Я дрался в Сталинграде. Откровения выживших - Артем Драбкин

За учебой и работой прошла зима. Наступило лето 1942-го. Училище перевели в летние лагеря, за город, поближе к полигону. Когда стало известно, что немцы форсировали Дон и перешли в наступление, училище срочно погрузили в эшелоны и эвакуировали в Курган. Здесь отобрали пятьдесят лучших курсантов, я тоже вошел в это число. Нас освободили от любых работ и нарядов и в спешном порядке, без выходных стали готовить к выпуску.

Скажу без преувеличения, после всех этих занятий танк Т-34 я знал до болтика. Для примера расскажу про один случай на практических занятиях. Мой танк остановился. Механик-водитель кричит:

— Стоим, командир, давления нет, манометр показывает, что масло не идет. Можем двигатель запороть.

Я курсант, но механик у меня штатный, опытный. Говорю ему:

— Отворачивай этот колоколообразный колпак, там нажми клапан, если масло брызнет, все нормально, поедем.

— Откуда ты знаешь?

— Делай, что говорю, я же командир танка.

Он отвернул, нажал, ему как брызнуло маслом прямо в лицо.

— Видишь, говорю, — давление есть, система работает, просто манометр из строя вышел.

Начальнику потом доложили об этом случае, он мое решение одобрил:

— Командир поступил правильно, танк исправен, чего стоять?

Это — опыт, который стоит дорого.

В августе нас построили и зачитали приказ о присвоении званий. В зависимости от успехов в училище, давали звания младшего лейтенанта и лейтенанта. Я получил лейтенанта и за отличную подготовку 500 рублей премии. Тут же перед строем вручили погоны и деньги. Затем поехали в Нижний Тагил за танками. Там был запасной полк. Сентябрь и начало октября провели в Тагиле, помогали собирать танки, сколачивали экипажи. Мне тоже назначили экипаж. Механик-водитель Леша Орлов, отличный механик. Радист-пулеметчик Скудный Степан Петрович, кузнец с Кузбасса, пожилой уже человек, но исключительно шустрый и пронырливый. Заряжающий Федоров Иван Федотович, белгородский парень. С экипажем мне повезло, ребята потом дрались хорошо.

14 октября нас погрузили в эшелон и привезли в Татищевские лагеря под Саратовом. Вот где душа пела, когда мы туда приехали. Формировались 17-й и 18-й танковые корпуса. 18-м корпусом в свое время командовал Черняховский, а тут, к нашему приезду уже был Бахарев. 18-й корпус и наша 170-я танковая бригада к тому времени хорошо повоевали, остановили немцев под Воронежем. Многих ребят я встречал и после войны — хорошие, умные, толковые боевые офицеры и солдаты. Так вот, когда глянули, какое количество техники в этом лагере, сразу почувствовали, что готовится какая-то серьезная, хорошая работа. Только в конце ноября нас погрузили и перебросили в Урюпинск.

Нас с экипажем поставили на квартиру к местным жителям. Соседские пацаны часто вертелись около танкистов, интересовались танками, оружием. Мы их не гнали, наоборот, рассказывали, что могли. Среди них был такой Сашка Бурцев. Ходил за мной по пятам: «Дяденька, возьмите на фронт». А в 44-ом, когда я уже был комбатом, ко мне в батальон с пополнением прибыл из танкового училища младший лейтенант Александр Бурцев. Он же. Такое интересное совпадение. Сейчас Александр жив, мы дружим, подполковником он закончил службу.

Из Урюпинска вышли мы к Нижнему Мамону, в излучину среднего Дона. Холода стояли жуткие. Зимой в танке холодней, чем на улице. Броня ведь. А у нас одеяние не меховое, шинель. Позже, в боях уже стали формой пренебрегать. Найдешь шубу, в ней и греешься. Водку давали, но я пил очень редко. После боя, только если стресс нужно снять, выпьешь рюмку. А в бой нужно трезвому идти. Пьяный пошел — считай, покойник. Когда на отдыхе были, я свою водку экипажу отдавал. У отца нас пять сыновей было, я самый младший. И никто дома не смел ни выпить, ни закурить, ни сквернословить. Это было исключено.

