Из мухи получится слон - Дарья Калинина

После небольшого спора было решено, что лезть нужно мне, как предложившей этот способ. Я с трудом взобралась на колоду — она была скользкая и к тому же угрожающе качалась и кренилась подо мной — и отворила ставень. Затем очень медленно и осторожно приблизила свою голову к стеклу, которое было забрано витой и очень красивой, но все-таки решеткой.

В маленькой комнатке стоял белый шкаф с книгами в толстых золоченых переплетах и прямо против меня на стене висели два пейзажа. Один морской, а другой изображал сельскую местность в пору страды. Сельский пейзаж напоминал мне что-то, но копаться в воспоминаниях я не стала — времени не было. Так как в этой комнате не было никого живого, я лихо спрыгнула вниз и сообщила о результатах своего осмотра Наташе:

— В этой комнате никого. Только две картины, шкаф с книгами, диван и ковер на паркетном полу.

— Тогда переезжаем к следующему окну.

И мы перекатили чурбан ко второму окну, и я уже оперлась коленом на него, собираясь влезть, но поймала взгляд Наташи, и во мне заговорила совесть. Я отступила в сторону и широким жестом предложила лезть подруге. Немедленно просияв, она забралась к окну, заглянула в него и тут же поделилась со мной разочарованием:

— Здесь тоже никого.

— А как обстановка? — спросила я.

— Возле стены слева от меня огромный камин, облицованный розоватым камнем с прожилками, с чугунной решеткой. В середине комнаты ковер, возле камина старинное резное кресло вишневого дерева. В смысле, дерево вишневого цвета. Напротив окна — кушетка с многочисленными подушками на ней и небольшой письменный стол с обалденно красивым торшером в виде голого мальчика.

— А стены? — спросила я, хотя непонятно, для чего мне потребовалось это знать.

— Обшиты панелями.

— В прошлой комнате были оклеены светлыми обоями, — поделилась я информацией, которая вся в совокупности наводила на кое-какие мысли, а именно, что загородный дом, обставленный с таким размахом, — это подозрительно.

Мы решили соблюдать очередность по заглядыванию в окна, и в этот раз на чурбанчик опять забралась я. Мне повезло больше. Я всегда знала, что третий раз всегда удачный, а сейчас лишний раз убедилась в этом.

В большой комнате с двумя окнами царила атмосфера всеобщей озабоченности. Ее создавал крепыш с профессорскими очками на коротком носу. Он постоянно вскакивал со стула и, размахивая руками, словно они мешали ему, бегал вокруг стола, за которым с кислыми минами сидели четверо моих знакомых: Амелин, девица и двое мужиков. Видать, именно эти двое искали меня в кафе. Только теперь они присмирели и как будто стали даже меньше ростом. Всех присутствующих я постаралась рассмотреть внимательно, чтобы узнать их, если будет необходимость, при любом освещении и в любом месте. Единственное место, где я хотела бы их встретить, был зал суда, куда меня могли бы пригласить как свидетеля.

Особое положение занимал все тот же непоседливый крепыш, являвшийся хозяином дома, так как был одет в домашний теплый халат и домашние же тапочки, а горло его обвивал пушистый бежевый шарф. Он явно верховодил собравшимися. Пока он говорил, все остальные молча слушали и преданными глазами следили за малейшим его движением. Судя по жестам, хозяин был недоволен гостями. Он стучал себя по голове, недоуменно разводил руками, крутил у виска пальцем и отмахивался всеми частями тела от того, что ему втолковывали гости. Попытки оправдаться, предпринимаемые по очереди его собеседниками, отметались им в мгновение ока.

Невербальным языком своих жестов и телодвижений он явно давал всем понять, как недоволен ими и возмущен их тупостью. Роста он был с меня, то есть для мужчины весьма средненького, но сложен плотно. Возраст его я затруднилась бы определить, но примерно лет 50–57. Зубы у него были все на месте и неестественной белизны. Лицо пересекали несколько морщин и две глубокие складки, от крыльев носа к углам рта. Рот был четко очерчен, но со странным беловатым налетом по контуру, из-за чего губы казались светлее, чем кирпично-красное лицо. Волосы были тонкие, но аккуратно подстриженные, а седина окрасила их в светло-серый цвет. Такой цвет бывает у мышек, живущих в просторных деревенских избах.

Я уделила столько внимания его внешности, потому что, несмотря на то что в нем не было ничего отталкивающего, он стал мне противен с первого взгляда. Я думаю, это из-за его глаз. Они были как две ледышки, получившиеся из грязной воды. Временами они загорались гневом, но даже гнев не мог растопить их мутного холода.

Следующей привлекла мое внимание единственная в комнате девушка. По правде говоря, девушка и крепыш были единственными, кто сидел лицом ко мне и кого я могла рассмотреть. Наконец-то мне удалось хорошенько рассмотреть загадочную незнакомку. У нее было приятное круглое лицо, большой подвижный и густо накрашенный рот, который иногда кривила капризная улыбка. Карие, широко расставленные глаза лукаво поблескивали под тоненькими бровками. Короткие волосы только едва прикрывали ей уши. Когда-то они были окрашены в идеально белый цвет, но со временем отросли и у корней были своего природного густо-каштанового цвета. Во всем ее облике проглядывала какая-то прямо-таки первобытная непосредственность, а в чертах лица проскальзывало нечто цыганское.

