк стекаются влюбленные… Кто эти мужчины — в европейских пиджаках, в рабочих куртках с иероглифом фирмы на спине, в кимоно? Студенты, приказчики, клерки, рабочие, журналисты? А женщины, их подруги, — продавщицы магазинов, швейки, школьницы, гейши? Да, да, вероятно и те, и другие, и третьи. Одни влюбленные скромно идут друг за другом, другие — под руку, а рядом — уже объятия и поцелуи.

Он, может быть, нарочно пошел через парк ночью еще и потому, что хотел погрузиться в эту атмосферу молодой, ничего не боящейся любви.

Вышел на полянку, где днем выступали социалисты и где, казалось, еще сохранились ее следы… Вот здесь, между этими кустами шиповника, она упала…

И вдруг свист, резкий свист. Юдзо поднял голову.

Через поляну бежали мужчины и женщины, стучали гета и каблуки, развевались кимоно и полы курток… До отъезда за границу Юдзо частенько бывал в парке по вечерам, тут никогда не свистели… Что означают эти полицейские свистки? Облава? Но на кого? Обнаружены преступники? Тогда почему бегут все?

Схватил за руку пробегавшего мужчину, остановил. Тот дико уставился на него.

— Чего вы боитесь? Что здесь такое?

Мужчина оглянулся, передохнул, перевязал пояс на кимоно.

— Вы, должно быть, нездешний? Теперь соблюдают закон: поцелуи и объятия в публичном месте безнравственны! Налет полиции… понимаете?

И пошел через поляну.

У выхода из парка Юдзо увидел полицейских. Они освещали фонариком студента и девушку. Студент доказывал, что он не обнимал и не целовал и даже вовсе незнаком с этой девушкой — она проходила себе по аллейке, и он проходил себе..

Он говорил возмущенно и торопливо. Юдзо не столько слушал его, сколько смотрел на женщину, Она была молода и красива. Работница? Да, вернее всего работница…

Полицейский выслушал студента и вдруг ударил его кулаком в лицо; студент вскрикнул и пошатнулся. Девушка бросилась перед полицейским на колени, она обнимала его сапоги и умоляла о пощаде. Если их отведут в участок, если завтра их имена попадут в газету, она погибнет, потому что хозяева выгонят ее.

Полицейский, слегка наклонясь, слушал ее так же внимательно, как перед этим студента, потом схватил ее за волосы, приподнял и поставил перед собой. Второй полицейский ударил жертву кулаком между лопаток… Девушка упала, но полицейский снова поднял ее за волосы.

Полицейские окружили задержанных и повели в участок.

Юдзо остался перед воротами. Он был потрясен и оскорблен.

Идет война, завтра этот студент будет отправлен в Маньчжурию, сегодня он хотел провести ночь со своей возлюбленной. Конечно, ничего нового в налете полиции не было. Старый фарисейский обычай, который жену называет оку-сан, то есть «хозяйкой задних комнат», а любовь считает непристойной для основания семьи. Только расчет, только сделка!

Но раньше полиция не была так разнуздана. Реакционеры свирепствуют. Везде они видят политических противников, подрывающих устои, — даже в поцелуях влюбленных.

Точно отравленный, шел Юдзо домой.

.. И вот он теперь на войне. Льет дождь. Потоки воды несутся и шумят. За стеной во дворе переговариваются солдаты. Вошел мокрый лейтенант Маэяма. Хороший человек Маэяма Кендзо, но старозаветный, влюбленный в бусидо и рыцарство. Всему свое время, дорогой Кендзо, всему свое время. Старый японский мир умер.

— Вы, Кендзо, как я вижу, промокли насквозь!

— Ездил по поручению вашего отца и вымок от пояса до пят. Плащи наши коротки, а наколенников я не захватил.

Кендзо разделся. Денщик подал ему мокрое и сухое полотенца, и лейтенант быстро привел себя в порядок».

