О чём грустят кипарисы - Шамиль Ракипов

Бершанская решилась:

— Будем работать. Я доложу в штаб. Командирам эскадрилий отобрать для полётов самые опытные экипажи.

Первой вылетела отважная разведчица. Задание — бомбить вражеские позиции на подступах к Севастополю.

Когда мы с Валей взлетали, нам на прощанье блеснул маяк. Погас, и видимость стала равной нулю. Мягко светятся циферблаты приборов, стрелки.

— Ничегошеньки не вижу, — вздохнула Валя. Прошло несколько минут, мой штурман повеселела:

— Кое-что разглядеть можно.

У неё глаза, как у кошки. А этот район мы изучили досконально. Только бы не пострадать от взрывов своих же бомб.

«Молодец Бершанская, — размышляла я. — Другая бы при полковнике сникла. А она пошла на явное нарушение инструкции, всю ответственность взяла на себя. Вот оно — настоящее мужество! Ночь-максимум — не столько для нас, сколько для неё. Чего доброго, сама полетит. Говорят, командир Сталинградской дивизии генерал-майор Кузнецов принял «девчачий полк» неохотно, скрепя сердце. Опасался, что снизим их блестящие показатели боевой работы. Поглядеть бы на него завтра утром».

На передовой тарахтели пулемёты, автоматы, взвивались ракеты. Немцы нас, конечно, не ждали. Тем лучше.

Первая эскадрилья уже наверняка отбомбилась.

С нашей стороны короткими очередями по невидимой цели начал бить пулемёт. Голубоватые трассирующие цепочки направлены в одну точку. Туда же протянулась ещё одна, из другого места. Ясно: указывают нам цель.

Стреляют «эрликоны», издалека, с вершины холма Шурует в небе прожектор. В чёрной тьме каждая искорка сверкает, как Сириус.

— Мамочка моя, — прошептала Валя, — как красиво!

Есть такая татарская пословица: глядеть приятно, тронуть страшно.

Взрывы зенитных снарядов — словно огромные лилии на поверхности ночного озера. Плывём, как на лодке, от цветка к цветку.

Валя бросает САБ — с минимальным замедлением. Видим высокий холм, узкую балку. Знакомое, вернее, памятное место, оно отмечено на моей карте крестиком.

В балке какое-то движение, тускло блеснули стволы. Миномётная батарея?

Двойной мощный, оглушительный взрыв. Самолёт, как мой Алтынбай, подтолкнул меня вверх. Ещё удар… Теперь с набором высоты — через линию фронта, к своим!

У этого холма в июне 1942 года татарский парень Абдулхак Умеркин уничтожил огнём своего орудия восемь танков и целую роту гитлеровцев, за что ему было присвоено звание Героя Советского Союза.

Словно пожала ему руку.

Мы сделали в эту ночь десять вылетов — рекорд экипажа! Из последнего полёта возвращались на рассвете.

— Магуба, моряки! — в голосе штурмана восхищение, удивление, трепет.

— Высокие? — я подделываюсь под её тон.

— Приглуши мотор, прошу тебя, развернись, мне надо сказать им очень важное.

— Раз очень важное, пожалуйста. Интересно, что у неё за сообщение.

— Спасибо, товарищ командир! — поблагодарила она и крикнула: — Полундра! По местам стоять, с якоря сниматься!..

— Всё?

— Всё.

Не штурман, а золото.

После этой ночи отношение «сталинградцев» к нам изменилось. Они стали поговаривать, что у нас можно кое-чему поучиться — воевали в горах, неплохо бы встретиться, обменяться опытом. Мы не возражали, скромно помалкивали. Но начальство эту прогрессивную идею почему-то не поддержало.

Позднее, когда пришла пора расставаться, командир Сталинградской дивизии просил оставить ему наш полк. Ничего не вышло.

Ночь семисотая

Одна из задач нашей воздушной армии — блокирование аэродромов противника.

Подлетаем к мысу Херсонес, приглушаю мотор. Кругом черным-черно. Валя выбросила САБ. Сейчас начнётся.

Эти несколько секунд, отделяющие тьму от света, плавное движение от встряски, тишину от какофонии — самые долгие, самые трудные, к ним я так и не смогла привыкнуть. Своё состояние в эти безбожно растянутые мгновения я могу определить одним словом: страх. На лбу выступает пот. Немеют руки и ноги. Сердце куда-то проваливается, в какую-то бездну. Бельё прилипает к спине… Лучше не вспоминать. Потом ничего. К прожекторам, к бешеному рёву зениток, к зловещим трассам, к визгу осколков, клубам оранжевого дыма, к стонам и хрипам самолёта — ко всему этому мы не то что привыкли, притерпелись.

Странно. Ни одного прожектора. Никакой стрельбы.

