Для особого случая - Анастасия Викторовна Астафьева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
К себе домой Рая шла уже в полной темноте, долго, трудно поднимаясь по снежной натоптанной и оттого очень скользкой тропинке. Единственным ориентиром в пути служил фонарь, горевший так высоко на горе, на перекрёстке улиц, что дойти до него казалось немыслимым. Она не торопилась. Она думала о любви и о женском одиночестве: о своей ли судьбе, о судьбе ли Жанны или о судьбе всех женщин мира – она не понимала, не делила. Она всех жалела. Даже измученную питоншу, с таким красивым и теперь понятным и грустным именем. А ещё вдруг поняла, что Жанна и эта актриса, Джульетта, похожи, словно сёстры. И горевала о подруге, о том, что она такая наивная, доверчивая, такая неприспособленная к жизни. Совсем как эта Кабирия из кино.
* * *
Через месяц, в феврале, на Украине случился очередной политический переворот. С чёрным смрадом горели на киевском Майдане Незалежности резиновые покрышки, а вознесённые слепой волной протеста новоявленные лидеры обещали стране процветание под тёплым и щедрым крылом Запада. Жанна, эта наивная и слабая женщина, вдруг заполыхала огнём национальной гордости, больше походящим на лихорадку при обложной ангине. Словно при температуре за сорок, глаза её неистово блестели болезнью и бредом. Лицо пылало. Губы стали сухи, покрылись коркой. Она похудела, хотя куда уж больше?! С утра до вечера, а то и ночи напролёт её домишко сотрясали новости. Дикторы, кто на «ридной мове», кто на чисто британском английском твердили о свободе, о правах человека, о национальном самосознании и самоопределении.
В один прекрасный вечер Рая, мирно принёсшая банку молока для Жанниных зверят, застала подругу за сбором вещей. Сытая Кабирия уютно спала в своём террариуме. Морская свинка, быстро и смешно шевеля всей мордочкой, уплетала капустный лист. И только встревоженные болонки суетливо вились меж ног хозяйки, мешая и раздражая.
Поняв, что уговаривать человека в состоянии невменяемости бесполезно, Рая попыталась спасти хотя бы этих невинных бессловесных созданий, которым вдруг, по велению судьбы, по прихоти хозяйки пришлось бы стать самой дешёвой разменной монетой в жестоких играх истории.
– Никуда ты их не повезёшь! – яростно отрезала всегда мягкая, уступчивая Рая. – Они же как дети малые! Заболеют, погибнут. Им-то за что помирать?.. И сама ещё вернёшься… Вот увидишь…
Последние две фразы она сказала тихо, почти не веря в свои же слова.
– Нет. Не вернусь. Мать у меня там. Дом у меня там… – талдычила Жанна, скидывая в сумку тряпки. Потом подняла на Раю невидящий взгляд и провозгласила: – Родина у меня там!
– Родина везде, где любят и ждут! – беспомощно повторила Рая услышанную где-то, от кого-то сусальную фразу.
– А кто меня здесь любит? Бабы ваши деревенские? Да они мне вслед плюют, когда я по улице иду. И что я тут забыла?! Кто я тут?
– А там? Ждут там тебя?! – словно желая защититься, Рая схватила одну из болонок на руки, но собачка нервничала, вырывалась и в результате укусила её за палец.
Пришлось искать бинт, пластырь. Среди разгрома, конечно, ничего не нашлось. Палец замотали обрывком тряпки. Но обе женщины будто очнулись, сели устало рядом на тахту и молчали.
Жанна потёрла лицо руками, взбодрилась и успокоилась. Сказала уже трезво:
– Надо ещё справки на животных. Разрешения на вывоз. А то таможня не пропустит… Особенно питона.
– Вот видишь, – ухватилась Рая за разумные доводы. – Что я, не прокормлю их? Поедешь, осмотришься, устроишься. Через годик за ними приедешь. А то брала бы мать да и везла бы сюда.
Жанна склонилась над плотно набитой спортивной сумкой и медленно застегнула молнию.
– Ей семьдесят шесть. Она с места не сдвинется. А я без своих артистов не поеду. Я без них ничто.
Она коротенько присвистнула, плавно взмахнула рукой. Болонки, оживившись, вмиг повеселев, встали на задние лапки и закружились, как две пушистые юлы. Они старательно тянули мордочки вверх, повизгивали звонко, подобострастно заглядывая в глаза хозяйке, ожидая похвалы, угощения, аплодисментов. И так неуместен, так мучителен в своей чистоте и беззащитности был этот собачий вальс среди убогости и разорённости полутёмной комнаты, на краю полной неизвестности, что Рая зарыдала, едва слышно повторяя:
– Что ты делаешь… Что же ты делаешь…
Назавтра Жанна уехала.
Рая больше никогда не видела её. Ничего не знала ни о её судьбе, ни о том, как та преодолела границу со своими питомцами, ни о том, как приняли её на родине, нашла ли она своё место в новой Украине. Рая боялась думать о плохом, а потому старалась верить в самый хороший исход. Она представляла, что все живы-здоровы, что Жанна со своими зверями-артистами так же развлекает и радует ребятишек, может быть, её приняли обратно в цирк, и на её представлениях всегда полный зал. Конечно, публику особенно впечатляет номер с Кабирией. Питонша ещё подросла, стала тяжелее, но не утратила вальяжную гибкость, и взгляд её по-прежнему холоден и полон хищного спокойствия. Она смотрит на зрителей, как Каа на бандерлогов, гипнотизируя, сковывая, лишая сил к сопротивлению. А маленькая женщина в блестящем коротком платьице, так похожая на итальянскую артистку из того фильма, стоит, объятая тугими опасными кольцами, и улыбается, улыбается. Может быть, сквозь боль и слёзы. Сквозь усталость и разочарование. Всё равно улыбается. Ведь люди приходят в цирк за радостью и чудесами. Зачем им чьи-то печали и беды? Если они хотят забыть о своих, хотя бы на пару часов.
Ненависть
За несколько часов до смерти мать начала дико кричать от ставшей непереносимой боли… Наверное, опухоль, доедавшая все последние месяцы её поджелудочную, лопнула и разлила свой жгучий яд внутри ссохшегося, почти мумифицированного тела. Отец, заслышав этот непрекращающийся предсмертный крик, просто оделся и ушёл из дома. Не для того, чтобы позвать на помощь фельдшера, не для того, чтобы принести и сделать уже последний обезболивающий укол, не для того, чтобы хоть как-то облегчить огненную муку жены. Нет. Он просто ушёл. В свою вахтёрскую будку на территории колхозных гаражей. Там он затопил буржуйку, выпил водки и благополучно завалился спать.
После его ухода Валюшка со Светкой ещё долго сидели под кухонным столом. Изо всех сил зажав ладонями уши, они обе кричали в голос, чтобы слышать себя, а не мать. Слышать мать было страшно, очень страшно, так, что худенькие девчоночьи тела