На берегах таинственной Силькари - Георгий Граубин

Раньше священники только сопровождали партии несчастных узников на каторгу и присутствовали при казнях, а теперь стали сами препровождать людей на тот свет: в создаваемых полках «Богородицы» и «Иисуса» они становились командирами.

Во время коллективизации попы будут яростно выступать против колхозов, называя их сатанинским делом. А пока в Читинском епархиальном совете они пригрели семеновскую контрразведку.

История помнит, как священник Подгорбунский вызвал в свое село Верхнюю Тургу карательный отряд. Он выдал карателям учителя Афанасия Размахнина и его друзей. Когда учителя стали бить плетьми, священник суетливо приговаривал: «Мочите плеть-то, больнее будет!»

В тот год, когда Семенов занял Читу, перед рождеством из Японии пришли подарки: материя, белье, сахар и мыло (надо же было показать «широту души»). Все это выдавалось не где-нибудь, а в архиерейском доме и епархиальном складе. Долго потом в церквах на все лады превозносили доброту оккупантов. И заодно призывали к поголовному уничтожению большевиков.

Попы стали использовать, как это было до революции, тайну исповедей для доносов.

Епископ Мелетий (он потом бежал в Маньчжурию вместе с Семеновым и еще много лет брызгал оттуда на нас слюной) составил специальное обращение к «православным чадам забайкальской епархии». Он призывал верующих «соединиться в одну сплоченную боевую силу для борьбы с большевиками и партизанами» и утверждал, что белогвардейцы «исполняют заповедь Христову».

Мусульманская община Читы наградила Семенова орденом Магомета и преподнесла приветственный адрес. В этом адресе убийца и бандит именовался вдохновителем культуры и просвещения всех наций России.

Еврейские раввины Читы и других городов сформировали для Семенова особую роту.

Иерусалимский патриарх наградил Семенова за «подвиги» «Большим золотым крестом на александровской ленте с подлинной частицей живородящего древа господня». Он же присвоил ему звание кавалера святого гроба господня.

Бурятские ламы тоже сформировали отряд в помощь Семенову. Дацаны они превратили в опорные пункты по борьбе с партизанами. Бандидо-Хамба-лама Церемпилов (главный лама) объявил Унгерна и Семенова живым воплощением грозного докши-та-махакалы. А ламы восклицали: «Мы, ламы, усердно молимся богу о даровании тебе долгих дней жизни на земле. В молитве не оставим мы тебя, а на деле ты не позабудь нас».

В эту крутую минуту истории церковники окончательно сорвали с себя маску. Теперь всем стало видно, что для них нет ничего святого, что они готовы пойти на любое преступление, лишь бы не лишиться своих доходов.

Недавно один западногерманский писатель — Гюнтер Воллраф — разослал священникам и богословам письмо, в котором писал, что к нему обратились американцы (он выдал себя за промышленника) с заказом на сырье для напалма. Этот напалм нужен для бомб, которые они бросают во Вьетнаме.

«Эти бомбы страшнее фосфорных. Их нельзя погасить. Я видел фотоснимки детей, жертв напалма. Это самое страшное, что можно себе представить». Дальше писатель спрашивал, как ему быть: «Должен ли, могу ли я принять заказ — ведь тем самым я содействую этой войне»?

«Американцы должны были еще во время корейской войны использовать в профилактических целях атомную бомбу. Вообще-то теперешняя война гуманна. То ли было в средние века. С богом!» — ответил профессор богословия Шёлген из Бонна.

Другой профессор, теолог из Мюнхена, написал: «Во-первых, цель, для которой напалм будет использован, совершенно благая. Во-вторых, напалм является тем, что принято называть обычным оружием, следовательно, и ведущаяся с его помощью война — это обычная война. В-третьих, если вы откажетесь его изготовлять, то кто-нибудь другой все равно согласится».

Прошло, как видите, 50 лет, а церковь все так же жаждет крови.

В то время как попы молились за «спасителя» Семенова, купцам возвращалось награбленное ими имущество, промышленникам — фабрики и прииски, кулакам — посевы и покосы.

В Забайкалье возвращалась старая трудная и беспросветная жизнь.

Но чем больше наглел враг, тем больше росло чувство возмущения и протеста против унижений и издевательств. Рабочие и крестьяне уходили в тайгу, формировали партизанские отряды и начинали вооруженную борьбу. Гражданская война развернулась по всей стране — от Балтийского моря до Тихого океана. Ведь интервенты и белогвардейцы были не только в Забайкалье. Они лезли на молодую Советскую республику со всех сторон.

