Дао религии: Как лучшие духовные принципы работают на ваше счастье - Карен Армстронг

Подобно Сократу, Будда связывал знание с само познанием. Истина обретается не через усвоение чужих теорий, а через обретение ее внутри себя. Это под силу не только монахам, но и мирянам. Однажды к Будде пришла делегация от племени каламов, жившего у северного края долины Ганга и пытавшегося найти свое место в новой городской цивилизации. Каламы были смущены: их посещал один учитель за другим, но каждый ругал и чернил предыдущих, – как же узнать, кто из них прав? «Слушайте, каламы, – ответил Будда, – не удовлетворяйтесь слухами и не принимайте истину по доверию». Будда не стал давать озадаченным каламам еще одно учение, а повел разговор в следующем ключе: они ждут, что кто-то другой сообщит им ответы, но если они взглянут в свой собственный ум, то поймут, что ответы им уже известны. Шаг за шагом он помог им сделать выводы из опыта. Алчность идет во вред или на пользу? Не замечали ли они, что человек, снедаемый алчностью, может стать агрессивен, даже украсть или солгать? И не видели ли они, что ненависть делает ненавидящего несчастным? Да, каламы замечали все это. Значит, заключил Будда, они не имеют в нем нужды: они уже знают его дхарму. А если они будут обуздывать ненависть и жадность, пытаясь совершать добрые и щедрые поступки, они станут счастливее.8

В наши дни такие диалоги редкость. Дебаты в парламенте и СМИ, университетах и судах – это почти всегда бои. Нам мало найти истину: нужно разгромить и даже унизить оппонентов. Злоба и агрессия, которые были не по душе Сократу, приветствуются с энтузиазмом и воспринимаются как часть забавы. Очень многое завязано на демонстрацию своего «я». И речи быть не может, чтобы кто-либо признал собственную некомпетентность или усомнился в собственной правоте (даже в сложнейших вопросах, на которые не существует самоочевидных ответов). Допустить, что оппоненты говорят небессмысленные вещи, кажется немыслимым. Ни у кого нет ни малейшего желания менять свои воззрения. Однако, хотя агрессивные дебаты могут быть небесполезны в политике, они не меняют сердце и ум, особенно когда вокруг проблемы уже бушуют нешуточные страсти.

Мы стоим перед лицом необходимости создать современную форму сократического сострадательного дискурса. Довольно долго я пыталась противостоять стереотипным представлениям об исламе, которые были распространены на Западе столетиями, а особенно усилились после теракта 11 сентября 2001 года. Эти стереотипы – чистой воды «слухи» (как сказал бы Будда), а не точное знание и понимание. Поэтому, когда политики и политологи уверяли, что ислам – религия, в основе своей склонная к насилию и нетерпимости, и яростно бичевали ношение покрывал, я писала в противовес статьи, основанные на моем знании исламской истории. Однако затем я пришла к выводу, что получается только хуже: мои статьи подвергаются ожесточенным нападкам, причем люди лишь твердят одно и то же с еще большей злобой. Интеллектуальная атмосфера еще более загрязняется, и мы увязаем в негативной ауре. Как отмечали даосы, мы настолько сильно отождествляемся со своими взглядами, что воспринимаем критику или даже поправки как личное оскорбление. Быть может, стоит последовать примеру Будды и начинать с того места, где люди находятся, а не с того, где мы желаем им находиться. В подобных публичных дебатах имеет смысл не переубеждать оппонента в жестком споре, а пытаться найти к нему путь через сократические вопросы, после которых он сам приходил бы к выводу, а не повторял наше видение ситуации.

Следует спрашивать себя: что нам нужно, победа в споре или истина? Готовы ли мы менять свои воззрения, если контраргументы окажутся убедительными? Освобождаем ли мы, на сократический лад, «место для другого» в своем сознании? Прежде всего необходимо слушать. Слишком часто в спорах мы слушаем оппонентов лишь затем, чтобы передернуть их слова, да и вообще иметь материал, который можно повернуть против них. Однако мало слушать – надо еще и слышать . Причем слышать не только слова, которые произносятся, но и то, что стоит за ними. В частности, когда кто-то сердится, не следует спешить с выводами: за гневной интонацией, формулировками и жестами могут стоять боль или страх, которые важно понять.

