Oh, Boy! - Мари-Од Мюрай
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Не стоит и распаковывать, – сказал Симеон. – Все равно через три недели обратно в больницу.
Барт устроился в кресле, и взгляды братьев встретились. В них была одна и та же улыбка, в которой нежность сочеталась с насмешкой.
– Спасибо за все, – сказал Симеон.
– Спасибо за остальное.
«Спасибо за то, что вошел в мою жизнь не дав опомниться. За то, что изменил ее до неузнаваемости и заставил измениться меня». Но такое не скажешь вслух, если ты старший брат, и Барт не сказал. Симеон взялся за книгу.
– Ладно, отдыхай, – сказал Барт, которого ждала другая встреча.
У себя в спальне он достал из кармана конверт, повертел его в руках, помахал им как веером. Он пытался угадать, что там найдет. Приглашение на свидание? Объяснение? Барт распечатал конверт.
«Дорогой г-н Морлеван,
Сожалею, что не смог проводить Симеона. Разрешите же написать вам то, что я хотел бы сказать вам лично. Когда я впервые увидел вас в своем кабинете, я гроша ломаного не поставил бы на вашу братскую преданность. Надеюсь, я не обидел вас, признаваясь в этом теперь, когда события доказали мою неправоту. Через три недели жду Симеона в клинике и буду рад увидеться с вами.
Искренне расположенный к вам,
Никола Мойвуазен».– Зашибись, – рассмеялся Барт и растянулся на кровати.
Не мог же он рассчитывать, что человек такого масштаба, как Мойвуазен, прям сразу и не устоит перед молокососом вроде него. Никола проявлял осторожность, и правильно делал. Потому что Барт был более чем ветренным. Летучим. В этот же вечер за ужином он осчастливил Симеона обществом своего дружка-вьетнамца. Причем это был даже не изобретатель тамагочи, а один из его семнадцати родичей.
Следующие две недели братья прилагали все усилия, чтобы не сталкиваться лбами. Когда Симеон поднимал глаза от Ницше и видел, что его брат перечитывает «Спиру», он позволял себе только ласково поинтересоваться:
– Ты с первого раза не все понял?
На что Барт не менее ласково отвечал:
– Иди в жопу.
Но, заметив, что Симеон не в восторге от его «увлечений», он теперь старался не приводить их домой, по крайней мере в такие часы, когда это стеснило бы брата. Так что совместная жизнь протекала вполне сносно. Барт нашел себе работу на полставки в одном кафе. А главное, была в их жизни среда – чудесная среда, когда Жозиана, скрепя сердце, доставила к подъезду обеих девочек.
– Смотри, Барт, я принесла тебе Прекрасного принца!
Венеция размахивала чудовищным Кеном, увенчанным короной.
– Нравится? Поцелуй его, поцелуй!
– Покраснел! – взвизгнула Моргана, не менее возбужденная, чем ее сестренка. – Он влюбился! Ну и ну!
Симеон, хоть и был стыдливее сестер, хохотал от души.
– Дураки вы, Морлеваны! – воскликнул Барт, вполне, впрочем, разделяя всеобщее веселье.
Это была ленивая среда, проведенная в четырех стенах, такая короткая и такая долгая среда, когда братство Морлеван смаковало счастье быть вчетвером.
– Два брата – две сестры, – сказала Венеция, показывая четыре пальца.
Это была среда без пау-вау. Для Морганы и Симеона берега детства остались далеко позади. Они очень повзрослели. Но им надо было отдохнуть душой, освежиться, и они долго сидели в обнимку на диване, глядя, как Барт и Венеция играют.
Это была среда без будущего, потому что Жозиана сделала все от нее зависящее, чтобы не допустить дальнейших свиданий.
За три дня до следующей госпитализации Барт отвел Симеона на анализ крови. В лаборатории их сразу узнали и скорее подставили стул… Барту. Результаты анализа представляли двойной интерес. Во-первых, они должны были показать, подтверждается ли ремиссия, а во-вторых – позволяет ли общее состояние Симеона, в частности, уровень лейкоцитов, провести недельный курс химиотерапии. На обратном пути Симеон почувствовал слабость, одышку – все-таки он быстро уставал. Его даже пару раз покачнуло. На переходе мальчик вдруг остановился посреди проезжей части.
– Подожди, – сказал он Барту.
Старший брат мог бы предложить взять его под руку. Но на людях, посреди улицы, Симеон отказался бы, и Барт прекрасно знал почему. Так что он просто стоял рядом, пока Симеон не оправился, а потом они пошли дальше.
Накануне госпитализации братья то и дело цапались из-за любой мелочи: невыстиранной рубашки, оказавшейся не на месте книги. Оба были на взводе. Когда зазвонил телефон, Барт даже вскрикнул.
