Семья Карновских - Исроэл-Иешуа Зингер

— Аппендектомия, Карновский, — указывает на тело Ленцбах.

До сих пор Карновский обычно имел дело с препарированными телами, но это — свежее, только что из клиники. Это тело молодой женщины, лет двадцати, не больше, худенькой, хрупкой. У нее маленькая грудь, видно, она не рожала и, может, вообще не знала мужчины. Красивые, правильные черты застывшего воскового лица. Глаза закрыты, будто она просто уснула. Когда Георг прикасается к телу, оно даже кажется ему теплым. Рука слегка вздрагивает, когда он делает первый разрез на животе.

— Спокойно, не дергайте рукой, — приказывает тайный советник Ленцбах, наблюдая за Георгом.

От запаха формалина и смерти подступает знакомая тошнота. Георг сопротивляется ей изо всех сил. Его мутит, голова кружится, руки холодеют. Пот выступает на лбу. Профессор Ленцбах следит за движениями Георга.

— Спокойней, быстрее, — командует он. — Забудьте, что перед вами труп. Это пациентка, которой надо удалить аппендикс. Тут не до шуток. Работать надо быстро и уверенно.

От слов профессора Георг начинает нервничать еще больше.

— Да, господин тайный советник, — бормочет он, пытаясь справиться со слабостью и тошнотой.

Кажется, время остановилось, минуты тянутся, как часы. Из последних сил Георг делает еще один разрез, извлекает аппендикс и показывает профессору. При этом он смотрит в лицо Ленцбаху, ожидая, что тот скажет слово одобрения или хотя бы кивнет головой. Профессор молчит. Холодные, голубые глаза даже не мигают. Карновский ждет, что сейчас профессор отпустит его и вызовет другого, ему надо скорее выйти на воздух и закурить. Но тайный советник Ленцбах не спешит. Он не таков, как другие преподаватели. Не любит тайный советник Ленцбах, когда что-то слишком легко дается. Он хочет, чтобы новоиспеченные докторишки еще долго его помнили. Так просто от него не отделаться. Ему самому доставалось, когда он был студентом, и теперь он не дает спуску другим. Он не говорит парню со смешным именем Георг Карновский, хорошо или плохо тот провел операцию, и дает новое, редкое задание:

— Энуклеация[32] глаза!

Теперь Карновский должен извлечь глазное яблоко у мертвой девушки с разрезанным животом. На ватных ногах он подходит со стороны головы и дрожащими пальцами пытается приподнять веко. Это нелегко, приходится потрудиться. И вот голубой, мягкий глаз взглянул на него с укором и грустью. Георгу не по себе: во взгляде мертвой девушки — тоска по рано оборвавшейся жизни и стыд, что она лежит перед чужими мужчинами, совершенно голая, порезанная, изуродованная. Руки снова начинают дрожать.

— Осторожней! — сердится тайный советник Ленцбах. — Это же глаз, аккуратней надо. Осторожней, черт возьми!

Георг чувствует: еще минута — и он потеряет сознание. Но надо держаться. И вот глазное яблоко извлечено. Кто-то из студентов поддерживает Георга, пока он скальпелем отсекает мышцы.

— Достаточно, — наконец говорит профессор Ленцбах и кивает головой: студент справился с заданием, экзамен сдан.

Шатаясь, Георг выходит из анатомички. Он знает, что все в порядке, он в конце концов достиг цели после стольких лет труда и сомнений, но радости он не чувствует. Сейчас ему все равно, лишь бы оказаться подальше от вскрытого тела, подальше от запаха смерти и формалина, лишь бы больше не видеть мертвого укоризненного и печального взгляда.

Свежий воздух, сверкающее солнце, голоса прохожих, смех детей успокаивают Георга. Тошнота отступает. Но как отделаться от укора в мертвом взгляде? Георг читает его в глазах каждой встречной женщины, не может забыть о нем даже в кафе, куда он зашел, чтобы подкрепить силы рюмкой-другой коньяку. Знакомая официантка улыбается Георгу. У нее голубые глаза. Вместо того чтобы, как всегда, улыбнуться в ответ, отпустить какую-нибудь шутку, Георг смотрит на нее с испугом. Она так похожа на ту, на цинковом столе.

— Что с вами, господин доктор? — спрашивает удивленная официантка. Она уже называет его доктором.

— Еще коньяка, — отвечает Георг.

Даже ночью, когда он пришел с коллегами в ресторан, чтобы напиться и обо всем забыть, мертвый взгляд не отпускал его. Георг целовался с девушками, заказывал стакан за стаканом, громко распевал залихватские песни, чтобы заглушить в себе страх. Но вдруг в ресторанном шуме ему снова начинала мерещиться та, с голубыми глазами. Каждая девушка напоминала о ней.

