В просторном мире - Михаил Никулин

— Чего она?.. Может, лучше ты сам? — протягивая Мише ведро, спросил Гаврик, но Миша не хотел остаться посрамленным учителем. Задумчиво осмотрев Гаврика, он с досадой заметил:

— Кудлатый ты. Я тоже на месте коровы так бы сделал. Повяжи голову полотенцем.

И Миша, снова «представив» корове Гаврика, теперь похожего на белоголовую девочку, долго расхваливал его…

Спустя несколько минут Гаврик откуда-то снизу восторженно зашептал:

— Миша, пошло!

Шикнув на него, Миша уверенно проговорил:

— Так и должно быть.

… Пока ребята доили коров, к пруду на заседланной лошади подъехал мальчик-подросток, примерно таких лет, как Миша и Гаврик. Поодаль, задержав лошадь, поправляя белую овчинную шапку, он окинул ребят взглядом богатого хозяина, которому принадлежали не только пруд и ферма, но и вся окрест лежащая целинная степь с крикливо кружившимися над ней чибисами.

— А коровы ваши, случаем, не бруцеллезные? — спросил он.

Миша и Гаврик не знали, что ответить. Миша смог только сказать, кто они, откуда и куда гонят с дедом этих коров, Гаврик же молча заканчивал дойку.

— Ветхвершал або зоотехник коров бачилы?

— Не знаю. Секретарь райкома и еще двое провожали..

— Як секретарь райкому був, тоди ничого… А то бачу, коло пруда шось не нашего колхозу.

Мальчик с неторопливой легкостью кавалериста, едва коснувшись левой ногой стремени, спрыгнул с седла, опуская обмякшее тело на носки сапог, поцарапанных жесткой травой. Просторная стеганка, широкая для его сутуловатых плеч, медлительная походка, с какой он подводил к Мише немолодую, но еще красивую лошадь, делали этого мальчика старше своих лет. Но по мере того, как все больше и больше присматривался он к тому, что делал Гаврик, лицо его ярче озарялось, становясь широким, наивно-мягким, каким оно бывает у детей, рассчитывающих получить неожиданный подарок.

— Тебя как? — спросил он Мишу.

— Михаил… Самохин.

— А я — Мыкита. Полищук. У яком класси?

— Бели школа будет готова, в шестой пойду.

— А он? — Указал Никита на Гаврика.

— Это Гаврик Мамченко. Мы вместе…

— Добре.

Никита Полищук, разговаривая, нетерпеливо переступал с ноги на ногу, с жадной усмешкой косясь на Гаврика. Его тяготила невысказанная мысль, соблазнительная и стыдливая. Прищурив один глаз, он, наконец, спросил Мишу:

— А мени трохи подоить можно?

— Можно. Я научу, как… Только ты, Никита, возьми вот мыло и хорошенько помой руки.

— Ты коня подержишь? Ты его не лякайся, вин от старости став задумчивый… У его шось свое на уми. Не мешай ему — хай думае, — засмеялся Никита.

Как и советовал ему Миша, он долго и старательно мыл руки, а тем временем на крыльце флигеля появился Иван Никитич и, укоризненно покачав головой, закричал:

— Молоко-то! Молоко когда-нибудь прибудет?. Это не молоко, а вчерашний день!

Никита Полищук вернулся от пруда разочарованным, с мокрыми руками. Он спросил Мишу, показывая на крыльцо:

— Ваш начальник?.. Вже затарахтел. В мэне тоже е такой. Ото как започнэ, и остановится тоди, як пружина раскрытытся. Гаврик, ты неси, а мы с Мышкой трохи побалакаем.

Гаврик понес молоко. Еще не доходя до двора, он услышал гневный молодой запальчивый голос:

— Шо вы мене голову начиняете: «Колхоз посылае, война… урожай». Вы кажить другое: Верка — жинка мэни? Я ей чоловик или тэля?

Другой голое, со старческой хриповатостью, спокойно, но громко отвечал:

— Шо Верка мэни унучка, — це дуже добрэ помню… А чоловик ты ей или тэля, спытай саму. Скоро заявытся!

Замедляя шаг, Гаврик было уже навострил уши, чтобы послушать интересный разговор. Иван Никитич, встретив его, взял ведро и догадливо заметил:

— Нечего уши развешивать. Мы с тобой холостые, а тут семейная неурядица. Иди к Михаиле, да за коровами построже доглядывайте. Затем и приставлены.

Миши и Никиты у пруда не было. Гаврик направился к пригорку, где стоял уже разнузданный, стреноженный конь. Подпруги седла были отпущены. Конь, державший голову книзу, вдруг вскинул ее, осклабившись на проходившего Гаврика.

— Тикай, Гаврык, хай думае. Шось придумае, — послышался голос Никиты, и Гаврик увидел, что Миша и Никита, сидя на бережку неглубокой суглинистой водомоины, разговаривали, разглядывая книжку, подаренную белобрысой девочкой.