– Добрый вечер. Профессор Мойвуазен. Это вы… Барт?
– Да, я… да…
– Жду вас завтра в девять утра. Результаты анализов хорошие. Можно действовать.
– А! Значит, ремиссия…
– Ремиссия подтвердилась, – бросил Никола тоном военного летчика.
Но в ход должна была снова пойти, как выражался Жоффре, «тяжелая артиллерия». Враг был отброшен, но неизвестно, уничтожен ли. Если лейкемия перейдет в контратаку, лекарства, которые одержали первую победу, больше не помогут. Так что в поддерживающей терапии безобидным было только название. Симеону поставили капельницу в десять утра, а уже с обеда его снова рвало. У Барта было желание выдернуть к чертям эту капельницу, сводившую на нет все его усилия откормить брата. Однако он удержался и ушел, сославшись на дела.
На следующий день случилась странная вещь. Как раз перед обедом г-н Филипп, директор лицея, пришел навестить своего ученика. Он беседовал с Симеоном, пока тот ел. Мальчика затошнило, но он удержался от рвоты. Сразу же после обеда в 117-ю палату явился преподаватель философии. Он принес Симеону превосходную книгу Конт-Спонвилля – «Настоящий кладезь цитат для экзаменационной работы!». До вечера у него успели побывать еще судья по делам несовершеннолетних и делегат от выпускного класса. На другой день пришла Эме показать свой округлившийся живот.
– Это девочка, – сообщила она Симеону. – Ваш брат очень доволен. Говорит: «Пусть только будет глупенькая и хорошенькая – и успех ей в жизни обеспечен!»
Симеон рассмеялся: в этом был весь Барт. Не успела уйти Эме, как вошли Бенедикт с Морганой и Венецией. Жоффре согласился их пустить, потому что Барту в отделении ни в чем не было отказа.
– Странное дело, сколько народу приходит, – заметил Симеон вечером. – Тебя это не удивляет, Барт?
– Еще бы не удивляло. Можно подумать, ты кому-то нужен!
У Барта, который и поднял всех на ноги, было меньше всего оснований удивляться. Неделя пролетела быстро, и, как выразился бы учитель философии, дух восторжествовал над материей; иначе говоря, у Симеона просто не оставалось времени блевать, как выразился Бартельми.
Глава пятнадцатая,
в которой Симеон держится до конца
– Я хочу к психологу, – заявила в одно прекрасное утро Моргана.
Жозиана собирала девочек в школу. Она вздрогнула от неожиданности.
– К психологу? К которому ходит Венеция? Но зачем? Что-то не ладится в школе? Кто-нибудь из детей тебя обижает? Горюешь о маме?
Моргана смотрела на нее с непроницаемым выражением лица, к которому у Жозианы не было ключа.
Так и не добившись объяснений, молодая женщина предположила, что Моргана просто завидует Венеции, которая посещала сеансы психотерапии каждую субботу.
– Я узнаю, сможет ли г-жа Шапиро принять тебя, – пообещала Жозиана.
– Спасибо, – серьезно сказала Моргана.
Девочка страдала. Сестренка говорила ей, что психолог лечит от горя. Вот она и хотела, чтобы ее полечили тоже.
Доротея Шапиро согласилалсь принять ее в среду во второй половине дня. Она сказала девочке, что та может по своему желанию говорить, рисовать, лепить или играть в куклы. Моргана как будто удивилась.
– Я пришла поговорить. Вы не выдаете чужие секреты?
– Никогда!
– Тогда я скажу вам мой секрет.
Моргана говорила очень тихо, глядя в пол.
– Когда мама умерла, мы дали клятву – я, Венеция и Симеон.
– Клятву? – повторила Доротея.
– Да. Мы поклялись, что нас не смогут разлучить. – Моргана подняла голову и уточнила: – Клятва такая: «Морлеван или смерть».
– Морлеван или смерть? – эхом отозвалась психолог.
– Да. А нас разлучили.
– Разлучили?
– Мы с Венецией у Жозианы. А Симеон то у Барта, то в больнице. Мы изменили.
– Изменили своей клятве?
– Да.
Так вот почему эта странная девочка к ней попросилась. Перед кем она чувствовала себя изменницей? Перед матерью, перед самой собой, перед братством? В какой-то степени и то, и другое, и третье. Поскольку, видимо, девочка ничего другого говорить не собиралась, психологу пришлось против обыкновения взять инициативу в разговоре на себя:
– С кем бы ты хотела жить?
– С Симеоном и Венецией.
– Втроем, без взрослых?
Моргана рассмеялась.
