Oh, Boy! - Мари-Од Мюрай

– Ну и какие ты нам убоища принесла? – осведомился Барт.

– Барби, Барби и Барби, – перечислила Венеция, показывая кукол. – И еще Кен. Будешь играть?

Барт уселся на пол рядом с сестренкой.

– Папа тоже со мной играл, – сказала девочка.

Барт промычал что-то вроде «м-гм».

– Мой папа – то же самое, что твой папа, да?

– Ага, – подтвердил Барт без особого энтузиазма.

– Поэтому мы с тобой похожи.

Барт подумал, что Венеция имеет в виду их голубые глаза – бесспорное наследство Жоржа Морлевана. Но Венеция приподняла свои золотые локоны:

– Смотри, я тоже педик, как ты.

Барт подскочил.

– Что-о?

– Не видишь, что ли? У меня тоже сережки.

– Oh, boy!

А он-то испугался. Он покатился со смеху, повторяя: «Супер! Супер!». Догадавшись, что брат смеется над ней, Венеция стала передразнивать его и колотить куклой. Барт картинно рухнул, изображая жертву ее мощных ударов. Венеция навалилась на него и принялась щекотать. Моргана кинулась ей на подмогу.

– Я его держу! – кричала она. – Щекочи его, щекочи!

– Спасите! Помогите! Эме! – кричал Барт, задыхаясь от смеха.

Он поймал Моргану за ногу и повалил на Венецию. Трое Морлеванов образовали кучу-малу, сотрясаемую общим смехом.

– Вот бы Симеон был тут, – сказала Венеция.

Моргана посмотрела на брата с тревожным вопросом в глазах.

– Не сейчас, – тихо сказал ей Бартельми.

– Дадим клятву? – предложила Венеция.

– Что еще за клятву? – насторожился Бартельми.

– Сейчас мы тебя научим, – сказала Моргана. – Поставь кулак вот так.

Барт сжал руку в кулак. Моргана поставила сверху свой, а Венеция завершила пирамиду со словами:

– Морлеван или смерть.

Она убрала кулачок.

– Тебе понравилось?

– Зашибись. А что это значит?

– Что нас никто не разлучит, – объяснила Моргана.

Барт задумался, найдет ли эта клятва отклик у судьи по делам несовершеннолетних, и пришел к заключению, что не найдет. Братство Морлеван уже разлучили. Так оно и останется. Моргана вернулась к книжкам, а Венеция принялась раздевать Кена.

– Хорошо бы, – сказала она Барту, – чтобы ты мне подарил подарок.

– Здрасьте! Это почему же?

– Потому что ты меня любишь, – ответила девочка со своей нежной и дерзкой улыбкой.

– Типичная женская логика, – презрительно заметил Барт. – И какой же ты хочешь подарок?

– Кена.

– Э, не гони! Я тебе одного уже купил.

– Да, но он такой бедненький, – жалостливо объяснила Венеция. – У него нет мужа.

Барт, поперхнувшись, не сумел даже облегчить душу своим излюбленным восклицанием.

– Знаешь, какого Кена я хочу? – мечтательно добавила Венеция. – Прекрасного принца!

Барт по-новому, внимательно, посмотрел на сестренку и, подумав, признал:

– В сущности, и я хочу того же.

– Только надо, чтобы он любил детей, – посоветовала Моргана, которая не забыла кошмарного Лео.

– Я напишу объявление: «Требуется Прекрасный принц, который любит надоедливых маленьких девочек», – сказал Барт.

«…И повешу его в кабинете профессора Мойвуазена». Но этого Барт вслух не сказал.

Впрочем, Никола Мойвуазен последние несколько дней удерживал его на расстоянии. Кивал ему издалека, помахав рукой в знак приветствия, и вместо того чтобы подойти, исчезал. Барт строил всевозможные предположения, но объяснялось все просто: Никола не горел желанием обсуждать состояние Симеона с его старшим братом. Он знал, что лечение, на которое он дал добро, сродни русской рулетке. Чтобы мальчик не слишком мучился, они с Жоффре решили увеличить дозу морфина, который теперь поступал в кровь постоянно. Симеон большую часть времени проводил в полудреме, иногда проваливаясь в тяжелый нездоровый сон. Желудок у него уже ничего не принимал, и питание поступало только через капельницу. Когда Барт входил и закрывал за собой дверь 117-й палаты, в ней стояла такая тишина, словно он очутился в склепе.

В эту среду, еще не остыв от смеха и возни с сестренками, Барт надеялся, что у Симеона случится минута-другая просветления, и можно будет изобразить ему в лицах Венецию и Моргану. Но остаток дня неумолимо, минута за минутой, утекал в воронку песочных часов, а Симеон так и не открыл глаз. Вошла Эвелина, сменила мешок на капельнице, и снова потекла капля за каплей.

– Все это без толку, – угрюмо сказал Барт.