Под утро он вернулся домой, в каморку на севере Берлина, и сразу бросился в постель. Спать, спать! Но вместо сна вдруг явился учитель древнееврейской грамматики герр Тобиас и принялся повторять с Георгом Книгу пророка Иезекииля.

— Герр Тобиас, отстаньте, я спать хочу, — просил Георг.

Но герр Тобиас и слушать не желал. Своим грустным голосом он повторял и повторял, как Бог привел пророка Иезекииля в долину, полную иссохших костей. «И Бог сказал: „Сделай пророчество об этих костях“. Тогда Иезекииль сказал: „Вы, иссохшие кости, слушайте слово Бога“. И поднялась буря, и кость приблизилась к кости, и я увидел, как на них выросли жилы, и мясо, и кожа покрыла их сверху».

— Герр Тобиас, я устал, у меня голова болит, — умоляет Георг.

— Нет, Георг, еще раз, — не унимается герр Тобиас и переводит на немецкий древнееврейские слова: — «И вошло в них дыхание, и ожили они… И встали на ноги, полчище весьма великое…»

Георг ничего не понимает. Он вскакивает и бежит в Университет Фридриха-Вильгельма, заходит в анатомичку, а там скелеты слезают с подставок и разбредаются во все стороны. А за ними ползут препарированные органы, срастаются друг с другом, кость с костью, и превращаются в людей. Впереди идет девушка с разрезанным животом и смотрит на Георга единственным голубым глазом. Скелеты следуют за ней. Георг бежит, но они не отстают, шагают по каменному полу, по лестнице, выходят на улицу, размахивают руками, костяные ступни грохочут по мостовой. Их уже тысячи, миллионы, они маршируют, громыхая мертвыми костями. Георг кричит студентам, чтобы спасались. Студенты, санитары, профессора, тайный советник Ленцбах бегут по ступеням, быстрее всех бежит сам Георг, крепко держа за руку Эльзу. Полчища скелетов гонятся за ними. Георг снова вскрикивает что есть силы и открывает глаза. Над ним стоит фрау Крупа и трясет его за плечо.

— Вставайте, лодырь, — говорит она укоризненно. — Нагулялись вчера? Уже полдень, а вы все спите. И говорите во сне…

Расстроенный, с больной головой, Георг отправился к доктору Ландау излить душу.

— Боюсь, доктор, глупо с моей стороны было бросать философию и браться за медицину, — сказал он. — Видно, не мое это. Во всяком случае, хирургия.

— Ерунда! — ответил доктор Ландау. — Врач без сердца — это мясник с медицинским дипломом. Только человек с великим сердцем может стать великим врачом. Запомните мои слова, коллега.

К выпускному вечеру в Университете Довид Карновский снова облачился в праздничный сюртук и цилиндр. Лея, как обычно, не пошла на торжество из-за неуверенности в своем немецком. Георг надел фрак и лаковые туфли. Кроме профессоров, явились почетные гости с медалями на груди и даже высшие армейские чины. Тайный советник Ленцбах, словно генерал, произнес пламенную речь о долге врачей перед отечеством. Получив диплом, Георг радовался, как мальчишка. Он был так же счастлив несколько лет назад, когда окончил гимназию. На несколько недель он поехал отдохнуть на Балтийское море. В рыбацкой деревушке вода, солнце и ветер избавили Георга от усталости, накопившейся за годы тяжелого труда, помогли забыть тошнотворные запахи гнили и смерти.

В августе Георг вернулся в Берлин, чтобы успеть осмотреться и подыскать место в хорошей больнице. Едва въехав в город, он наткнулся на военный парад.

— Долой Францию! Долой Россию! — звучало со всех сторон.

— Да здравствует кайзер! Да здравствует отечество!

— Вперед, к победе! Разобьем французов! — пели марширующие солдаты, гремя по мостовой подкованными сапогами.

Реяли знамена, звучала музыка. Прохожие обнажали головы и начинали подпевать солдатам. Георг тоже стал подпевать мощным, низким голосом.

Среди тех, кого мобилизовали в первых рядах, был и молодой доктор Карновский. Он был приписан к медсанчасти, которая отправлялась на Восточный фронт.

В еврейском квартале, который гои в насмешку называют Еврейской Швейцарией, начался переполох.

Галицийские евреи увешивали лавки, ресторанчики и синагоги немецкими и австрийскими флагами. На домах вперемежку пестрели портреты кайзера Вильгельма с лихо закрученными вверх усами и австрийского императора с седыми бакенбардами и отеческим взглядом. Самые большие знамена и портреты украшали балкон облезлой гостиницы «Кайзер Франц-Иосиф», принадлежащей Герцеле Вишняку из города Броды. Старики в альпаковых сюртуках нарадоваться не могли на своего правителя.