Да, именно так: цыганка, которая перекрасилась в блондинку. В придачу ко всем ее странностям во внешности на левой щеке выделялся небольшой шрам в виде полумесяца, который ничуть ее не портил. Руки у нее были грубой формы, с неровно накрашенными и нечистыми ногтями, а цвет их свидетельствовал, что к перчаткам и рукавицам она относится с величайшим презрением.

В целом она производило приятное впечатление и сразу понравилась мне. Настораживала только легкая помятость всего ее облика, которая появляется обычно при тяжелом похмелье. Она не производила впечатления девушки порядочной и серьезной, но была в ней своя изюминка. Она бы и в плотной толпе привлекла к себе мужской взгляд. Непорядок в прическе и туалете ни капли не портил ее, а, наоборот, подчеркивал бесшабашность.

Уверена, что если бы мы с ней дружили, то на мою долю выпало бы бесчисленное множество ночных приключений в ее компании, а прерывистая череда безумных пьянок сменялась бы тягостными запоями. Деньги она наверняка добывает древнейшим ремеслом, не гнушаясь порой и мелкого воровства. А возможные неприятности с милицией улаживает с помощью своих чар. В определенном обаянии ей невозможно было отказать. Даже не слыша ее слов, я была покорена ею почти с первого взгляда, и подобной участи, должно быть, не избегал никто. Однако со временем люди привыкают ко всему — и к хорошему, и к плохому. Привыкают даже к самому чудному. И мужики в комнате обращали на нее не больше внимания, чем, скажем, на огромный рояль, стоящий тут же. На рояле, кстати говоря, расположились маленькие симпатичные фарфоровые безделушки, числом ровно три. Они представляли собой нечто среднее между круглыми вазочками и афинскими амфорами.

Девушка была одета в упомянутые выше блестящие брюки и в умопомрачительную кожаную косуху с грубыми молниями, вшитыми по всей ее поверхности. Под косухой виднелось кружевное белье, что в сегодняшний мороз было по меньшей мере неблагоразумно. Косуху носила она под пальто, которое висело сейчас на спинке ее стула. Значит, всего три слоя одежды предохраняли ее от мороза. Возможность сохранять необходимое тепло с помощью двух из них была сомнительна.

— Странная девушка, — пробормотала я себе под нос, подсчитывая при этом количество слоев одетого на мне. Их число сильно переваливало за три.

Девушка в это время пыталась засунуть в рот Амелина подушечку жвачки, но тот решительной рукой пресек ее фамильярность. Потерпев неудачу, она, ничуть не обескураженная его холодностью, положила жвачку в свой собственный рот и принялась энергично пережевывать. Челюсти ее ходили с угрожающей для ее зубов скоростью. Тщательно размягчив резину, она принялась выдувать шикарные пузыри, один громаднее другого. Я с интересом наблюдала за ее опытами, ожидая результатов. Они не заставили себя долго ждать. Самый громадный пузырь лопнул, залепив ей все лицо вплоть до бровей, и, пока она отдирала его, над ней дружно хохотали все присутствующие. Зрелище было до того забавное, что я и сама не выдержала и тихо захихикала. Девушка ни капли не обиделась на насмешки своих знакомых и сама смеялась громче всех. Развалившись на стуле в раскованной позе, она принялась вытягивать резинку изо рта на расстояние вытянутой руки, а потом заглатывать ее обратно на манер макаронины. Эти ее действия не вызвали восторга у крепыша. Он грозно глянул на нее — одного взгляда оказалось достаточно, чтобы призвать к порядку распоясавшуюся красотку.

Взгляды, которые девушка бросала на Амелина, невозможно было истолковать двояко. Что именно чувствовал к ней сам Амелин, сказать трудно. Она же была влюблена в него по самую макушку. Но, видимо, именно сейчас ее чувства не вызывали в нем страсти, потому что в ответ на ее подмигивания он только недовольно посмотрел на нее. Но взгляду его не хватало суровости, и процент любви в ее глазах не уменьшился. Ей любовь не была к лицу. Она сразу теряла большую часть своего шарма, который заключался в некоторой вульгарности, раскованности, сквозившей во всех ее членах, и искрометного веселья, исходившего от нее. Когда же она смотрела на Амелина, она скромнела, всем видом показывая, что из них двоих он один заслуживает внимания, и старалась вести себя хорошо, что совсем ей не шло. Блеск елочной мишуры затмевался более сильным светом, начинавшим исходить от нее, когда она убеждала своего кумира или просто любовалась им. Но Амелин не реагировал сейчас на ее сияние, потому что ему было не до того. Он настороженно следил за малейшим движением крепыша, вновь заходившего по комнате.