Медсестра только молча сжала ему руку. Сумерки накрыли больничный сад. Время посещений закончилось. Барт знал, что даже не сможет утешиться обществом сестренок: Эме, у которой он их оставил, уже передаст их Жозиане. Он медлил уйти, надеясь хотя бы на минутное улучшение. Все тело у него затекло, и он выбрался из единственного кресла. Присел на край кровати. Симеон ровно дышал, лицо у него было спокойным и расслабленным. Барт взял его за руку. Рука была ледяная. Этот холод пробрал Барта насквозь. «Он умирает».

– Братишка, – прошептал он.

Чудной это был подарок – на миг свалившееся на него братство; а теперь этот подарок уплывал из рук. С самого начала, еще до рождения, он уже все потерял.

– Вот и все, – сказал Барт и положил безвольную руку Симеона на постель.

Он встал, едва держась на ногах от горя. И пошел куда глаза глядят, чтобы совсем затеряться в ночи – блуждать по городу, пить, танцевать, подцепить кого-нибудь. Наутро он поспешно выставил за дверь парня, которого привел накануне, и оделся строже, чем обычно. Он зашел в лицей Св. Клотильды и сказал директору, что Симеону уже никогда не понадобятся ни конспекты, ни задания.

Известие огорчило г-на Филиппа до глубины души. Это он в свое время обратил внимание на необычайные способности одного из учеников и пошел на риск, дав ему возможность заниматься по программе старших классов. Он впервые увидел Бартельми, когда тот пришел сообщить о госпитализации Симеона, и был несколько удивлен специфическим обликом молодого человека. Но потом привык и даже проникся к нему дружескими чувствами.

– Вы уверены? – спросил он. – И нет никакой надежды?

– Он даже говорить уже не может, – прошептал Барт, с трудом сдерживая слезы.

– Его одноклассники составили для него целую картотеку, чтобы облегчить подготовку к экзаменам. Так старались, – вздохнул директор.

Ему редко доводилось видеть такое постоянство в товарищеской солидарности. У него душа болела за Симеона, за Барта, за всех этих ребят. Барт поднял голову – ему вдруг пришла неожиданная мысль:

– Я хотел бы их поблагодарить.

Он, который всегда пользовался людьми, а потом отбрасывал их, как сегодня утром своего случайного партнера, вдруг почувствовал желание сказать кому-то «спасибо». Директор с сомнением взглянул на молодого человека, но тут же устыдился своих опасений.

– Хорошо, – сказал он. – Они сейчас на философии.

Появление этого слишком красивого юноши вызвало сенсацию среди учеников выпускного класса. Когда Барт заговорил, у многих губы дрогнули в иронической улыбке. Но улыбки почти сразу исчезли.

– Я брат Симеона, – начал Барт. – Хочу поблагодарить вас от его имени за все, что вы для него сделали.

Барт не привык выступать перед публикой, так что сразу перешел к заключению:

– Но теперь все без толку… То есть, я хочу сказать, Симеон уже не в состоянии… не может заниматься. Так что экзамены и все такое…

Он сбился.

– …желаю вам всем хорошо сдать. И еще… Думайте о нем сегодня, ладно?

Класс потрясенно молчал.

– Мы будем думать о нем, и о вас тоже, – сказал Барту преподаватель философии.

Молодой человек почти выбежал из лицея и всю дорогу до дому бежал. Дома он повалился на кровать и заснул. И проспал до трех часов. Обычно в это время он уже был в палате № 117. Но теперь он не знал, зачем ему идти туда, если Симеон умирает или уже умер. Барт все же заставил себя выпить кофе, сменить рубашку и, волоча ноги, побрел в клинику. В коридоре ему встретились убитые горем родители маленького Филиппа. Они обменялись взглядами. Бесполезно было спрашивать, как дела. Барт толкнул дверь 117-й палаты.

– Ты чего так поздно?

Он так и подскочил, чуть не заорав от ужаса. Симеон воскрес!

– Так ты не умер? – вырвался у него глупейший вопрос.

– А ты на это рассчитывал? – засмеялся Симеон.

Глаза его лихорадочно блестели. В них снова горел огонь разума.

– Мне уменьшили дозу морфина, – объяснил Симеон. – И, думаю, прекращают химиотерапию.

Накануне вечером, вскоре после ухода Барта, Жоффре и Мойвуазен решили закончить курс химиотерапии. Теперь из капельницы поступали только питательные вещества и обезболивающее.

– Принес последние конспекты? – спросил Симеон.

Барт помотал головой, совершенно ошалелый.

– Какое там. Я же тебя уже похоронил.

Ему даже обрадоваться как-то не удавалось. Для этого надо было отмотать обратно ход событий, а его занесло уже так далеко, что он не мог так сразу вернуться. Позади него открылась дверь. Вошла санитарка Мария.