Возьмем лишь один пример. Все известные мне фундаменталистские движения в иудаизме, христианстве и исламе коренятся в глубоком страхе перед уничтожением: каждое началось с того, что воспринималось как угроза со стороны либерального или секулярного истеблишмента.9 История свидетельствует: военные, политические и медийные нападки на фундаменталистские движения контрпродуктивны, ибо лишь убеждают фундаменталистов, что их хотят уничтожить. Если изучать фундаменталистский дискурс столь же внимательно, сколь мы изучаем стихотворения и важные политические речи, – с учетом глубинных эмоций и интенций поэта/оратора – эти страх и унижение немедленно становятся очевидными. И надо не высмеивать фундаменталистскую мифологию, а серьезно поразмышлять над следующим обстоятельством: она часто выражает тревоги, которые общество не вправе игнорировать. Конечно, бесстрастным оставаться сложно, поскольку фундаменталистская позиция бросает вызов таким святым для либералов принципам и идеалам как свобода слова и права женщин. Однако агрессия, праведный гнев и оскорбления лишь ухудшают ситуацию. Необходимо выйти из порочного круга нападения и контрнападения: мы видели, что бывает, когда фундаменталистский гнев перерастает в ярость.

Язык основан на доверии. Хотя бы для начала полезно исходить из предпосылки, что собеседник говорит правду и говорит нечто ценное. Логики полагают, что истинность индивидуального предложения можно определить только с учетом контекста. Его следует рассматривать не в изоляции, а как часть «концептуальной схемы», целой ткани переплетенных предложений. Мы не сможем понять идеи, с которыми столкнулись, если не ознакомимся с «концептуальной схемой» во всей полноте.10 Скажем, известное в английском языке выражение «закон – осел» ( the law is an ass ) вне контекста маловразумительно. Лингвисты отмечают, что в повседневной коммуникации, слыша утверждение, которое на первый взгляд кажется странным или ложным, мы автоматически пытаемся подыскать ему контекст, в котором оно имеет смысл, поскольку хотим понимать то, что нам говорят. Сходный механизм работает и при попытках перевести текст, написанный на иностранном языке. Лингвисты называют этот эпистемологический закон «принципом милосердия»: при столкновении со странным для нас дискурсом мы ищем «интерпретацию, которая в свете известных фактов максимизирует истину среди предложений корпуса».11

Иными словами, пытаясь понять нечто странное и чуждое, важно исходить из того, что собеседник обладает той же человеческой природой, что и мы, и хотя наши системы убеждений могут отличаться, у нас сходные представления о том, что составляет истину . Дональд Дэвидсон, профессор философии из Калифорнийского университета в Беркли, объясняет: «Чтобы понять чужие высказывания и поступки, даже самые аберрантные, в них необходимо найти немалую долю правильности и смысла».12 Если мы этого не делаем, получится, что мы отмахиваемся от собеседника как от существа неразумного, глупого, да и вообще не совсем человеческого. Дэвидсон продолжает: «Нравится нам или не нравится, без милосердия не обойтись. Если мы хотим понимать других людей, мы должны считать их правыми в большинстве вопросов».13 Именно так подходил к Торе еврейский мыслитель Филон Александрийский (около 30 до н. э. – 45 н. э.), хорошо знавший греческую философию. Он не отмахивался от этих древнееврейских текстов как от варварства, а изобрел аллегорическую интерпретацию, благодаря которой они вписывались в эллинистические стандарты и имели знакомую для эллинов метафорику. Этого бы не случилось, если бы он (как и люди сходных с ним убеждений) не сделали при изучении Писаний «милосердную» предпосылку и поэтому не нашли в них «немалую долю правильности и смысла».14

«Принцип милосердия» и «наука сострадания» играют огромную роль в любой попытке понять дискурс и идеи, которые поначалу кажутся трудными, огорчительными и чуждыми. Необходимо воссоздавать контекст подобных речей – исторический, культурный, политический, интеллектуальный, – глубоко исследовать его и довести свое понимание до точки, когда мы ощутим «почти изнутри, что имелось в виду» (см. выше о «науке сострадания» в «шаге седьмом»). Обретя такое сопереживание, мы можем вообразить, как находимся в той же ситуации, что и собеседник, и чувствуем то же, что и он. Проще говоря, мы должны представить себя на его месте. Тем самым, наши горизонты расширяются, и «освобождается место для другого». Этот императив, зовущий к состраданию, мы можем игнорировать лишь в том случае, если не желаем понимать других людей , – позиция этически спорная.