В просторном мире - Михаил Никулин

Но до восхода солнца стояла редкостная тишина. В лесополосе прямые молодые клены горели недвижным желтым пламенем. Стрекот сороки, перескакивающей с рогатых акаций на светлокорые кустарники ясеней, казался надоедливо громким, а полет большой стаи грачей, круживших высоко в небе, слышался с таким ясным свистом, точно грачи летали над самой головой.

— Может разгуляться астраханец… Было бы лучше поближе к железной дороге держаться… Там гуще поселения, а тут будет степью, степью, — говорил провожатый, дежурный сельсовета, человек в шинели с пустым, болтающимся по локоть, рукавом.

Руку он, наверное, потерял давно, потому что одной левой умело скручивал цыгарку на жестяном портсигаре, прижатом култышкой к груди.

Иван Никитич поводил плечами, выставлял тоненькую морщинистую руку ладонью на юго-восток. Еще с вечера он узнал от колхозников о прямой дороге, сокращающей путь до дому больше чем на сутки. За ночь он свыкся с приятной мыслью, внушил эту мысль ребятам и теперь не мог от нее отказаться.

— Но ведь не дует же? А?

Старик был возбужден, храбрился, посматривал на ребят. В ответ ему Миша хладнокровно улыбался, а Гаврик, гордо сдвинув брови, кивком головы показывал вперед, как будто разъясняя деду, что фронтовик попался не из храбрых и нечего к нему прислушиваться. И тут-то как раз Иван Никитич поймал себя на мысли, что в нем самом, несмотря на старость, временами бывает что-то от Гаврика: опрометчивость, горячность. Старику стало не по себе: шутка ли рисковать в таком большом деле?.. И он стал присматриваться к стаду.

— Коровы, дед, тебе ничего не подскажут, — раскуривая цыгарку, с усмешкой заговорил провожатый. — Осмотрительность требуется… На ноги теплое есть?

— У всех троих есть валенки.

— Дело. Это на случай, если в заброшенной кошаре переночевать придется… Ну, а харчи прозапас?

— Да у вас же разжились, — отчитывался Иван Никитич.

— Вижу, корова навьючена не хуже верблюда, — разглаживая подстриженные усы, согласился провожающий и спросил: — А спички, к примеру, есть?

Иван Никитич, сдерживая досаду, вынужден был показать провожатому, что у него есть в кармане штанов коробка спичек.

— Спички, дед, переложи в полушубок, в боковой. Ты меня слушай. Я, брат, старшина разведки — опыт имею, а ты по обличью, видать, нестроевой. Агафья Петровна! — вдруг крикнул он в сторону проселка, по которому проезжала женщина в бедарке. — Известия по радио как там?

— Было бы на озимом так хорошо, как на фронте! — прокричала Агафья Петровна.

— А про погоду что говорили?

— Будто ничего особенного, — ответила женщина и громко стала понукать лошадь.

Провожатый немного подумал и потом уже, махнув пустым рукавом шинели, напутственно сказал:

— Валяйте! В добрый час!

Уже издали, наблюдая за движением стада, он нашел нужным пояснить:

— Кошара левее того кургана! Леве-ей!

Солнце выглянуло из-под покатого перевала. Было оно красным, как раскаленный в горне диск. Ветра попрежнему не было. Возле окраинных темнолиловых кустов лесополосы, под соломенной крышей навеса, где во время молотьбы сортировалось зерно, растерянно стрекотали воробьи, точно жалуясь на свою скучную жизнь.

Ивану Никитичу, человеку большого жизненного опыта, не нравилось сегодняшнее солнце, не нравилась скучная болтовня воробьев.

Старик сейчас шел вместе с ребятами позади стада. Вожаковала сама красно-бурая корова. Ночью скотине подбрасывали сена. Хорошо подкормленная, она шла, почти не задерживаясь на кулигах свежей отавы.

Порожние арбы на быстром бегу обгоняли стадо. В передней арбе сидели две тепло закутанные женщины, одна хворостиной погоняла волов. В задней арбе позвякивали вилы, примотанные веревкой к поперечной распорке.

Одна из женщин, видать разговорчивая, поднявшись, крикнула Ивану Никитичу:

— Дед, ты хлопчат не продаешь?

— Трудодней не хватит! — огрызнулся Иван Никитич.

— Значит, хорошие, ежели цену заламываешь!

— Стоют!

— Да сядь, купчиха! У самой четверо! — дернула ее другая.

От ее шутливого разговора Иван Никитич повеселел.

— Люди вон едут за кормом, а старшина, наверное, пошел на печь отогреваться, — съязвил он, Но не во-время. Как раз вслед за этим по верхушкам оставшейся позади лесополосы пронесся свистящий шорох, а вслед за ним впереди на проселке вспыхнул и закружился высокий столб вихря. Брызнув мелкой рябью по ржаному жнивью, он осел и притих.

— Гони! — донесся с арбы простуженный женский голос.

