Тайный дневник Исабель - Карла Манглано

Ты подошел решительным шагом к нашей матушке и крепко поцеловал ее в обе щеки.

— Доброе утро, дорогая мама. Ты, я вижу, такая же любезная и такая же красивая, как всегда.

— Льстец… — бросила матушка с показной холодностью. Затем она улыбнулась и вся засияла от гордости за саму себя и от переполнявших ее чувств к своему любимому сыну, который, войдя в столовую, первым делом почтил ее поцелуем — ее, а не кого-нибудь другого.

Ты привлек к себе всеобщее внимание этой сценой и сразу же стал главным героем и всего дальнейшего действа. Сев на незанятый стул рядом со мной, ты сказал:

— У вас у всех замечательно свежие лица, из чего я делаю вывод, что вы спали так же хорошо, как и я. Даже ты, брат, сейчас не такой бледный, как обычно.

Ты соизволил обратиться ко мне, слегка похлопав меня при этом по плечу. Я ненавидел это твое похлопывание, потому что вслед за ним ты обычно произносил какую-нибудь фразу, высмеивающую меня перед окружающими людьми.

Ты взял сахарницу и насыпал из нее немножечко сахара себе в чай. Все твои движения казались со стороны заранее продуманными и четкими. Наша матушка, прервавшая при твоем появлении свой разговор с близкой подругой, которая в это утро сидела за завтраком недалеко от нее, с беспокойством посмотрела на тебя.

— Только из этого и будет состоять сегодня твой завтрак, сынок?

— Нет, мама. Я уже успел позавтракать — съел яичницу-глазунью с беконом и гренками и выпил кофе. Теперь мне хочется только попить чаю… а еще съесть один из этих аппетитных рогаликов, — добавил ты, протягивая руку к моей тарелке, чтобы взять с нее один из моих рогаликов, даже не спрашивая у меня на это разрешения.

Я посмотрел на тебя с неудовольствием, но не имел ни малейшего желания тебе возражать. Я знал, что это бесполезно.

— Вот уж ранняя пташка!.. Но кушать тебе, голубчик, надо бы побольше! — пробормотала она (не отличавшаяся за этим завтраком словоохотливостью), отнюдь не претендуя на то, чтобы ее кто-нибудь услышал.

— Куда ты подевался этим утром? — спросила матушка. — Мне хотелось бы, чтобы ты подписал несколько открыток.

— Я ходил на конюшню, чтобы подготовить лошадей. Хочу устроить для Исабель небольшую экскурсию.

И тут раздался громкий звук: у Ричарда выскользнул из руки и грохнулся на тарелку нож. Посмотрев на него, я увидел, что он покраснел от еле сдерживаемого гнева. Твоя фраза была воспринята им, как взрыв бомбы. У меня у самого едва не застряла в горле ветчина. «Что происходит со всеми мужчинами, когда рядом оказывается эта женщина? Они что, перестали ценить традиционную женскую красоту и добродетель, будучи ослепленными экзотической новизной?» — подумал я. Мне никогда раньше не пришло бы в голову, что твой интерес к ней выльется в подобное приглашение. Ты вообще-то имел обыкновение заигрывать со всем, что хотя бы напоминало женщину (думаю, это тешило твое самолюбие), а по отношению к самым красивым экземплярам ты проявлял особый интерес (чаще всего мимолетный), однако лишь немногих — действительно уникальных по своей красоте и очарованию — женщин ты приглашал на свои «небольшие экскурсии».

И хотя она этого не знала, ты только что сделал что-то вроде официального заявления: его высочество великий герцог соизволяет объявить, что он уже выбрал даму на рождественские праздники этого года. Дольше этого периода ты возле себя ни одну даму не держал, какой бы красивой и очаровательной она ни была.

— Для меня? — словно бы проснулась та, о ком зашел разговор.

Ты, посмотрев на нее так, как только ты можешь смотреть на женщин, кивнул.

— Вы поедете куда-то в такой холод?

Мне было бы трудно определить в этот момент, являлось ли это завуалированное возражение нашей матушки проявлением ее стремления уберечь невинность своей родственницы или же ее желанием не допустить, чтобы ее сын подхватил насморк.

— Мы тепло оденемся. Кроме того, снег уже не идет… М-м-м… Обожаю эти рогалики.

— А куда мы поедем? — спросила она.

Ты пожал плечами и, доев мой рогалик, ответил:

— Это сюрприз.

Я прикусил губу, чтобы не разразиться саркастическим смехом. Сюрпризом это станет для нее. Все же остальные присутствующие прекрасно знали, что это за экскурсия. Каждый год происходило одно и то же. Я готов был дать голову на отсечение, что «его высочество» запряг лошадей с бубенцами, приготовил самые лучшие сани с хорошим пологом из шкуры и припас горячительные напитки. В этих санях ты намеревался совершить романтическое зимнее путешествие, конечным пунктом которого станет охотничий домик. В этом доме прислуга заблаговременно создаст не менее романтическую обстановку — со свечами, цветами, шампанским и вкуснейшим обедом. Паук, плетущий паутину, при помощи которой он собирается сцапать приглянувшуюся ему муху…

Раздался громкий звук отодвигаемого стула: Ричард неожиданно встал из-за стола прямо посреди завтрака.