Армии Колчака, Юденича, Врангеля, Семенова, отряды Каледина, Дутова и других были вооружены до зубов и одеты с иголочки. Войскам Юденича, шедшим на Петроград, Антанта выдала 100 000 пар только одних сапог. А рабочие и крестьяне, вставшие на защиту своей власти, нередко имели одну винтовку на пятерых. О сапогах они не мечтали: хорошо, если были лапти.

Враги недоумевали: почему в боях побеждали не они, а раздетые, разутые и почти что безоружные рабочие и крестьяне?

Один из министров того времени записал в своем дневнике: «Нечто фатальное — провидение за большевиков. Любой Дыбенко, не говоря о Буденном, прошел бы триумфальным шествием в Петроград с такой горстью храбрецов, какая была у Юденича, так полно и прекрасно снабженной».

Большевики воевали почти голыми руками. Забайкальским партизанам из-за недостатка оружия приходилось пускаться на всякие хитрости: в их умелых руках и палки стреляли. Когда можно было купить оружие за границей (но это бывало редко), они отправлялись в тайгу мыть для уплаты золото.

Взрывчаткой для мин их снабжали черновские шахтеры. На каждую забуренную скважину выдавалось по динамитному патрону. Но они заряжали не все скважины и у них оставались лишние.

В Чите большевики под носом у семеновской контрразведки развернули сбор оружия, привезенного с фронта. Они ставили винтовки в валенки стволами вниз и проносили их, прикрывая шубами. Им даже удалось вывезти пулемет из дома, в котором стояла конвойная команда.

На местах старых стрельбищ партизаны перекапывали землю в поисках пуль.

В мастерских и депо пули отливали из баббита, а гильзы после боя партизаны сдавали по счету.

Иногда им удавалось сделать «бетонопоезд»: бетонировали стенки обыкновенных вагонов и устанавливали в них пушки. А подчас для устрашения врагов устанавливали на платформах обыкновенные телеграфные столбы и покрывали их чехлами так, что они походили на орудия.

Сковородники и ухваты кузнецы перековывали в пики.

Бутылки и банки, заряженные пироксилином и обрезками железа, сходили за гранаты.

Но большую часть оружия партизанам приходилось добывать в бою — винтовки, пулеметы, пушки и даже танки и бронепоезда.

Когда амурские партизаны двинулись на помощь забайкальским, командир одной из бригад (П. Фадеев) попросил у командования немного оружия и одежды. Не имея ни того, ни другого, командующий войсками фронта С. Серышев написал такой приказ:

«Приказываю: не посылать слезные послания тогда, когда вся наша воля должна быть направлена к одному знаменателю — победить, хотя бы без сапог и винтовок.

Это мой последний приказ: если нет сапог — нужно достать их у противника, если нет патронов — нужно разбить противника и достать таковые, чтобы у него ничего не было, иначе мы не будем достойны имени коммуниста. Вперед! Никаких гвоздей!»

Есть на юге Забайкалья два села: Былыра и Кулинда. Люди в этих селах гостеприимные, как, впрочем, и в любом забайкальском селе. И такие же скромные. Можно несколько раз побывать там, но так ничего и не узнать о героическом прошлом былыринцев и кулиндинцев. А когда повстречаешься с деревенскими стариками и старухами, ни за что не подумаешь, что из-за них Семенов провел в те времена не одну бессонную ночь.

В Былыре и Кулинде не было ни радио, ни телефона. Газеты попадали туда случайно. Но весть о революции дошла быстро. Бедняки радовались. Кулаки приуныли. А когда в Кулинду вернулись с фронта братья Карелины, только и разговоров было, что о новой власти.

Однофамилец фронтовиков дед Карелин был раньше начетником, днем и ночью молился богу. А теперь и про бога забыл, ударился в политику. Где спорят — там и дед. Подставит лодочкой ладошку к уху, слушает. А то и сам в спор влезет, доказывает что-то, руками размахивает.

Дед Шацкий пристрастился к газетам. Сам он грамоты не знал, как и большинство односельчан, но каждый день заглядывал в писарскую избу. Если не было свежей газеты, просил перечитать старую.

— Вот времена настали, язви ее! — добродушно ворчал дед. — Однако, хочь садись да буквавки изучай. Это, значит, чтоб в другой раз тебе не кланяться насчет чтения.

Особенно радовался дед сообщению, в котором говорилось, что богатые теперь должны продавать бедным семенной хлеб по твердым ценам.