— Есть приказ, — сообщил он, — выступать дальше, несмотря на дождь. Есть новость: Куропаткин решил идти на помощь Порт-Артуру. Но с какими силами? Если со всей армией, то предстоит жестокое сражение. Еще новость: армия Оку начала высаживаться в Бидзыво. Но известия тревожны. У нас тут, в сопках, дождь и легкий ветер, а на море тайфун. Я привез генералу сообщение, что высадилось всего восемь батальонов, остальные не могут. А ведь место высадки в расстоянии перехода от Кинчжоу, где Стессель и Фок со своими дивизиями! Ваш отец сказал, что, несмотря на все успехи, наша судьба на волоске.

Маэяма надел белье, натянул штаны и сапоги.

— Третья новость связана с первой: генерал Зыков с крупным отрядом вышел к морю. Мы пойдем через горы, чтобы помешать трагическим событиям у Бидзыво…

Через два часа армия выступила. Солдаты разулись и шли босиком по вязкой глине. Дождь продолжал лить.

К вечеру Маэяма и Юдзо расстались. Юдзо присоединился к дивизии Ниси. Маэяма с разведчиками двинулся вперед.

На второй день похода тайфун прекратился. Голубое небо вздымалось над зелеными горами. Но еще продолжали бушевать потоки, еще земля была вязка. Случилась маленькая стычка с русскими.

Потери с той и другой стороны были ничтожны, но результат стычки оказался исключительно важным: в плен попал русский капитан, в кармане у него нашли записную книжку с приказом Куропаткина Штакельбергу: «Прикажите Зыкову, чтобы он сегодня же ночным маршем начал отход».

Футаки лично допрашивал пленного:

— Чем, господин капитан, вы объясняете этот приказ?

— Тем, что ваши войска угрожают нашим флангам.

— А! — сказал Футаки.

Японцы не угрожали никаким флангам русских. Русские генералы не воспользовались тайфуном и не помешали высадиться Оку.

— Хорошо. Все очень хорошо, — сказал Футаки.

Четвертая глава

Братья Цзен, старший и младший, жили в Мукдене.

Цзен-старший с детства пристрастился к поэзии и философии. Эти предметы научили его ценить вечное и относиться с презрением к преходящему. Он любил чтение, размышление и прогулки.

Цзен-младший был человеком другого склада. Его не удовлетворяла жизнь помещика, сдающего в аренду крестьянам землю. Он желал торговать и богатеть. Он торговал рисом, пшеницей, опиумом и уссурийскими мехами.

У него были магазины в Мукдене, Шанхае и Пекине.

Цзен-старший любил на словах скептически относиться к деятельности брата, но в душе одобрял барыши, долю в которых имел. Он презирал и ненавидел иностранцев и стоял на той точке зрения, что весь мир принадлежит китайцам. Правда, европейцы делают сейчас в Китае что хотят. Но ведь так уж бывало. Приходили сильные и жадные монголы, приходили сильные и коварные маньчжуры и завоевывали Китай. Однако где сейчас монголы и где сейчас маньчжуры? Есть один Китай — китайский язык, китайская наука и литература. Ненавидя европейцев, Цзен-старший утешал себя тем, что новых завоевателей постигнет старая участь. Впрочем, сейчас он старался не проявлять своих чувств, потому что в военное время опасны всякие крайние движения сердца. Тем более что с точки зрения философии и морали все преходяще, кроме красоты природы и человеческого духа.

К иностранцам Цзен-старший не относил японцев, которые обещали освободить Квантун и Маньчжурию от русских.

Цзен-старший, высокий, худощавый человек, носил темно-синие шелковые халаты, черные матерчатые туфли и неизменный в жаркое время года веер. Он писал стихи, вдохновляясь озером в камышах, плывущей по озеру уткой, красавицей, идущей по тропинке к озеру. Описывал холм, одинокое дерево на нем, медленно текущую воду реки.

Он любил добродетели, любил женщин, хотя вожделения к ним не испытывал никогда. Он считал эту свою особенность проявлением совершенной натуры и презрительно относился к брату, который постоянно нуждался в самых незамысловатых отношениях с женщинами.