— Прошу меня извинить… — пробормотал он заученную с детства фразу, хотя по его лицу было видно, что его абсолютно не интересует, извинят его или нет.

Единственное, к чему он сейчас стремился, — так это избавить себя от этой моральной пытки и забраться в какой-нибудь укромный уголок, чтобы там проклинать то ли свою судьбу, то ли тебя.

Никто не обратил на поступок Ричарда никакого внимания.

В этот момент появилась Надя, чтобы присоединиться к постепенно увеличивающейся компании тех, кто собрался на завтрак. Она величественно двигалась по комнате — словно плывущий по озеру прекрасный лебедь. Глядя на нее, я невольно вспомнил одну из сказок Ганса Христиана Андерсена.

— Bonjour[31], — поздоровалась она на прекрасном французском языке.

Едва я увидел, что в комнату вошла моя невеста, я немедленно встал из-за стола, чтобы вежливо ее поприветствовать и слегка отодвинуть от стола стул, на который она собиралась сесть.

— О каком сюрпризе идет речь? — поинтересовалась она, присоединяясь к нашему разговору и говоря в этот раз на корявом испанском.

— Для тебя это никакой не сюрприз, дорогая, — сказал ей я. — Речь идет об одной из экскурсий Ларса, о которых ты уже слышала, — добавил я, изнывая от зависти.

Мне показалось, что ты хочешь испепелить меня взглядом.

— Если ты уже закончила завтракать, Исабель, то мы можем ехать, — вдруг заторопился ты, наверняка испугавшись того, что твои планы могут сорваться.

— О-о, Ларс, у тебя просто incroyable[32] жизненный тонус, — сказала, улыбнувшись, Надя.

— А ты, дорогая моя, необыкновенная красавица, — отозвался ты, целуя ей руку. — Жаль, что ты растранжиришь свою красоту на моего брата.

Было очевидно, что ты нисколько не уважаешь ни меня, ни то, что мне принадлежит, — будь то рогалик или барышня.

Я помню, любовь моя, — с отчетливостью приятных воспоминаний — сводчатый потолок, покрытый разноцветными фресками, изображающими сельскую жизнь и вызывающими те же самые ассоциации, что и «Пасторальная симфония» Бетховена. Я помню лучи света и большие бочки, которые, преграждая путь этим лучам, отбрасывали тени, похожие на языки, лижущие стены. Все это создавало одновременно и загадочную и уютную обстановку. Я помню пыль и сырость, воспринимаемые не как следствие неухоженности, а как некие декоративные элементы. А еще я помню застоявшийся запах спиртного — по-моему, очень старого шнапса и, скорее всего, уже пришедшей в негодность мадеры. Я помню тебя, затмевающего собой все и вся, всегда оказывающегося там, куда направлен мой взгляд, всегда улыбающегося, когда я на тебя смотрю… Ты господствовал в тех живописных помещениях, которые представляли собой винные погреба замка Брунштрих, — эдакая patchwork[33] кусочков Австро-Венгерской империи, в которой угадывались горы Тироля, озера Баварии, злаковые поля Венгрии, амбары Чехии, леса Трансильвании… Ты господствовал, как цыганский барон, как предводитель всех цыган, над всей этой разношерстной толпой, которая сменила шелка на сукно и превратила наряды, надеваемые крестьянами во время сельскохозяйственных работ, в еще один предмет забавы, и которая, подчиняясь воле бога наслаждений, пьянствовала и веселилась.

Он был удивительным, этот вечер — вечер фольклора и пива, танцоров чардаша и шалей с цветочным рисунком, аккордеонов и мадеры… Еще одна экстравагантность замка Брунштрих.

Я танцевала с графом Николаем Ивановичем Загороновым, который мне при этом наглядно продемонстрировал, что обладает такой словоохотливостью и таким чувством собственного достоинства, какие вполне соответствуют его длиннющему имени.

— …И хотя любому человеку мой успех мог показаться ничем не примечательным, в действительности это было не так. По воле своего отца я стал офицером императорской гвардии и приложил все усилия для того, чтобы побыстрее поступить в военную академию. Мой отец, знаете ли, — это образчик дворянина, вечно расстроенного из-за того, что он не стал тем, кем мог стать. Он живет, скрывая свое недовольство тем, что не смог подняться выше чиновника, служащего в глуши и довольствующегося жалованьем, которое ему платит царское правительство. Он, скажу я вам, когда-то владел огромными площадями пахотных земель в бассейне реки Дон — то есть на территории, которая благодаря своему чернозему считается в моей стране одной из самых лучших сельскохозяйственных регионов… Яровая пшеница и сахарная свекла. Богатство нашей семьи! Гордость Загороновых! Хм… Вся его жизнь прошла в постоянных конфликтах с moujiks[34] — чертовы неблагодарные холопы приносили ему одни лишь неприятности и, пользуясь его некомпетентностью, довели его практически до разорения. Вина, однако, лежит прежде всего на царе и его правительстве, отменивших крепостное право и позволивших освобожденным крестьянам богатеть за счет своих бывших хозяев. Вы, наверное, не поверите, когда я вам скажу, что земли моего отца купил какой-то чертов неграмотный кулак!