Новая, более продолжительная вихревая волна с косого набега ударила по красно-бурой корове. Колокольчик заикнулся, а корова, чуть отвернув морду, немного отклонилась от взятого курса и пошла быстрей.

Иван Никитич сердито кашлянул, нерешительно остановился и повернул лицо к ветру. Третья волна чуть не сорвала с него треух. Над хутором, где они ночевали, поднялась мутносерая завеса клубящегося тумана, в котором угасало потускневшее, обескровленное солнце. С четвертой волной ветер потянул широкой неутихающей грядой.

Когда Иван Никитич снова повернулся к стаду, передние коровы успели уйти от него на добрую сотню шагов.

Догоняя Мишу, старик на бегу спросил:

— Михайло, что думаешь?

— Дедушка, дует в затылок! Не страшно!.. Назад поворачивать нельзя, — ветер ударит коровам в морды, и коровы разбегутся!

На скуластой, чуть прихваченной осенним загаром щеке Миши, повернутой к ветру, чтобы старик ясней слышал его слова, Иван Никитич заметил суровую усмешку и обрадовался. Старик сам видел, что теперь возвращаться уже нельзя. И, задавая вопрос, хотел только проверить, можно ли на Мишу надеяться в трудную минуту.

Гаврик, не замеченный дедом, оказался уже в голове стада и не то бодро, не то испуганно, сдерживая коров, кричал:

— Гей-гей! Гей-гей!

Иван Никитич уже видел, что главная трудность будет впереди стада, где между коровьих голов мелькали треух и куцый полушубок Гаврика, полы которого обхлестывал ветер.

— Михайло, что в дороге главное?! — крикнул старик, зло морща маленькое сухое лицо, успевшее обрасти сединой и посереть от пыли.

— Они, дедушка, — уже без усмешки похлопал себя по ногам Миша.

— Так помни же об этом! — погрозил Иван Никитич и, горбя узкую костлявую спину, побежал обгонять коров.

Ветер, набирая силу, стал пригонять от лесополосы стайки испуганно порхающих желтых листьев. Несколько позже, обгоняя стадо, по жнивью покатились темные кусты старого жабрея, похожие на скачущих зайцев.

Мише, оставшемуся в одиночестве позади стада, было не так уж трудно. Правда, чтобы поспеть за ускоряющимся движением коров, ему приходилось спешить, шагать шире, но это не особенно его беспокоило. Находя время проследить за скачущими кустами колючего жабрея, он думал, что, может, этот куст катится оттуда, где остались Никита Полищук, Катя Нечепуренко… А, может, этот вот куст, что, как подбитая серая птица, перескочил через остов подрезанного косой татарника, прикатился оттуда, где живет Александр Пахомович, где живут Пелагея Васильевна, тетка Зоя… И невольно Миша позавидовал ветру… Сколько хороших людей он может облетать, у скольких сразу может побывать в гостях!

Иногда волны ветра, потеряв дорогу, с налету наскакивали одна на другую. Вихревой всплеск рвал корку рыхлой земли. Мелкие, как черная дробь, комья стегали Мишу по полушубку, по рукам и по лицу, секли телят по их нежно-глянцевитым носам. Телята отворачивались, кидались в стороны.

— Гей-гей! Знаю, что больно, а итти надо! — громко разговаривал Миша, стараясь вогнать телят в гущу коровьего стада, где было хоть маленькое затишье.

Очередная волна злого ветра перервала потертую веревку, и ведро, сорвавшись с коровьего седла, с трескучим звоном покатилось по земле.

Миша подобрал ведро, в котором лежали налыгачи, и понес его в руке. Для короткой дороги груз легкий, но в длинном пути он был большой помехой, особенно при таком ветре.

Иван Никитич хорошо слышал донесшийся с подветренной стороны бубнящий звон ведра, и Миша видел, как он на миг развел руками: дескать, ничего не поделаешь, привязывать некогда… Заметил Миша, что и Гаврик качнул головой из стороны в сторону.

«Гаврик сознает…» — подумал Миша, и ведро с налыгачами показалось ему пустяком, а вот сдерживать коров куда трудней.

Лопата, подаренная Никитой, вывалилась из седла значительно позже, когда ветер гнал уже не листья и сухие травы, а одно облако пыли за другим, когда небо и простор степи постепенно перемешивались в мутный, нависающий со всех сторон сумрак, когда коровы с шибкого шага срывались в бег.

Миша все время зорко следил за висевшей сбоку седла лопатой. Но что-то отвлекло его на минуту, а может, и того меньше. Не заметив сбоку седла тусклого металлического блеска, он испуганно кинулся назад. Бежал он значительно меньше минуты, и бежал на ветер. Лопата действительно оказалась близко. Но ветер тем временем выкинул какую-то очередную дерзкую причуду и, должно быть, испугал телят, потому что они поскакали вперед, а за ними побежали и коровы. В довершение беды, в этом месте скошенное поле шло под откос, втекая в глубокую узкую лощину.