Бригада без боя переправилась через Дон и вошла в прорыв. На том берегу уже наши дрались с румынами на высотках. Потом мы вышли на равнину. Такого зрелища, такого количества танков я никогда не видел. Куда ни посмотришь, сколько глаз хватает — все поле в «тридцатьчетверках»! Первая, освобожденная нашей бригадой, деревня была Вербяковка. Перед атакой ко мне в танк прыгнул ротный комиссар, лейтенант.

— Давай, я у тебя заряжающим поеду?!

— Ну, умеешь, так заряжай.

Хорошо заряжал. Наш взвод атаковал высотку, на которой располагалась половина села, остальные танки побежали дальше, мимо высоты, по долине. Там, за небольшой речушкой, стояла церковь и другая часть села. Я говорю комиссару: «Надо десант ссадить, чтоб за танком шел». Он: «Да нет, вперед!» Начали по нам стрелять, кого-то из десанта побили. Я высунулся, крикнул: «Прыгайте сейчас же с танка, долой!» А они сидят, в башню вцепились. В деревню влетаем, там румынская пехота. Не побежали румыны, отстреливались из-за домов. Нашему десанту пришлось тяжело, румыны били из винтовок по ним в упор, с расстояния 10–15 метров. Слышу крики, мат — наша пехота подошла. Перестреляли румынов, гусеницами передавили, но и наш десант понес потери. Я сам успел подбить Т-3 и раздавить противотанковую пушку. Мой танк тоже подбили. Снаряд попал выше бортовой передачи, разбило левый тормозной барабан и тормозную ленту. Мы сначала не почувствовали, уже потом механику говорю влево поворачивать, а танк не слушается.

Танки, что атаковали через реку, тоже освободили другую часть села сходу, но речушка оказалась коварная и глубокая. Пять или шесть танков въехали в нее неудачно и потонули.

Было потом комсомольское собрание. Разбирали бой. Я тоже выступил, сказал, что танк имеет огневую мощь, которую нужно использовать. Сблизился с противником, подавил огневые точки и двигай дальше. Там надо мной посмеялись некоторые, мол, знаток выискался.

— Чего вы туда сразу помчались? — говорю им. — Есть пушка, пулеметы, используйте. Десант тоже беречь надо.

Бригада пошла вперед, а мы дня на три застряли в Вербековке, пока ремонтники ковырялись. Какой-то генерал появился, приказал мне танк на окраину перегнать, чтобы, говорит, ни одна собака не сунулась. Танк-то подбитый, но как огневая точка вполне действующий.

Когда починились, догнали наших. Пришли в район, никогда не забуду казачьего хутора Хлебный. В трех километрах другой хутор — Петровский. Его тоже заняли советские танки, но не нашей бригады. Между хуторами, расположенными на холмах, пролегала низина. Рано утром по ней огромной сплошной толпой пошла, спасаясь из окружения, 8-я итальянская армия. Когда передовые части итальянцев поравнялись с нами, по колоннам пошла команда: «Вперед! Давить!» Вот тогда мы им с двух флангов дали! Я такого месива никогда больше не видел. Итальянскую армию буквально втерли в землю. Это надо было в глаза нам смотреть, чтоб понять, сколько злости, ненависти тогда у нас было! И давили этих итальянцев, как клопов. Зима, наши танки известью выкрашены в белый цвет. А когда из боя вышли, танки стали ниже башни красные. Будто плавали в крови. Я на гусеницы глянул — где рука прилипла, где кусок черепа. Зрелище было страшное. Взяли толпы пленных в этот день. После этого разгрома 8-я итальянская армия фактически прекратила свое существование, во всяком случае, я ни одного итальянца на фронте больше не видел.