Осень на Шантарских островах - Борис Казанов

"У старухи запой, -- думал он о матери. -- А красивая женщина была когда-то..."

Братья у Сергея были от разных отцов, его отец погиб в финскую войну. Первый отчим пропал без вести в сорок втором, хороший был человек. Он вернулся после войны -- без ноги, на костылях, попросил у матери разрешения пожить, пока устроится в инвалидную артель. Не разрешила... Сергей вступился за отчима, она избила его, заперла в чулане на двое суток. Сердце у него тогда и ожесточилось. Бросил он школу, связался со шпаной -- выполнял всякие мелкие поручения. Смешно сказать, у него в то время одна мечта была -поскорей попасть в тюрьму: со злости на мать, из любопытства. А еще неудобно было: то одного дружка заберут, то второго, а он на свободе -- выгораживали они его. В восемнадцать лет женился на соседской девчонке, Алке. Любили они друг друга, но часто ссорились; она ушла от него. Он поступил в мореходку, но там недолго пробыл -- не поладил с комроты. Мать уже работала буфетчицей на китобойце "Муссон", жила с механиком Толей Даниловым, тот взял к себе Сергея учеником. Работал на дизелях "Барнаул" -- четыреста лошадиных сил. Потом уехал в Норильск, в совхоз "Потапово" -- работал каюром на тралевке леса, возил на собаках бревна для трассы. Дальше -- украинские шахты: крепил стойки, лавы разрабатывал... Был проходчиком на дороге Абакан -- Тайшет, слесарем на Красноярском заводе комбайнов, рабочим сцены в Хабаровском театре...

К Алке, первой жене, он вернулся во время военной службы. Он служил в десантных войсках, был командир отделения. Случилось так, что на учебных прыжках к нему в строп залетел Витька, Алкин двоюродный брат, -- они вместе проходили срочную. Словно судьба к нему в строп залетела! Они тогда приземлились на запасном парашюте... После этого им дали внеочередной отпуск. Витька уговорил его ехать домой. Там Сергею все сразу простили. После службы стали они жить с Алкой отдельно, сняли квартиру. Первым делом хотелось заработать на свое жилье. А в море не хотелось уходить -привязался к Алке, не оторвать. Что он не делал тогда! Откочегарил на заводе, умылся и бежит в порт: какая у вас есть денежная работенка? Карнизы красил, ассенизационные бочки возил -- добывал деньги на кооперативную квартиру. Добыл, а тут мать к ним жить перешла, ее из своего дома выселили. Но это еще ничего. Она его Алку свела с пути, и он раз жену с морячком накрыл -- симпатичный парень и много ставил из себя, и Жаба, приятель Сергея, пырнул тогда морячка ножом... Жаба сбежал, а его судили. Он всю вину взял на себя. Адвокат, молодая совсем девушка, прямо со слезами на глазах упрашивала, чтоб он сознался во всем. Но он уже не верил никому и молчал, и суд приговорил его тогда к высшей мере... И когда его везли ночью по пустынному городу: три милиционера с обнаженным оружием сидели в машине, и он думал, что его везут расстреливать, и разговаривал с ними, и шутил, а что он тогда пережил в машине -- прямо страшно подумать... Дело неожиданно пересмотрели -- Жаба пришел с повинной и все рассказал. Сергею дали пять лет. Алка ему письма писала, он с ней совсем помирился, жизнь ему новая открылась. И вот, когда он из тюрьмы вышел, Алки уже не было -- она под машину попала, прямо на улице, бывает же такое...

2

Дождь лил до захода солнца, а потом перестал. Берег открылся уже в сумерках, и они сразу увидели тюленей. В бинокль было хорошо видно, как тюлени подплывают к острову и, отряхиваясь, укладываются на широком галечном плесе -- один к одному, головами к воде. Их насчитали уже с полтысячи штук, а тюлени все ложились, и конца им не было...

Возбуждение охватило команду: Юрка крутил свой магнитофон, в кают-компании возобновилась игра в карты, остальные точили ножи и подгоняли одежду, а повар из каких-то своих тайных припасов сообразил картошку в мундирах, и они смогли подкрепиться перед работой.

Наступил конец суток, время полного отлива.

Кауфман заскочил в каюту. В каюте было двое: буфетчик точил нож, гоняя лезвие по слюням на бруске, а Виктор Кадде молился. Он стоял в углу, казавшийся еще ниже в просторной, не по росту одежде, и прижимал к губам маленький серебряный крестик... Сергей хорошо знал этого матроса, и ему было нетрудно догадаться, о чем просил бога Виктор Кадде: он хотел, чтоб жена побыстрее поправилась, выписалась из больницы и успела убрать огород; чтобы дочь выдержала экзамены в кулинарную школу; чтоб промысел оказался удачным и хватило денег до весны, пока судно будет стоять в ремонте; чтоб живым и здоровым вернуться из этого рейса...