— Гаврик, а Никита знает ее, ту резвую, — и Миша, усмехаясь, потряс над головой книжкой.

— Не шути, — сказал Гаврик, ища места, где бы удобней присесть.

Никита запросто потянул его за полу полушубка:

— Приземляйся коло мэне, а шутковать и не думалы. Катьку Нечепуренко знаю, як репану…

— Гаврик, ты верь: он сразу угадал ее… Потом уж мы вот это прочитали…

Миша подал Гаврику развернутую книгу, на титульном листе которой было написано: «Ольшанская школа, 5-й класс. Е. Нечепуренко».

— Здорово, — сказал Гаврик.

— Не дуже. Завтра она як почне экзаменувать мэне! Ох, и жарко будэ.

Никита поскреб в затылке и рассказал, что Катька Нечепуренко — староста класса и будет ругать его за то, что не явился в школу. Виноваты в этом были домашние обстоятельства: Никита на ферме подменял мать, а мать ушла в село собрать в дорогу сестру Верку, уезжавшую сегодня в город на курсы бригадиров.

— На первый раз як-нибудь отговорюсь, а на другой — не пройдэ.

Миша спросил Гаврика:

— К деду сходить не надо?

— Нет. Он и меня прогнал. В хате двое ругаются, а он не хочет, чтоб мы слышали.

Никита нахмурился.

— И слухать там, хлопцы, нечего. Фэдька Гнатенко, чоловик нашей Верки, не хоче, шоб вона ихала на курсы, а цему дилу не бувать: зав каже, шо Фэдька «отстала людына». Жалкую, хлопцы, шо зава немае… Бачьтэ, — Никита сердито посмотрел в сторону флигеля, где у крыльца стояла привязанная лошадь, — с утра кинь горьку думу думае, а Фэдьке не до него, Пишли, хлопцы, шось покажу.

Ребята поднялись на близлежащий округлый холм. Это было самое высокое место в окрестностях фермы. Никита привел сюда ребят не только потому, что отсюда открывался широченный целинный скат и что отсюда можно было видеть большой табун пасущихся маток с жеребятами, но и потому, что именно на этот холм часто взбирался сам заведующий фермой. Теперь его не было, а табунщик Федька Гнатенко, отсталый человек, не думающий даже о своем голодном коне, не мог заменить зава. Никита по праву считал себя ответственным за ферму.

Указав на лошадей, он повеселевшим голосом сказал:

— Уси наши. Було б бильше, так не забувайте, хлопцы, шо тридцать коней на фронт снарядыли.

Никита, стремясь быть в точности похожим на своего зава, с которым он за летние месяцы сумел сдружиться, заговорил медленней:

— Оце, хлопцы, як доведется побачить кавалеристов на рыжих конях с куцыми хвостами такымы, як просяны снопыкы у хаты лаборатории, це вже считайте, шо коны наши. Пишли трохи блыще.

Предложение Никиты было заманчивым. Но до табуна было итти далеко, и они оглянулись. С крыльца им грозил дед Иван Никитич и движением руки пояснял ребятам, что им надо быть ближе к коровам.

— Вам начальник телеграмму дае. До коров, так до коров, Он у вас, хлопцы, горячий, — сказал Никита, направляясь к коровам.

Ребята, не желая обидеть Никиту, несмело защищали деда.

— Дед ничего, — сказал Гаврик.

Миша добавил:

— Это правда, Никита, — он немного горячий, а справедливый.

Никита промолчал, но как только подошел к коровам, так сейчас же нашел повод осудить Ивана Никитича:

— Правильный, а корову попутав?..

Смелой раскачивающейся походкой он сходил и распутал красно-бурую корову.

— Вам бы, хлопцы, заночувать у нас. Вечером коров подоили б… Вечером завхоз заявится. Вин пидскаже, як зробыть, шоб вам далы хоть дви конематки с лошатами, бо у вас ничего немае…

Он посмотрел на ребят и, решив, что они могли обидеться, уже обратился только к Гаврику:

— Гаврык, а Мышка мэни казав про трубу. Ловка штука! До нас бы протянуть…

Никита зажмурил один глаз, другой же глаз его сиял лукавством:

— Ольшанка слухае… Вы мэне про море, я б вам про коней, як их годувать, або ще шо…

Он замолчал и нахмурился. К ребятам от флигеля ехал всадник. Шапка его с низким верхом почти наезжала на нос, а когда он лениво поворачивался в сторону флигеля, ребята видели налитый гневом плоский его затылок, изломанную прядь рыжих волос. В седле он сидел, небрежно развалясь, и всякий раз, когда лошадь тянулась схватить травы, хлестал ее по боку плетью.

Мише глядеть на него было скучно и неприятно, и он искоса посмотрел на Никиту. Никита стоял с надутыми щеками, и все помрачневшее лицо его, казалось, выражало один недоуменный вопрос: «Ну, шо тоби треба?»

Не доезжая двух десятков шагов, всадник остановил лошадь и, глядя ей на уши, сказал:

— Мыкит!