«В воздухе «мессер»! — решила я. Жду, что скажет штурман — влево, вправо?

Валя молчит.

Высота 700 метров. Тишина. 600 метров. Тишина…

— Никого нет, — в голосе Вали недоумение.

Я глянула вниз и поняла: аэродром покинут. На взлётной полосе, изрытой большими и малыми воронками, лежал искалеченный, с развороченным брюхом, четырехмоторный самолёт. В разрушенных капонирах дымились останки истребителей. Россыпи битого стекла, тлеющие обломки грузовиков, легковых автомашин, мотоциклов — сладостное зрелище. Над аэродромом ещё не осела пыль.

САБ догорел.

— Курс на запасную цель, штурман.

— Сто семьдесят. Я думала, немцы подстроили нам ловушку. Полный разгром. Какой большущий самолёт, я такого ещё не видела, даже в воздухе.

— Похоже, это «Кондор», «Фокке-вульф-200». Ночной дальний бомбардировщик. Используется и как десантно-транспортный самолёт. Две огневые башни, два «эрликона», четыре крупнокалиберных турельных пулемёта. Он без дозаправки мог бы долететь отсюда хоть до Берлина. Я слышала, у немцев было всего около двадцати таких самолётов.

— Интересно, кто его так обработал. Может быть, наши девушки?

— Может быть. Какая разница, кто. Главное — отлетался. Бомбил, наверное, Москву, Сталинград.

— Лондон.

— Возможно.

— Война идёт к концу, а второй фронт не открывают. Ну и союзнички. Как они будут после войны нам в глаза глядеть? Если бы не мы, представляешь, что было бы с Англией?

— Представляю.

— Немцы разнесли бы там все города вдрызг. А потом добрались бы до Америки.

— Это точно.

— Обещали открыть второй фронт в декабре 1942 года, в газете было напечатано — надули! На красивые фразы не скупятся, восхищаются успехами Красной Армии, шлют поздравления, а на деле… Врут в глаза сотням миллионов людей.

— По-моему, тебе после войны надо окончить институт иностранных языков и пойти на дипломатическую работу.

— А что? Я бы с ними поговорила. Ты думаешь, Черчилль будет радоваться, когда мы возьмём Берлин? Чёрта с два. Он приезжал к нам, я видела киножурнал, век не забуду. Идёт мимо почётного караула, останавливается и с такой лютой злобой смотрит на наших ребят… Ты видела?

— Видела.

— А ребята хоть бы что. В упор его не видят. Стоят себе, красивые, мужественные, молодые, спокойные, как боги. Надо же, приехал как союзник, я свою ненависть к нам скрыть не смог. Я до этого киножурнала думала, что у него открылись наконец глаза. Как бы не так. В колыбели хотел всех нас задушить и жалеет, что не задушил, силёнок не хватило. А что мы сделали англичанам плохого? Абсолютно ничего. Эти Черчилли выжидают конца войны, потом накинутся на нас, вот увидишь.

— Не накинутся.

— Посмотрим. Пусть только сунутся, расчихвостим почище, чем Гитлера…

Второй аэродром тоже был покинут немцами. Я так и думала. Все огневые средства, все прожекторы они собрали в одно место.

Наша воздушная армия впервые наносила по противнику массированные ночные удары. Лётчики не слезали с неба. Самолётов хватало на все объекты, на дневные и ночные удары. А немецкая авиация организованных действий уже не вела.

На Севастополь и его окрестности наши самолёты по ночам летали в три яруса: верхний «этаж» занимали тяжёлые бомбардировщики, средний — самолёты «братишек», нижний — мы.

В журнал боевых действий полка заносились только абсолютно достоверные данные о результатах бомбовых ударов. Поражение цели должно быть подтверждено другими экипажами или наземной разведкой. Мы сами, находясь под обстрелом, не всегда могли установить — попали в цель или промахнулись. Девушки не хвастались своими успехами. Чем удачнее были боевые вылеты, тем скромнее вели себя наши асы. А если кто-то пытался прихвастнуть, тот непременно попадал на страницы нашего «Крокодила». Естественно, какая-то часть уничтоженных объектов в официальных документах не указывалась, но нас это не особенно волновало, главное — нанести максимальный урон врагу.

Над третьим, действующим аэродромом бушевала огненная буря. Множество прожекторов, даже не сосчитать. Особенно жарко на третьем «этаже». Один из лучей поярче и шире других. Схватил «Петлякова». Сразу подключились несколько других. Погас… Опять шарит. «Петляков» взорвался.

«Если бы работал только наш полк, — подумала я, — мы недосчитались бы нескольких экипажей».

Широкий луч высветил очередную жертву.

— Чёртов глаз! — крикнула Валя. — Выбьем?