Сергей подождал его, они вместе вышли на палубу. Первый бот с ребятами уже отваливал от борта, и Виктор Кадде, проявив удивительную для его возраста ловкость, успел прыгнуть в него. Сергей вскочил в свой бот, а последним прыгнул буфетчик. Он был в спасательном поясе, и это так рассмешило моряков -- ни на ком из них спасательного пояса не было, -- что они даже не поинтересовались, добыл ли он разрешение у капитана идти с ними (буфетчик считался на судне матросом второго класса, а на ботах ходили матросы и мотористы первого класса), и даже вахтенный помощник, который стоял на лебедке и смеялся вместе со всеми, тоже посмотрел сквозь пальцы на такое нарушение устава: на камбузе все равно делать нечего, да и пускай сходит, если ему так хочется.

Бот отвалил, на шхуне сразу же погасили огни, только радиорубка была освещена -- радист работал на передатчике, и в глухой темноте, наступившей после яркого света, потерялось судно и остров, а радист казался жителем другой планеты.

Сергей Кауфман стоял на руле. Глаза уже приспособились к ночному свету, и он видел передний бот, как он падал между гребней волн и исчезал из виду, только торчали кончики дубин, которые ребята держали в руках, а потом бот взлетал вверх, и он видел лица ребят, освещаемые вспышками папирос, а рулевой, зажав румпальник между колен, откачивал воду ручным насосом.

Над головой сверкало чистое, словно обмытое небо -- верный признак непогоды, и явственно проступила звездная карта: и крупные звезды, и мелкие, и такие, которые не увидишь с первого взгляда. Кауфман любил смотреть на звезды и по давней привычке мысленно прокладывал среди них фарватер, оставляя по левую или правую руку то одну, то другую звезду. А впереди -примерно в трех милях -- чернел остров Малый Шантар с белой прибойной полосой у берега.

Мотор приятно стучал на свежем воздухе, за кормой оставался гладкий, светящийся от планктона след, было хорошо стоять на ветру, и Сергею Кауфману думалось о разных пустяках. Когда начиналась работа, Сергей успокаивался. Не то чтобы ему нравилась эта работа, но ценил он в ней эту бездумную жадность, с которой она хватает тебя за горло и уже ничего не остается для мыслей о своей неустроенной жизни: работа -- сон -- работа, и дни летят, и несутся месяцы, и внезапно налетает берег. А на берегу бывают разные разности, которые ты никогда не решишь за эти два-три месяца, и тут снова налетает море, еще внезапнее берега, а у тебя еще все только начинается: с девушкой только познакомился, и деньги еще есть, и даже на лыжах не стоял, и даже в кино не был... Это было чувство неудовлетворенного желания, но Сергей глушил его в себе быстро, потому что ничего не любил доводить до конца, -- знал, чем все это кончается. Он и землю любил за эту недоведенность, когда все неопределенно и зыбко, словно в тусклые воровские сумерки, и ни в грош не ставил все ее заботы, и еще он знал, что снова вернется к земле, -- дикая сила бродила в руках, ногах, голове, море не могло сломить его, в море он не должен был погибнуть...

Между тем берег был уже совсем рядом и оттуда, заглушая рев прибоя, доносился храп спящего зверя. Они обошли остров с подветренной стороны и стали медленно подходить к берегу. Несмотря на то, что был отлив, вода стояла высоко, как это бывает в пору полной луны. Прибой разбивался на камнях, окатывая бот брызгами и пеной, и в темноте они долго искали узкость между осохших камней, чтобы пристать. Бот ударялся широким, обшитым железной рубашкой носом о камни, а люди прыгали на берег один за другим, исчезая в пене, оскальзываясь на мокрых, оклеенных водорослями валунах, а выше линии прибоя камни были сухие, рубчатые резиновые подошвы сапог прямо липли к ним. Они довольно быстро продвигались в темноте и минут через сорок добрались до гребня, а лежка тюленя была за гребнем, и от храпа зверя глохло в ушах. Одолев гребень, они увидели тюленей, которые лежали на галечном пляже. Прибой бил передним тюленям в морды, они отползали вверх, они не слышали людей из-за шума прибоя. Но тут кто-то из ребят сделал неосторожное движение, а возможно, вожак учуял запах человека. Он закричал, а вслед за ним закричало несколько тюленей. Моряки слышали шум гальки, растревоженной ластами животных, и плеск -- это передние тюлени уже добрались до воды. Тогда помощник выпустил ракету, и они кинулись...

На ботах, курсирующих вдоль берега, включили прожекторы, и в их свете лежка представляла фантастическое зрелище. Была плотная, серая, хрипящая масса зверя, которая ползла к морю, -- многие тюлени не слышали вожака и спали, задние налезали на передних и не могли перелезть через них; фигуры людей, бежавших наперерез зверю, утопая по колено в крупной гальке; глухие удары дубин, хруст раздробленной кости и искры от камней, когда бьющий промахивался, и многие тюлени, видя, что им не выбраться к морю, ползли обратно и укладывались на гальке, глядя, как люди подбегают и убивают их...